Но вот, наконец, Людовик простился с матерью и встал во главе войска, собравшегося во владениях аббатства Клюни. Там уже находились, готовые вместе выступить за святое дело, Робер, граф Артуа, которому была уготована смерть в Мансуре, и Карл, граф Анжуйский, которого ждал трон на Сицилии; Пьер де Дрё, граф Бретонский; Гуго, герцог Бургундский; Гуго де Шатильон, граф де Сен-Поль; граф де Дрё, граф де Бар, граф де Суассон, граф де Блуа, граф де Ретель, граф де Монфор и граф де Вандом; сеньор де Божё, коннетабль Франции; Жан де Бомон, великий адмирал и великий камергер; Филипп де Куртене, Гийон Фландрский, Аршамбо де Бурбон, Жан де Барр, Жиль де Майи, Робер де Бетюн, Оливье де Терм, юный Рауль де Куси и сир де Жуанвиль, который принес в Египет меч солдата, не зная еще, что унесет оттуда перо историка.
Людовик занял место среди всех этих сеньоров, превосходя их рангом и не уступая им в отваге. Ему было в то время тридцать три года; он был высок, худощав и бледен, у него были мягкие, правильные черты лица и светлые коротко постриженные волосы. Что же касается его одеяния, то оно воплощало христианскую простоту во всем ее суровом смирении, и тот самый король, благодаря великолепию наряда которого празднество в Сомюре стали называть несравненным, показывался теперь на людях лишь облаченным в платье паломника или же покрытым сверкающими железными доспехами. «И отныне, — говорит Жуанвиль, — на пути в заморскую землю не было видно ни единого расшитого камзола ни на короле, ни на ком-либо другом».
Все это великолепное воинство спустилось к Лиону и по Роне направилось к морю. Поскольку Французское королевство еще не имело в те времена порта на Средиземном море, а порт Марселя, единственный, которым Людовик мог располагать благодаря двойному союзу с Беатрисой Прованской, неспособен был удовлетворить его, король приобрел у настоятеля аббатства Псалмоди город Эг-Морт. Именно этот город был назначен местом общего сбора, и в его гавани уже стояли в ожидании сто двадцать восемь кораблей, которым предстояло перевезти короля и его войско. Эти ладьи, как называет их на своем безыскусном и поэтичном языке Жуанвиль, сопровождало множество транспортных судов, предназначавшихся для перевозки лошадей и провианта. Франция не имела тогда своего морского флота, и потому почти все кормчие и матросы были итальянцы или каталонцы; два адмирала были генуэзцами, а большинство баронов впервые видели море.
Людовик взошел на корабль 25 августа 1248 года, и весь флот направился к Кипру, где царствовал Генрих де Лузиньян, потомок иерусалимских королей. Этот остров был предложен его государем как самое удобное место для промежуточной остановки, и там устроили крупные склады; весь флот высадился на Кипре 21 сентября того же года, и лишь тогда христиане Востока поняли, что их надежды, так часто оказывавшиеся обманутыми, превращаются в уверенность. Эта новость была воспринята ими с восторгом, ибо они подошли к крайнему пределу нищеты и угнетения.
Со времен крестового похода Филиппа Августа, когда был взят Сен-Жан д’Акр, положение христиан на Востоке становилось все хуже. Король Иерусалима Жан де Бриенн предпринял поход в Египет, захватил Дамьетту и был уже на дороге к Каиру, как вдруг его оставила большая часть находившихся под его началом рыцарей, вследствие чего ему пришлось отступить, и он, владыка двух тронов, зять двух королей и тесть двух императоров, в сутане последователя святого Франциска отправился умирать в Константинополь. Германский император Фридрих II, вынашивая великие замыслы и ведя за собой превосходную армию, в свой черед отправился в Иерусалим, но, придя туда, он, словно у него не было иных намерений, кроме как совершить обычное паломничество, удовольствовался тем, что короновался в церкви Гроба Господня и, как он сам писал султану Каира, «водрузил свое знамя на Голгофе и на горе Сион, дабы сохранить уважение франков и вознести голову свою среди христианских королей». Тибо Шампанский, король Наварры, скорее трубадур, чем рыцарь, последний из государей- крестоносцев, совершивших до Людовика IX поход на Святую Землю, искуснее слагал стихи, чем орудовал мечом, и вернулся в свои владения, чтобы дописывать оставшиеся незаконченными поэмы. Вслед за тем, вследствие событий, какие часто случаются в Азии, целый народ оказался оттеснен на запад: хорезмийцы, изгнанные из Персии татарами, захватили Иерусалим, поскольку он оказался у них на пути, затем опустошили Палестину, поскольку им надо было кормиться, и в итоге сами были почти полностью истреблены султаном Дамаска, который ничего о них не знал и даже никогда о них прежде не слышал, пока Господь одним дуновением не столкнул их лицом друг к другу. Наконец, к общим бедам прибавились еще внутренние распри: царь Армении и князь Антиохии развязали войну из-за нескольких клочков земли. На Кипре, где высадился король, латиняне и греки были расколоты из-за разногласий в вере, госпитальеры и тамплиеры оспаривали друг у друга главенство, а генуэзцы и пизанцы боролись между собой за первенство в торговле.
Людовик начал с того, что восстановил мир и согласие между всеми этими столь важными для него союзниками. В Никосии, под сенью пальмы, как на родине он это делал под кроной дуба в Венсене, король вершил правосудие, и его решения свято исполнялись. Но миссия ангела мира задержала воителя: когда было решено снова тронуться в путь, оказалось, что пришла пора глубокой осени. Гуго де Лузиньян предложил крестоносцам приют на всю зиму, дав обещание последовать за ними весной вместе со своими дворянами. Изумительная природа Кипра, его замечательное плодородие, его вина, воспетые Соломоном, и его женщины, в чьих жилах перемешалась греческая и арабская кровь, — все это говорило в пользу такого предложения, и, прежде чем, подобно Ганнибалу, оказаться побежденными, христиане обрели свою Капую.
Мусульмане, со своей стороны, пребывали в страшных раздорах. После смерти Салах ад-Дина редко случался год, когда покой семьи Айюбидов не нарушался какой-нибудь распрей. Однако у подобного кочевого народа, скорее расположившегося в Египте лагерем, чем обосновавшегося там, и жившего лишь войной, подобные мятежи служили постоянной школой военного дела, откуда во всех случаях, когда общая опасность соединяла интересы враждующих сторон, выходили самые грозные противники, какие только могли встретиться христианам.
Когда Людовик IX высадился на Кипре, султан Каира аль-Малик ас-Салих Наджм ад-Дин, правивший тогда в Египте, находился в Сирии, где он воевал с эмиром Алеппо и осаждал город Эмесу. Болезнь, от которой он вскоре умер, задержала его в Дамаске, как вдруг какой-то человек, переодетый торговцем, проник в его покои и сообщил ему об ужасных приготовлениях, совершавшихся на Кипре; эта новость сильно взволновала султана. Люди Востока приучились смотреть на французов как на самых храбрых из своих противников, а на короля Франции — как на самого могущественного и самого грозного из всех королей. К этим обоснованным страхам присоединялись и опасения из-за предсказания, распространившегося, по словам миссионеров, вплоть до Персии и внушавшего доверие равным образом как христианам, так и мусульманам. Оно гласило, что один из королей франков рассеет всех неверных и освободит Азию от поклонения Магомету. Аль-Малик ас-Салих понял, что нельзя терять ни минуты, покинул свои войска, начавшие осаду, и, тяжелобольной, лежа на носилках, прибыл в Ашмун-Танах в апреле 1249 года. Поскольку у него не было никаких сомнений в том, что первой подвергнется нападению Дамьетта, он тотчас стал принимать меры по ее защите, собрал там огромное количество провизии, а также оружие и припасы всякого рода и приказал эмиру Фахр ад-Дину двигаться к Дамьетте, чтобы оказать сопротивление вражескому вторжению; затем, чувствуя, что болезнь его усиливается, он велел объявить по всему своему государству, что все, перед кем у него есть какая-нибудь задолженность, могут явиться в его казначейство и получить там то, что им причитается. Фахр ад-Дин разбил свой лагерь у Дамьеттской Гизы, на левом берегу Нила: лагерь отделяла от города река.
Так что зима прошла в приготовлениях с обеих сторон; наконец король решил, что настало время выходить в море, и приказал загружать все корабли провизией и готовиться отплыть по первому сигналу. Продовольствие, как мы уже говорили, было заготовлено заблаговременно: запасы ячменя, овса и пшеницы были собраны на равнине в таких огромных количествах, что эти груды казались горами. Сходство было тем более разительным, что зерна, открытые ветру и дождю, проросли на глубину в четыре-пять дюймов, и потому все эти холмы были покрыты зеленью; однако под таким наружным слоем зерно прекрасно сохранилось и было столь же свежим, как если бы его обмолотили накануне. Ничто, стало быть, не мешало исполнению отданного приказа. Наконец погрузка была завершена, и в пятницу, накануне Троицына дня, король и королева Маргарита поднялись на борт своего корабля, после чего от судна к судну стала передаваться команда готовиться к отплытию; так что на рассвете следующего дня все корабли, подчиняясь поданному сигналу, одновременно развернули паруса и величественно двинулись вперед, причем за натянутыми парусами и деревянными кузовами судов, плывущих по воде, не было видно моря, ибо французский флот состоял из ста восьмидесяти кораблей, как больших, так и малых.
На следующий день, на Троицу, король, находясь возле Лимасольского мыса, увидел на берегу церковь, откуда доносился звон колоколов. Не желая упустить словно дарованную Господом возможность еще раз присутствовать на мессе, он приказал повернуть к суше и вместе с десятком других кораблей пристал к берегу. Но пока король находился в церкви, поднялась сильная буря, разметавшая его флот, и страшный ветер, дувший со стороны Африки, отклонил корабли от курса на Египет и стал подгонять их, сбившихся с пути и утративших порядок, к берегам Палестины, на которые король был бы выброшен вместе со всеми, если бы благочестивый порыв не направил его тогда к суше; в итоге из двух тысяч восьмисот рыцарей, отплывших с Кипра, лишь около семисот смогли собраться вокруг короля; однако это не помешало тому, что уже на следующий день, когда подул попутный ветер, король приказал всем снова подняться на корабли и продолжить путь к Египту. Как сообщает Жуанвиль, король, лишившись своих рыцарей и полагая, что все они погибли или находятся в смертельной опасности,