«пребывал в великой скорби и в унынии».
На четвертый день после случившегося бедствия, когда флот продолжал плыть по спокойному морю, под чистым небом и при попутном ветре, кормчий королевского судна, опытный моряк, прекрасно знавший все побережье и говоривший на нескольких языках, внезапно закричал с высоты мачты, откуда он вел наблюдение:
— Да поможет нам Бог! Да поможет нам Бог, впереди Дамьетта!..
В ту же минуту кормчие нескольких других кораблей откликнулись на его крик подобным же возгласом, и вскоре уже сами крестоносцы, взволнованные этой великой новостью, смогли различить золотой песчаный берег, на котором белым пятном выделялись зубчатые стены города. Это произошло в пятницу 4 июня 1249 года, в 647 год Хиджры, в 21-й день месяца сафар. На всех кораблях раздались радостные крики. Но Людовик поднял руку, подавая тем самым знак, что он хочет говорить. Тотчас же на королевском корабле воцарилась тишина, а остальные суда подошли как можно ближе, чтобы услышать его распоряжения.
— Верные воины мои, — звучным и исполненным веры голосом произнес король, — с Божьего дозволения добрались мы сюда, чтобы вступить в страну, которой завладели нечестивцы. Теперь я больше не король Франции и не рыцарь Церкви, а всего лишь простой смертный, чья жизнь, как жизнь последнего из людей, угаснет, когда Господу будет угодно дохнуть на нее. Но помните, всё нам во благо, что бы ни случилось: если нас победят, мы станем мучениками, а если победим мы, то будет прославлено имя Господне и почтение к Франции станет еще больше не только в христианских странах, но и во всем мире. В любом случае будем смиренны, как это подобает воинам Христа: мы победим во имя него, а он восторжествует во имя нас. А теперь да хранит нас Бог, ибо сейчас мы получим вести от наших врагов!..
И в самом деле, весь берег был запружен как войском Фахр ад-Дина, так и жителями Дамьетты, напуганными при виде такого огромного соединения кораблей. Между двумя этими толпами протекал Нил, величественно впадая в море. Вскоре в его устье показались четыре галеры с пиратами на борту, которые приблизились к флоту крестоносцев, чтобы произвести разведку и узнать, что за войско прибыло и что ему здесь нужно; затем, оказавшись на расстоянии трех полетов стрелы от первых королевских кораблей, галеры решили повернуть назад, как если бы они узнали все, что им хотелось знать. Но было уже слишком поздно: легкие суда французов распустили все свои паруса и быстро настигли галеры. Эти легкие суда были вооружены метательными орудиями, расставленными таким образом, чтобы издалека и одновременно обстреливать врага: одни — камнями, другие — дротиками, третьи — горшками с известью. Пираты отчаянно защищались, но вскоре были разгромлены; три уничтоженные галеры затонули, а четвертая, шедшая позади остальных, сумела достичь берега, но утратила все свои мачты и была завалена телами раненых и мертвых. И тогда те, кто остался в живых, сошли на берег, показывая стоявшей там толпе свои раны и крича, что это прибыл с враждебными намерениями король Франции, приведя с собой множество рыцарей, обрушивающих дождь из дротиков, камней и огня. Все, кто не был вооружен, бросились к городу. Крестоносцы заметили это движение, и их решимость стала еще сильнее. Король первым крикнул: «К берегу!», и все начали повторять вслед за ним: «К берегу! К берегу!» Тотчас же к большим кораблям подошли плоскодонные суда, предназначавшиеся для высадки войска на берег. Жуанвиль, у которого была своя небольшая галера, бросился в нее первым, а за ним последовали Жан де Бомон и Эрар де Бриенн. В ту же минуту все остальные рыцари, находившиеся на том же корабле, что и он, но не располагавшие галерами, устремились в лодку, и в одно мгновение в ней оказалось вдвое больше людей, чем она могла выдержать. Увидев опасность, несколько матросов тотчас же уцепились за снасти и вернулись на борт корабля. Но лодка, хотя груз в ней и уменьшился, продолжала погружаться; нельзя было терять ни секунды: опасность была серьезной. Жуанвиль приказал подплыть к лодке и громким голосом спросил, сколько рыцарей в ней лишних.
— Восемнадцать или двадцать, — ответили матросы.
Тогда он подошел вплотную к борту лодки и приказал восемнадцати тяжеловооруженным воинам перейти на его галеру. В это время рыцарь по имени Плонке решил прыгнуть с корабля в лодку, но расстояние было слишком велико, так что он упал в море и, утяжеленный своими доспехами, утонул. Плонке стал первой жертвой этого похода, в котором предстояло пасть еще очень многим.
Тем временем сарацины готовились дать достойный отпор крестоносцам. Стоявший среди своих воинов эмир Фахр ад-Дин, облаченный в золоченые доспехи, которые отражали солнечные лучи, казался самим богом света. Толпа музыкантов оглашала воздух звуками горнов и барабанным боем.
Христиане ответили им громкими криками и стремительно бросились вперед, словно стая морских птиц. Каждый старался первым ступить на берег. Жуанвиль на своей галере по-прежнему шел во главе флотилии, опережая королевское судно. Люди из свиты короля кричали ему, призывая его подождать и не высаживаться до тех пор, пока на берег не вынесут королевское знамя, но доблестный сенешаль не желал ничего слушать, продолжал плыть дальше и стал двадцать первым французом, сошедшим на берег, где уже собрались главные силы вражеской конницы. Он первым бросился на врага, за ним — Эрар де Бриенн и Жан де Бомон, за ними — все остальные рыцари, находившиеся в его галере. В тот же миг сарацины пришпорили коней и кинулись прямо на крестоносцев, намереваясь сбросить их в море. Тогда Жуанвиль и его рыцари воткнули в песок щиты и копья, обратив их острием в сторону нападавших, и выхватили мечи. Но, увидев эти приготовления к обороне, сарацины повернули коней и обратились в бегство, даже не начав боя. Крестоносцы собрались было броситься за ними вдогонку, но в ту же минуту к Жуанвилю подбежал один из оруженосцев мессира Бодуэна Реймсского, добравшийся до суши вплавь, и начал умолять сенешаля ничего не предпринимать в отсутствие его господина, в ответ на что славный рыцарь сказал ему, что такого отважного воина стоит подождать, и с этими словами действительно остановился и принялся ждать.
В это время он осмотрелся по сторонам. По левую руку от него на берег гордо высаживался граф Яффы, который приплыл на великолепной галере, превосходно расписанной и украшенной по обоим бортам эмблемами его герба — червленого креста на золотом поле. Триста моряков налегали на весла, заставляя это роскошное судно скользить по волнам; у каждого на шее висел небольшой щит, посредине которого сверкал герб из чистого золота. Сто музыкантов отвечали звукам сарацинских горнов и барабанов игрой на подобных же инструментах, так что казалось, будто это король возвращается в свое королевство, а не солдат ступает на вражескую землю. Стоило галере коснуться песка, как граф, его рыцари и его пехотинцы в полном вооружении спрыгнули на берег и тотчас разбили свои шатры, словно эта земля уже принадлежала им. Тем временем сарацины собрались снова, на этот раз большим числом, и снова бросились на французов, пришпорив своих лошадей. Но, видя, что противники не дрогнули и без всякого страха ждут их приближения, они вновь повернули назад, не осмелившись и теперь атаковать крестоносцев.
Проследив глазами, как они удаляются, сир де Жуанвиль обратил свой взгляд направо и увидел на расстоянии арбалетного выстрела от себя галеру со знаменем аббатства Сен-Дени, в свой черед приставшую к берегу. Едва те, кто плыл на ней, высадились, как какой-то сарацин, стыдясь повторного бегства своих соотечественников, в одиночестве бросился навстречу этой железной стене, выросшей на берегу; но в то же мгновение он был изрублен на куски, а его лошадь, издавая ржание, без седока вернулась к его товарищам, не отважившимся последовать за ним.
В эту минуту за спиной Жуанвиля послышались громкие крики и началась сильная суматоха. Это король Людовик, видя, что королевское знамя уже находится на берегу, не смог дождаться, пока его лодка коснется берега, и, несмотря на попытки легата удержать его, прыгнул в море, крича: «Монжуа и Сен-Дени!» К счастью, вода доходила ему только до плеч, так что вскоре он вышел на берег — с мечом в руке и в шлеме на голове. Остальные последовали примеру короля. Море кишело людьми и лошадьми, как если бы весь этот флот потерпел кораблекрушение. В то же мгновение над лагерем сарацин взвились в небо три голубя и полетели в сторону Мансуры: это были гонцы, которые несли султану весть о высадке крестоносцев.
И тут, казалось, сарацины раскаялись в том, что они позволили христианам так легко ступить на землю Египта. Как раз к этому времени слуги короля установили его ослепительно красный шатер, усыпанный золотыми лилиями, и все мусульманское войско устремилось к этой цели, а все христианское войско сплотилось вокруг своего государя. Одновременно флот неверных вышел из устья Нила и вплотную приблизился к флоту крестоносцев. Завязалась общая схватка, кровавая и яростная, но длилась она недолго, ибо, пока французы и сарацины бились врукопашную на суше и на море, пленники и рабы, томившиеся в Дамьетте, сумели взломать двери своих узилищ, с громкими криками вырвались из города и пересекли Нил, потрясая первым попавшимся под руку оружием. Сарацины, не понимая, откуда у врага взялось это новое подкрепление, обратились в бегство и укрылись в своем лагере. Увидев, что войско отступает, мусульманский флот тотчас же вернулся в Нил. Поле боя было завалено мертвыми телами сарацин, среди которых были два эмира — Наджм ад-Дин и Сарим ад-Дин. Что же касается крестоносцев, то они потеряли лишь одного человека, и, как если бы Господь пожелал отпустить все его грехи, даровав ему быструю смерть, человеком этим был граф де Ла Марш, бывший союзник англичан, мятежный вассал Сента и Тайбура!..
Крестоносцы не решились преследовать сарацин, опасаясь ловушки, и поставили свои палатки вокруг королевского шатра. Королева Маргарита и герцогиня Анжуйская, которые во время битвы находились на одном из кораблей, не участвовавших в сражении, тоже сошли на берег, и все духовенство, возглавляемое легатом, отслужило благодарственный молебен.