Король впал в отчаяние; он не видел конца этой борьбе; необходимо было либо переправиться через канал, либо вообще отказаться от крестового похода. Устроить насыпную дорогу оказалось невозможно; течение реки было слишком стремительно, а русло ее слишком глубоко, чтобы преодолеть ее вплавь; отступление к Дамьетте выглядело бы постыдным и неразумным с точки зрения политики, но, тем не менее, дела не могли более оставаться в том положении, в каком они находились. В войске начался голод, несколько человек умерло от какой-то болезни, которая, хотя она и не казалась заразной, имела одинаковые и потому тревожные симптомы. Людовик созвал своих баронов на чрезвычайный совет.
Все собрались в королевском шатре и ждали только мессира Юмбера де Боже, коннетабля Франции, обходившего с дозором лагерь, как вдруг он вернулся с доброй вестью, вселившей надежду в присутствующих. Пока он совершал свой обход, к нему явился какой-то бедуин, который предложил показать ему брод, преодолимый для лошадей, и потребовал за это пятьсот золотых безантов. Король согласился на это предложение, но на условии, что деньги будут выплачены лишь после того, как крестоносцы окажутся на другом берегу. Сделка состоялась, и переход назначили на ночь, предшествовавшую вторнику 8 февраля.
В понедельник вечером король поручил охрану лагеря герцогу Бургундскому, который, опасаясь нападения, сразу же выставил дозоры.
Король и три его брата двинулись в путь, командуя несколькими отрядами. В авангарде находились тамплиеры со своим великим командором братом Жилем. Позади них ехал граф Артуа, сопровождаемый своими доблестными тяжеловооруженными конниками; наконец, король и два его брата, граф Анжуйский и граф Пуатье, возглавляли остальные отряды: всего в поход было назначено около тысячи четырехсот всадников и более трехсот арбалетчиков, которым предстояло пересечь брод, сидя за спиной у всадников авангарда.
Это войско вышло из лагеря около часу ночи и, следуя в описанном нами порядке, во мраке и при полной тишине двигалось по берегу канала. В пути несколько всадников отклонились по неосторожности в сторону, и, поскольку отлогий берег был покрыт илом и вязкой глиной, они вместе с лошадьми попадали в воду и в то же мгновение исчезли в глубоком и стремительном потоке. В их числе оказался и отважнейший капитан Жан Орлеанский, который нес стяг войска; узнав о случившемся, король покачал головой, словно усмотрел в этом дурное предзнаменование, а затем приказал всадникам держаться дальше от берега.
Около двух часов ночи крестоносцы достигли брода. При свете занимавшейся зари они увидели на противоположном берегу около трехсот сарацинских всадников, которые, несомненно, были поставлены там охранять брод. Тогда бедуин первым спустился верхом на лошади в канал, перебрался на другой берег, а затем вернулся к королю, который сразу же отсчитал ему пятьсот золотых безантов и отправил его обратно в лагерь. И тут, несмотря на приказ короля всем оставаться на своих местах, граф Артуа перешел из второго отряда в авангард и первым направил лошадь к воде. Король успел лишь крикнуть ему вслед, чтобы он ждал его на другом берегу. Принц сделал рукой утвердительный знак, чтобы успокоить брата, и, по-прежнему первым, опередив тамплиеров, оскорбленных этим посягательством на их права, стал пересекать канал. Люди графа, видя, что их господин находится во главе колонны, немедленно бросились вслед за ним в воду, расстроив ряды тамплиеров, и добрались вперемешку с ними до берега, оказавшегося, к счастью, пологим и, следовательно, нетрудным для подъема.
Едва достигнув другого берега, граф Артуа, несмотря на приказ короля дождаться остальных и сообща с ними начать бой, не смог побороть желания атаковать вражеский стан и вместе со своими тяжеловооруженными конниками, поднявшимися на берег, пустился в галоп. Видя, что они уехали, тамплиеры не пожелали оставаться позади и устремились вперед наперегонки с рыцарями. Они мчались с такой быстротой (хотя за спиной почти у всех всадников сидели арбалетчики), что застигли вражеский караул врасплох и ворвались в лагерь, принеся на остриях своих копий весть о своей переправе. Сарацин они застали спящими. Арбалетчики спешились, рассыпались по лагерю, и началась резня. Ожесточенные месяцем бесплодной борьбы, крестоносцы, которым, наконец, удалось добраться до врага, не щадили никого: детей, стариков, воинов, девушек, всех они убивали с одинаковым неистовством и без всякой жалости — лежащих в постели, укрывшихся в зарослях тростника или успевших кое-как одеться и вооружиться; эмиру Фахр ад-Дину, находившемуся в это время в бане, умащивали благовониями бороду, когда он услышал дикие крики нападавших и их жертв. Он выбежал из шатра голый, вооруженный одной булавой; мимо мчалась обезумевшая лошадь без седла и уздечки; эмир ухватился за гриву лошади, прыгнул ей на спину и с криком «Ислам! Ислам!», разнесшимся по всему лагерю, бросился туда, откуда доносился самый сильный шум. Он столкнулся с французами в тот миг, когда они завладели метательными орудиями, среди которых стоял в бездействии и чудовищный камнемет, извергший столько огня на лагерь Людовика IX. Эмир не думал, что крестоносцы находятся в такой близости от него, так что он оказался среди них и почувствовал опасность лишь тогда, когда у него уже не было времени скрыться. В одно мгновение его тело превратилось в мишень, и он упал, пронзенный более чем двадцатью ударами. И тогда рыцарь по имени Фульк дю Мерль, увидев, что сарацины разбегаются во все стороны, схватил лошадь графа Артуа под уздцы и закричал:
— Вперед! За ними! За ними!
Однако графа Артуа уже нужно было скорее сдерживать, чем подстрекать: он пришпорил коня, готовый преследовать неверных, но великий командор ордена тамплиеров брат Жиль бросился ему наперерез, твердя, что король приказал дожидаться его. Тем временем рыцарь продолжал тянуть лошадь графа Артуа за поводья, по-прежнему крича во весь голос: «Вперед! За ними!», ибо, будучи глухим, он не слышал ни приказа короля, ни того, что говорил графу командор тамплиеров. Граф, оскорбленный дерзостью брата Жиля, ударил плашмя мечом его лошадь, чтобы заставить ее убраться с дороги.
— Если святой брат боится, — сказал он, — пусть остается там, где стоит, но пропустит меня, ибо мне страх неведом.
— Мы боимся не больше вашего, монсеньор, — ответил брат Жиль, — и куда пойдете вы, туда с Божьей помощью пойдем и мы.
И он тотчас же пустил свою лошадь вскачь, не позволяя графу Артуа, хотя тот и был братом короля, обойти его даже на половину копья. В эту минуту позади них послышались крики:
— Стойте!
Это король послал вперед десять рыцарей с приказом графу Артуа дождаться остальных воинов; но граф Артуа указал им на убегавших неверных:
— Разве вы не видите, что они убегают? Было бы подлостью и трусостью не броситься за ними вдогонку.
С этими словами он помчался дальше, нанося удары направо и налево, не разбирая дороги и отклоняясь каждый раз туда, где были видны убегавшие сарацины, а брат Жиль все время скакал за ним следом. Наконец, по-прежнему преследуя и разя врага, они достигли Мансуры и, поскольку городские ворота были открыты, чтобы турки могли укрыться там, ворвались в город, оставив дорогу за собой усеянной мертвыми телами и обагренной кровью. Ворота за ними закрылись, и тотчас же раздались оглушительные звуки барабанов и горнов; сарацины боевыми кличами призывали к оружию, не в силах поверить, что у французов хватило безрассудства ворваться столь малым числом в самый центр укрепленного города, где гарнизоном стояли самые доблестные их солдаты — мамлюки-бахриты.
Тем временем король вместе со второй частью своего войска перешел канал вслед за графом Артуа и командором тамплиеров; однако третья часть войска находилась еще на другом берегу, а между тем сарацины уже сплачивались и поспешно вооружались. Жуанвиль заметил слева от себя крупный отряд, намеревавшийся атаковать короля, и решил воспрепятствовать этому, чтобы дать возможность остальным крестоносцам перейти реку. Помимо своих рыцарей, он призвал для этого добровольцев, которые пожелали бы последовать за ним; на его призыв откликнулись мессир Гуго де Тришатель, сеньор де Конфлан, несший стяг; мессир Рауль де Вано, мессир Эрар де Сиври, мессир Рено де Менонкур, мессир Фредерик де Луппи, мессир Гуго д’Эско и многие другие; видя, что их набралось достаточно, чтобы произвести отвлекающий маневр, они устремились прямо на сарацин. Доблестный сенешаль, как всегда и везде, домчался до них первым и проделал это так стремительно, что тот из сарацин, кто, по-видимому, командовал этим отрядом, даже не успел сесть в седло: он вдевал ногу в стремя, а один из всадников держал его лошадь под уздцы, когда Жуанвиль вонзил ему меч под мышку, в зазор доспехов, с такой силой, что клинок вышел с другой стороны. Тогда сарацин, державший поводья лошади своего господина, отпустил их и, прежде чем Жуанвиль сумел извлечь обратно меч, так сильно ударил рыцаря булавой по спине, что тот согнулся к самой шее лошади. Однако он тотчас же распрямился, вытащил второй меч, привязанный к ленчику седла, и нанес им удар сарацину, заставив его обратиться в бегство. Но стоило первому отряду сарацин рассеяться, как показался второй отряд, состоявший примерно из шести тысяч человек, которые при первом сигнале тревоги покинули свои жилища и собрались вне города; увидев перед собой столь небольшую кучку крестоносцев, они пустили лошадей в галоп и помчались прямо на врага. Хотя христиан, как рыцарей, так и оруженосцев, было не более двухсот, Жуанвиль и его друзья сохраняли самообладание и готовились дать противнику отпор. При первой же сшибке мессир Гуго де Тришатель был убит, а мессир Рауль де Вано захвачен в плен. Турки потащили пленника к себе, но, как только Жуанвиль заметил мессира Рауля де Вано среди тех, кто его пленил, он вместе с мессиром Эраром де Сиври оставил поле боя и, бросившись на них, вызволил рыцаря. Однако в ту же минуту Жуанвиль получил такой сильный удар по шлему, что лошадь под ним рухнула на колени, а он, вышибленный из седла, перелетел через ее голову и очутился на земле. Сарацины посчитали его убитым и бросились вдогонку за остальными. Но Жуанвиль тотчас же поднялся, прикрывая щитом грудь и сжимая в руке меч, и, оглядевшись вокруг, увидел, что Эрар де Сиври, поверженный, как и он сам, на землю, уже тоже встал на ноги; и тогда они вместе решили отступить к развалинам стоявшего невдалеке дома, надеясь укрыться там и защищаться до тех пор, пока не подоспеет помощь и им не приведут лошадей. Между тем внезапно появился большой отряд турок, мчавшийся к месту схватки. Рыцари не пытались ни убегать, ни готовиться к обороне; несколько мгновений спустя сарацины поравнялись с ними, сбили их с ног, промчались, подобно железному смерчу, по лежащим на земле рыцарям и отправились на поиски более серьезной схватки, ничуть не интересуясь теми двумя, кого они посчитали раздавленными насмерть. На этот раз Жуанвиль почти лишился чувств; щит его отлетел в сторону, а сам он лежал распростертый на земле, не в силах подняться, пока на помощь ему не пришел мессир Эрар. Поддерживаемый своим товарищем, Жуанвиль добрался до лачуги, которая стала для них укрытием, и, как только они в ней оказались, к ним присоединились Гуго д’Эско, Фредерик де Луппи, Рено де Менонкур, Рауль де Вано и несколько других. Стоило рыцарям собраться вместе, как на них напал главный отряд турок: они окружили их и атаковали в лоб и с тыла, ибо некоторые сарацины спешились и проникли в развалины лачуги, чтобы завязать там ближний бой, так что борьба возобновилась, став еще яростней, поскольку сеньоры дали Жуанвилю и Эрару де Сиври коней. В итоге, проявив чудеса храбрости, крестоносцы оттеснили сарацин, и те, видя, что они имеют дело с чересчур сильными противниками, бросились искать подкрепление. И тогда эта кучка к