рестоносцев получила возможность подсчитать свои потери. Четверо или пятеро рыцарей были убиты; двое, мессир Рауль де Вано и мессир Фредерик де Луппи, получили удар мечом в спину, и кровь хлестала у них из ран, как вино из бочки; мессир Эрар был ранен в лицо таким ударом меча, что его нос и часть щеки, отделенные от костей, свешивались ему на рот. Все остальные тоже были ранены, кто тяжело, кто легко, и пребывали в такой горести, что Жуанвиль, утратив веру в человеческое мужество, воззвал к божественной силе и, вспомнив о святом Иакове, которого он особенно почитал, сложил ладони и произнес:
— О милосердный святой Иаков, заклинаю тебя, помоги мне и выручи меня.
Не успел он закончить эту молитву, как в тысяче шагов от них показался граф Анжуйский со своим отрядом.
Однако граф Анжуйский, всецело занятый сражением с окружавшими его сарацинами, не видел ни Жуанвиля, ни его товарищей, которые настолько обессилели, что не могли прийти к нему на помощь. И тогда мессир Эрар обратился к доблестному сенешалю:
— Сир, если вы не подумаете, что я делаю это ради того, чтобы спастись бегством и покинуть вас, я на свой страх и риск отправлюсь звать на помощь графа Анжуйского, который виден там вдали.
— Мессир Эрар, вы окажете мне великую честь и доставите большую радость, если приведете подмогу, способную спасти нам жизнь, — ответил ему Жуанвиль.
С этими словами сенешаль отпустил лошадь мессира Эрара, которую он держал под уздцы. Рыцарь тотчас же пустился в галоп. Уехал он вовремя, ибо сразу же после его отъезда сарацины возобновили наступление. Вновь закипел бой, и, несмотря на свою доблестную оборону, Жуанвиль и его товарищи, раздавленные усталостью, уступая в численности противнику, обливаясь потом и кровью, вот-вот уже должны были потерпеть поражение, как вдруг послышались крики:
— Анжу идет на выручку!
Это граф Анжуйский со всем своим отрядом пришел на помощь осажденным и освободил их; привел эту подмогу мессир Эрар де Сиври, который на следующий день умер от страшной раны, обезобразившей его лицо.
В то же мгновение, под громкие звуки горнов и труб, на одном из холмов показался король; он остановился там и стал отдавать приказы. Возвышаясь над всеми, кто его окружал, на целую голову, в золоченом шлеме и в доспехах, украшенных золотыми лилиями, он сжимал в руке немецкий меч с золоченой рукояткой и был целиком озарен лучами солнца, всходившего в эти минуты, и потому казалось, что от него уже исходит сияние рая. Христиане и неверные, друзья и враги тотчас узнали его и, вновь обретя силы, устремились к нему: одни — чтобы защитить его, другие — чтобы напасть на него. Тогда король спокойно огляделся вокруг и, видя, какой опасности подвергли все войско те, кто не последовал его указаниям, приказал своему отряду сплотить ряды и ни в коем случае не размыкать их, ибо, поклялся он, благодаря этой предосторожности и помощи Иисуса Христа, сарацины, как бы ни были они многочисленны, не смогут одолеть христиан. Едва был отдан этот приказ, как десятитысячное сарацинское войско под оглушительные звуки кимвалов и горнов обрушилось на короля.
Завязавшаяся битва являла собой одно из самых величественных зрелищ, какие только можно увидеть, ибо никто в ней не прибегал ни к луку, ни к арбалету, все бились мечами, булавами и рогатинами, сражаясь врукопашную, как на турнирах. Вот здесь, благодаря своим длинным мечам, и проявило себя во всем блеске французское рыцарство, и, хотя каждый доблестный воин сражался против трех или четырех сарацин, бой шел на равных, и конца ему видно не было; но первым среди всех, в самой гуще сражения, был виден король, подвергавший свою жизнь опасности больше, чем кто-либо еще из его войска; и тогда один из самых верных его соратников, мессир Жан де Валери, схватил под уздцы лошадь короля и силой увлек его к реке, где он все же мог быть защищен с противоположного берега метательными орудиями и арбалетчиками герцога Бургундского. Стоило ему там оказаться, как туда прискакал, весь залитый кровью, мессир де Боже, коннетабль Франции, в руке у которого был лишь обломок меча, украшенного геральдическими лилиями. Он сообщил королю, что его брату графу Артуа, героически обороняющемуся на улицах Мансуры, грозит великая опасность и он вот-вот погибнет, если к нему не придут на выручку. И тогда король воскликнул:
— Скачите вперед, коннетабль, а я с помощью Господа Иисуса Христа последую за вами.
Тотчас же коннетабль взял другой меч и, подняв его вверх, воскликнул:
— Пусть те, кто обладает доброй волей и смелостью, следуют за мной!
И тогда Жуанвиль и пятеро других рыцарей, хотя все они были изранены и истерзаны, ответили ему: «Мы готовы!», а затем, пришпорив коней, последовали за коннетаблем.
Они были уже совсем близко от Мансуры, когда их догнал на свежей лошади один из булавоносцев коннетабля, крича:
— Остановитесь, сеньоры, ибо король в опасности! Остановитесь!
Маленький отряд подчинился. Оказалось, что десять минут назад ход сражения изменился, ибо сарацины прибегли к новой тактике. Видя, что им не удается вклиниться в эту железную массу, они немного отступили назад и обрушили на христиан такое несметное количество дротиков и вращающихся стрел, что потемнело небо и железные наконечники этих метательных снарядов, ударяясь о железные доспехи и щиты крестоносцев, стучали, словно град по крыше. Воины, защищенные броней, еще могли устоять против этой бури, но лошади падали, увлекая за собой всадников; и тогда Людовик, видя, что в рядах его войска началось замешательство, воскликнул:
— Вперед!
И, несмотря на увещевания своих баронов, он бросился в атаку первым. Все пришли в движение и кинулись вслед за ним, так что два войска вновь столкнулись, издав такой грохот, что его услышали коннетабль и Жуанвиль, находившиеся на расстоянии мили; они остановились в сомнении, не зная, кому им следует помогать — королю или его брату. Но затем, решив, что в первую очередь в помощи нуждается король, они повернули лошадей и бросились в обратную сторону; но между ними и Людовиком стояло сарацинское войско численностью более тысячи человек, а их было всего шестеро; тогда они двинулись в обход по берегу канала и, следуя вдоль него, увидели, как его воды несут из Мансуры погнутые и сломанные луки, копья и пики, мертвых и умирающих людей и лошадей; то были печальные вести от графа Артуа и его отряда; рыцари отвели взгляд от канала и продолжили свой путь к королю.
Людовик отступил к реке и занял выгодную позицию на ее берегу, совершив перед этим в грандиозном бою то, на что, казалось, не был способен ни один человек: окруженный шестью сарацинами, двое из которых уже схватили под уздцы его коня, он поразил всех шестерых ударами меча и освободил себя сам. Если бы не этот пример сверхчеловеческой доблести, показанный королем, сражение было бы проиграно. Но, после того как рыцари стали свидетелями подобных подвигов, совершенных их государем, ни один из них не пожелал отставать от него; так что каждый стоял насмерть, и сарацины наконец отступили, чтобы, в свою очередь, сплотить свои ряды, ибо крестоносцы, в десять раз уступавшие им числом, привели врага в страшное и жалкое состояние.
Так что Жуанвиль и коннетабль прибыли вовремя, но вовремя не для того, чтобы наблюдать за концом сражения, поскольку этот короткий перерыв был лишь передышкой, позволявшей противникам восстановить силы, а чтобы прийти на помощь своим товарищам, когда начнется новый бой, который теперь готовился. Так вот, невдалеке от того места, где находился король, протекал ручей, впадавший в канал, а через этот ручей был перекинут небольшой мост. Оценив важность этой позиции, Жуанвиль остановился там вместе с коннетаблем и, увидев своего кузена графа де Суассона, сказал ему:
— Сир, прошу вас остаться здесь и охранять этот мост; тем самым вы принесете большую пользу, ибо если вы уйдете отсюда, то турки, которых мы видим сейчас перед собой, нападут на короля с тыла, в то время как их соратники атакуют его в лоб.
— Сир, кузен мой, — отвечал ему граф де Суассон, — если я останусь на этом мосту, останетесь ли вы здесь со мною?
— Да, — сказал Жуанвиль, — до последнего вздоха.
— Ну что ж! — воскликнул граф. — Раз так, я с вами! Услышав это, коннетабль промолвил:
— Вот и хорошо. Охраняйте мост как доблестные и верные рыцари, а я отправляюсь искать для вас подкрепление.
Рыцари выставили караул, и Жуанвиль, которому пришла мысль оборонять этот мост, встал у его начала, имея по правую руку от себя граф де Суассона, а по левую — мессира де Новиля.
Пробыв на этом посту не более минуты, они увидели, что справа прямо к ним скачет граф Бретонский, возвращавшийся со стороны Мансуры, куда он так и не смог войти. Граф несся на крупной фламандской лошади, все поводья которой были порваны, так что он двумя руками держался за ее шею, опасаясь, что мчавшиеся вслед за ним сарацины выбьют его из седла, а это означало бы его гибель. Время от времени он поднимался в стременах, открывая рот, и, хотя оттуда хлестала кровь, как если бы его рвало, это не мешало ему оглядываться и осыпать насмешками и оскорблениями своих преследователей. Наконец он достиг моста, по-прежнему насмехаясь над все еще гнавшимися за ним турками, однако те, увидев рыцарей, с решительным видом стоявших на посту и обративших к ним свои лица и мечи, тотчас же отступили и умчались, чтобы примкнуть к другим сарацинским отрядам.
Турки перестроились, так что через минуту снова послышались звуки горнов и кимвалов и раздались крики, еще более угрожающие и страшные, чем прежде. Все турецкие силы объединились, намереваясь предпринять последнее усилие, чтобы сбросить короля и шестьсот или семьсот рыцарей, которые у него еще оставались, в канал, находившийся у них за спиной.
Произошло именно то, что предвидел Жуанвиль. Часть сарацин двинулась на короля, а часть попыталась захватить мост, но и там, и тут они встретили яростное сопротивление. В небольшом отряде Жуанвиля было два королевских сержанта, одного из которых звали Гильом де Бон, а другого Жан де Гамаш. Своими плащами, расшитыми лилиями, они привлекли к себе особое внимание неверных. Множество простолюдинов и челядь, объединившись в ненависти к ним, стали осыпать их камнями. Сарацинские арбалетчики, со своей стороны, обрушили на них тысячи стрел, так что земля позади рыцарей, казалось, покрылась торчащими колосьями, склонившимися на ветру. Чтобы защитить себя от этого смертоносного дождя, Жуанвиль снял с убитого сарацина стеганую кирасу и соорудил из нее щит, благодаря чему в него самого попало лишь пять стрел, тогда как в его лощадь — пятнадцать. Каждый такой залп сопровождался криками и оскорблениями, приводившими в ярость доблестного сенешаля. Как только один из горожан его сенешальства принес ему знамя с его гербом и длинный боевой нож взамен сломанного меча, он тотчас же вместе с графом де Суассоном и графом де Новилем ринулся на всех этих простолюдинов, рассеял их и, убив нескольких, вернулся к мосту, который вскоре опять подвергся атаке, сопровождаемой новыми неистовыми криками. Так что Жуан- виль вознамерился было наброситься на них снова, но граф де Суассон остановил его, промолвив: