Наступивший день был первой средой Великого поста. Все войско предалось покаянию, однако, взамен пепла, легат посыпал голову королю песком пустыни.
Сарацины стояли лагерем на равнине, неподалеку от христиан. Хотя бой прекратился, с обеих сторон то и дело летели стрелы, раня, а иногда и убивая воинов в обеих армиях; и тогда шестеро сарацинских командиров спешились и принялись сооружать нечто вроде заграждения из огромных камней, чтобы защитить себя от стрел крестоносцев. Жуанвиль и его рыцари, увидев такие приготовления к обороне, решили разрушить эту стену, как только наступит ночь. Какой бы короткой ни была эта задержка, она явно казалась чересчур долгой священнику по имени мессир Жан де Веси: закончив исповедовать рыцарей и посыпать им головы пеплом, что он делал не снимая с себя лат, священник тотчас надел на голову шлем, взял под мышку меч, но так, чтобы сарацины не заметили, что он вооружен, и направился прямо к стене; шестеро турок не обратили внимания на одинокого человека, шедшего к ним, и продолжали возводить стену; но, оказавшись рядом с ними, мессир Жан де Веси выхватил меч, бросился на работавших и начал наносить им удары, прежде чем те смогли постоять за себя. Двое, из которых один был ранен, а другой убит, упали, а остальные обратились в бегство. Священник преследовал их какое-то время, но затем, видя, что на помощь тем, кого он прогнал, идет большой отряд сарацин, повернул назад, к христианскому войску, преследуемый, в свою очередь, четырьмя десятками всадников, которые изо всех сил пришпоривали своих лошадей. И тогда столько же христианских рыцарей и тяжеловооруженных конников вскочили в седло, чтобы прийти на выручку священнику. Но им даже не понадобилось как-нибудь иначе выказывать свое намерение вступить в бой: увидев их верхом, сарацины повернули коней; тем не менее рыцари устремились вслед за ними; не в силах догнать их, один из крестоносцев метнул со всего размаха свой кинжал, и оружие, брошенное наугад, вонзилось в бок одного из сарацин, который умчался, унося его в своем теле, но вскоре упал с лошади, убитый или смертельно раненный, ибо он так и не поднялся на ноги.
За исключением этой стычки, день прошел довольно спокойно; сарацины были заняты тем, что принимали в Мансуре юного султана Туран-шаха, прибывшего туда в день сражения; он проследовал через Каир, где султанша Шаджар ад-Дурр передала ему бразды правления, и тотчас же в сопровождении отборного войска двинулся в путь к театру военных действий. Два голубя, несшие в столицу вести: один — о нападении французов, другой — об их поражении, пролетели над головой султана, но он ничего не знал о тех новостях, какие доставляли эти гонцы, и прибыл на место вечером, как раз в то время, когда вместо Фахр ад-Дина новым командующим армией сарацины провозглашали Бейбарса, прозванного Бундук- даром, ибо он был командиром арбалетчиков. Новый султан одобрил выбор и, уверенный, как и остальные, что это сам король Франции пал под ударам сарацинских воинов, велел выставить напоказ полукафтан убитого брата короля, чтобы поднять боевой дух своих воинов. И он не ошибся: при виде этого зрелища все, как один, принялись издавать боевой клич и рваться в бой, но Бей- барс, намереваясь дать им день отдыха, назначил сражение на пятницу.
Тем же вечером лазутчики известили короля о том, что произошло, и предупредили его, что на следующий день он подвергнется нападению. Людовик тотчас же собрал рыцарей и, стоя на пригорке, где был установлен его шатер, возвышавшийся над лагерем, простер руку, требуя тишины, а затем обратился к ним:
— Мои верные воины, стойко разделяющие со мною труды и опасности, знайте, что завтра на нас нападет все воинство врагов Господних. Так как же нам поступить? Если мы отойдем, наши недруги возрадуются, восторжествуют над нами и станут кичиться тем, что они обратили нас в бегство; более проворные, чем мы, и к тому же воодушевленные при виде нашей слабости, они будут без передышки преследовать нас, пока, к позору всего христианского мира, не уничтожат нас всех до единого; и тогда вселенская слава нашего дела погибнет, а Франция покроется позором! Призовем же на помощь Господа, которого, должно быть, мы сильно прогневили своими грехами, устремимся, исполненные веры, на врагов, обагренных кровью наших братьев, и совершим благородную месть, дабы никто не мог сказать, что мы терпеливо сносим оскорбления, наносимые Иисусу Христу.
При этих словах короля, пишет Матвей Парижский, все, как один, воодушевились и взялись за оружие: «Armati sunt et animati quasi vir unus, universi», И тогда король, увидев доброе предзнаменование в этом едином порыве, созвал всех командиров войска и, приказав им вооружить и готовить к бою своих ратников, распорядился, чтобы все спали вне палаток и шатров, но рядом со входом в лагерь, чтобы не быть застигнутыми врасплох. Благодаря этим предосторожностям ночь прошла достаточно спокойно, и крестоносцы смогли немного отдохнуть.
На рассвете король расставил свои отряды в боевом порядке.
Нашим читателям уже известно расположение христианского войска: тылом оно было обращено к каналу Ашмун, который течет из Нила и впадает в озеро Ман- зала; справа от него находилась Мансура с ее кровавыми воспоминаниями, слева, на западной оконечности равнины Дакахлия, виднелись развалины Мендеса, а впереди расстилалась обширная равнина, протянувшаяся до самого Каира.
Людовик расположил свое войско по всей этой линии; первый отряд, находившийся под командованием графа Анжуйского, оказался ближе всех к Мансуре; он был составлен из рыцарей, лишившихся в предыдущих боях своих лошадей, так что теперь брат короля, как и многие другие, должен был сражаться пешим.
Командирами второго отряда были мессир Ги д'Ибелин и его брат мессир Бодуэн; под их началом были крестоносцы Кипра и Палестины, которые не участвовали в последнем сражении, так как им не удалось вовремя преодолеть канал, и потому они были бодрыми, отдохнувшими и располагали всеми своими лошадьми и всем своим оружием.
Третий отряд находился под командованием мессира Гоше де Шатильона; у него были самые доблестные воины и самые храбрые рыцари во всей армии. И король Людовик поставил эти отборные отряды поблизости друг от друга, чтобы они могли совместно обороняться и приходить на помощь тем, кто шел за ними следом.
Четвертый отряд уступал в силе всем остальным; в него входили остатки ополчения тамплиеров во главе с великим магистром Гильомом Соннаком, искалеченным в недавнем бою. Чувствуя свою слабость, тамплиеры окружили себя укреплениями, возведенными ими из обломков метательных орудий сарацин.
Пятый отряд, под началом Ги де Мальвуазена, был немногочислен, но зато целиком состоял из храбрых рыцарей, братьев и друзей, сплоченных, словно одна семья, сражавшихся всегда вместе и деливших все — славу, опасности и добычу. С начала похода численность отряда значительно сократилась, а предстоящий день должен был уменьшить ее еще более.
Шестой отряд располагался на краю левого фланга, которым командовал граф Пуатье, подобно тому как правый фланг находился под началом графа Анжуйского. Он полностью состоял из пеших воинов, и единственным конным среди них был брат короля; по левую руку от него находился рыцарь мессир Жосеран де Брансьон, которого он привел с собой в Египет и который вместе с сыном командовал другим небольшим отрядом пехотинцев, где верхом тоже были лишь командиры.
Седьмой отряд, находившийся под командованием графа Гильома Фландрского, не участвовал в недавней битве, так что его воины были преисполнены сил и пыла. Они взяли под защиту, спрятав под свое железное крыло, небольшой отряд сенешаля Шампанского, расположившийся полукругом и стоявший спиной к каналу, неподалеку от того места, где войско переходило его вброд. Жуанвиль и его рыцари настолько пострадали в последнем бою, что лишь двое или трое из них смогли надеть доспехи; остальные же, в том числе и славный сенешаль, для защиты имели лишь шлемы, а из оружия — только мечи.
В центре этих восьми отрядов, готовый броситься всюду, где в этом возникнет нужда, находился Людовик с самыми преданными и доблестными своими воинами, восемь из которых составляли его личную гвардию. И наконец, вдоль канала, защищенные этой железной стеной, расположились биваком обозники, мясники, оруженосцы, маркитанты, женщины и пажи, которые перешли канал по мосту сразу после сражения у Мансуры и устроились неподалеку от рыцарских шатров, соорудив себе лачуги из обломков метательных орудий, захваченных крестоносцами у неверных.
Пока Людовик вел эту подготовку к сражению, сарацинский командующий, не отставая от него, тоже делал приготовления. Когда рассвело, крестоносцы увидели его во главе примерно четырех тысяч всадников, прекрасно вооруженных и сидевших верхом на прекрасных лошадях; он расположил их в одну линию, параллельно боевому строю христиан, и разделил на столько же отрядов, сколько, со своей стороны, их сформировал Людовик; кроме того, он собрал такое количество пехотинцев в поддержку коннице, что они стеной окружили французский лагерь. Вскоре, помимо двух этих войск, появилось и третье — то, что привел с собой юный султан Туран- шах. Оно выстроилось отдельно, чтобы иметь возможность маневрировать в зависимости от обстоятельств. Отдав приказы, сарацинский командующий в последний раз проехал перед своим войском, сидя верхом на низкорослом скакуне, и проследовал в ста шагах от французской армии, изучая ее отряды и, смотря по тому, сильными или слабыми они ему казались, увеличивая или уменьшая численность своих отрядов; затем он приказал трем тысячам бедуинов подойти как можно ближе к мосту, соединяющему христианскую армию с лагерем герцога Бургундского, и, если понадобится, воспрепятствовать тому, чтобы крестоносцы получили во время боя какое-либо подкрепление.
Все эти приготовления продолжались примерно до полудня; когда все было приведено в порядок, в армии неверных раздался грохот барабанов и звуки горнов, и пешие и конные сарацины пошли в наступление на армию христиан.