то королева попросила пизанских и генуэзских рыцарей прийти к ней и велела спальникам, как ни была она еще слаба, привести их к ней в ее покои. Увидев их, она поднялась на своем ложе и, протянув к ним руки, промолвила:
— Сеньоры, именем Господа заклинаю вас, не покидайте этот город, ибо вам и самим понятно, что если вы поступите так вопреки моим мольбам, то монсеньор король и все те, кто сейчас вместе с ним, погибнут; а если вы не желаете оставаться здесь ради него, ибо он не господин вам и не владыка, то именем Мадонны и младенца Иисуса заклинаю вас, сделайте это ради несчастной женщины и ее несчастного дитяти, которых вы видите перед собой.
Все разом ответили ей, что им невозможно оставаться здесь дольше, поскольку они умирают с голоду. Тогда королева велела принести ей ларец, полный золота, открыла его на глазах у рыцарей и сказала им, что она намеревается купить весь хлеб и все мясо, какие найдутся в городе, так что теперь их станут кормить за счет короля. Благодаря этому обещанию они остались, и выполнение данного ею обязательства обошлось королеве в триста семьдесят тысяч ливров. Правда, Дамьетта стоила куда дороже.
Вечером на горизонте показался большой отряд воинов, направлявшийся к городу. По мере того как они приближались, становились видны доспехи, оружие и знамена христиан. Однако, поскольку было что-то странное и в том, как эти воины продвигались вперед, и в молчании, которое они при этом хранили, комендант велел запереть ворота, а солдатам приказал подняться на крепостные стены. И в самом деле, по смуглым лицам и длинным бородам этих людей Оливье де Терм сразу же понял, что против французов замыслили хитрую уловку. Мусульмане, облачившись в доспехи христиан и идя под святыми знаменами, надеялись захватить город врасплох; но, увидев, что их распознали и хитрость их раскрыта, они даже не попытались довести ее до конца и повернули назад, не вступив в бой. Эта провалившаяся попытка оказала немалую услугу христианам, ибо она показала неверным, что, хотя французы знают о пленении короля, они вовсе не предаются отчаянию и по-прежнему готовы обороняться.
Тем временем Туран-шах начал подумывать о том, чтобы извлечь пользу из своей победы, и ему стало понятно, что, коль скоро в его руки попало достояние Франции, он должен узнать его истинную цену; он рассудил, исходя не из человеколюбия, а из скупости, что те, кого убьют, выкупу уже не подлежат, и отдал приказ убивать впредь лишь бедняков, у которых нет надежды оказаться выкупленными, а рыцарей не трогать. Между тем король узнал, что кое-кто из пленников, торопясь вырваться из рук неверных, уже начал самостоятельно вести с ними переговоры; он тотчас же запретил кому бы то ни было, даже своим братьям, заключать любые соглашения и заявил, что договариваться о пленниках следует ему, а договорившись обо всех, он начнет затем переговоры и о себе; это он привел свою армию в Египет, добавил король, ему и следует вывести ее оттуда. Султан понял, что он должен иметь дело лишь с королем, и, то ли желая добиться его расположения, то ли в самом деле тронутый его отвагой, послал Людовику пятьдесят роскошных платьев, но король от них отказался, заявив, что он властитель королевства, богатством превосходящего Египет, и что ему пристало давать дары, а не получать их. Тогда Туран-шах, узнав, что королева разрешилась от бремени в Дамьетте, отправил туда посольство, которому было поручено поднести богатые подарки матери и подарить золотую колыбель ее сыну. Вначале Маргарита хотела отказаться от этих подношений, но затем она вспомнила о дарах царей-волхвов, неверных, как и султан, и, в память о божественном младенце и его святой матери, приняла подарки.
После этого, начав продвигаться к своей цели, султан велел спросить у Людовика, согласится ли тот вернуть Дамьетту и те города, какими французы владеют в Палестине, и пообещал, что в этом случае король будет освобожден. Однако Людовик ответил, что Дамьетта и в самом деле принадлежит ему, ибо Господу Иисусу Христу было угодно, чтобы он отвоевал ее у неверных, но на другие города в Иудее у него нет никаких прав. Султан направил к королю новых послов. Им было поручено спросить у Людовика, не пожелает ли он отдать в качестве выкупа за себя Дамьетту, а также замки госпитальеров и тамплиеров. Король ответил, что он не может такого сделать, ибо это будет противоречить принятой клятве: кастеляны и коменданты названных крепостей поклялись Богу и Иисусу Христу не отдавать эти замки сарацинам в качестве выкупа за какого-либо человека, будь то даже король. Послы передали этот ответ Туран- шаху.
Тогда к королю явился эмир с отрядом солдат, и на этот раз пленнику принесли не предложения, а угрозы; послы уступили место палачам, которым было поручено объявить королю, что если он откажется от соглашения, то по решению султана его подвергнут пыткам и будут пытать до тех пор, пока боль не заставит его сделать то, чего от него не могли добиться уговорами. Людовик ответил, что он пленник султана, что султан вправе поступать с ним как пожелает и что всякая боль и всякое мучение, какие ниспошлет ему Господь Иисус Христос, будут желанными, коль скоро они исходят от его имени.
И тогда возобновилась резня. Рыцарей поместили в шатрах, а солдат и оруженосцев — в огромном дворе; эти последние, в которых быстро распознали людей неименитых, были набиты вперемешку между земляными стенами, где ничто не защищало пленников от жара солнца и никто не заботился об их пропитании. И все-таки больше всего их погибло не от болезней и голода, а по прихоти султана; каждую ночь несколько сотен христиан выводили на берег реки, где их поджидали палачи; там у них спрашивали, согласны ли они отречься от своей веры; тот, кто становился вероотступником, сохранял себе жизнь, а тех, кто отказывался, убивали и бросали в Нил; затем течение увлекало их тела к Дамьетте, куда они несли страшные вести о том, что происходило с войском.
Между тем советники султана, молодые и сластолюбивые, составлявшие его двор, который он привез с собой из Месопотамии, со страхом наблюдали за этими затянувшимися переговорами и этими убийствами. Все то, что могло продлить присутствие христиан на Востоке, пугало их, ибо они подсознательно чувствовали, что существует глухая вражда между эмирами, воинством мамлюков, основанным отцом султана и сыгравшим главную роль в этой войне, и ничтожным войском, состоящим из приверженцев Туран-шаха и пришедшим уже после сражения, ровно к тому времени, когда можно было принять участие в дележе трофеев, доставшихся от пленников, которых не они захватили, и от мертвых, которых не они убили. Поэтому султану, чтобы упрочить свою власть внутри страны и в самом деле начать свое царствование, крайне важно было избавиться от столь сильного еще врага, пусть даже находящегося в плену. К Людовику отправили новых послов; они явились предложить ему свободу в обмен на выкуп в пятьсот тысяч ливров. Но Людовик ответил, что короля Франции не выкупают за золото, и, если такова воля султана, он даст ему пятьсот тысяч ливров за свое войско, а за себя самого — город Дамьетту. Когда Туран-шаху передали ответ короля, он счел это предложение столь благородным, что, не желая уступать своему пленнику в великодушии, воскликнул:
— Признаться, француз щедр! Он даже не стал торговаться из-за такой огромной суммы и согласен заплатить всю, какую у него потребовали. Передайте же ему, что в качестве выкупа за его жизнь я согласен принять Дамьетту, а в отношении его людей я делаю ему уступку в сто тысяч экю.
Когда соглашение было достигнуто, султан велел посадить короля и его баронов на четыре галеры и доставить их в Дамьетту, спускаясь по течению Нила. По прибытии в Фарискур корабли бросили якорь; в этом месте у Людовика должна была состояться встреча с Туран-шахом. То ли в честь этого события, то ли в ознаменование победы в Минье, на берегу реки был возведен огромный павильон из сосновых досок, обтянутый крашеным полотном. Перед главным зданием находилась прихожая, где явившиеся на аудиенцию к султану эмиры оставляли свои мечи и жезлы; в центре сооружения, разделенного на четыре крыла, находился просторный квадратный двор, а в середине этого двора высилась башня, верхняя площадка которой располагалась выше всех близлежащих речных склонов, так что с ее высоты султан мог обозревать всю окружающую местность и оба войска; кроме того, по решетчатой галерее, обитой изнутри дорогими индийскими тканями, из павильона можно было спуститься прямо к Нилу: проход этот предназначался для юного султана, на тот случай, если он пожелает искупаться в реке.
Христиане подплыли к этому поспешно сооруженному дворцу в четверг накануне праздника Вознесения Господня; сразу же по прибытии король был доставлен на берег и принят султаном. Это был принадлежавший к роду Айюбидов красивый юноша двадцати четырехдвадцати пяти лет, курд по происхождению и последний из потомков Салах ад-Дина, воспитанный, как мы уже говорили, вдали от отца, который, силой захватив трон, опасался, что его самого ожидает та же участь, какую он уготовил своему брату. Юный принц, выросший в изгнании на берегах Евфрата, усвоил там привычку к изнеженности и беззаботности, которую ассирийцы оставили в наследство народам, пришедшим им на смену. Как мы могли судить по его переменчивому отношению к королю, султан не был лишен некоторого душевного благородства, но проявлялось оно редко, непредсказуемо и своей скоротечностью напоминало вспышки молнии. Приехав в Каир, он первым делом потребовал у султанши Шаджар ад-Дурр отчета о сокровищах своего отца и тотчас раздал их своим фаворитам, что было поступком вдвойне недальновидным, ибо тем самым султан не только разорял государство ради обогащения никчемных людей, но и вызывал недовольство у тех, кто спас Египет, сражаясь в Мансуре. Последние же, мамлюки- бахриты, составляли в то время войско из восьмисот конников, находившееся под командованием Бейбарса, который, как уже говорилось, после гибели Фахр ад-Дина был провозглашен эмиром прямо на поле боя. Это воинство, которое сохранилось до наших дней и в течение семи веков своего существования распоряжалось по своему усмотрению многими султанами, сменявшими друг друга в Египте, было основано Наджм ад-Дином, отцом Туран-шаха, когда однажды, во время осады Наблуса, султана вероломно покинули его войска и он получил поддержку со стороны невольников тюркского происхождения, проданных ему сирийскими купцами. В благодарность за отвагу и самоотверженность, которые Наджм ад-Дин не вправе был ожидать от людей, купленных им за деньги, он осыпал их милостями, возвел в самые высокие звания и доверил им охрану только что построенного дворца на острове Рода. Подобных людей следовало опасаться. И потому самые мудрые советники нового султана внушали ему, что с мамлюками нужно держаться осторожно; но он, плохо знавший людей и не имевший никакого жизненного опыта, перенесенный вдруг, словно вихрем, из изгнания на трон и по прибытии в Египет увидевший, как в его присутствии было разгромлено самое доблестное войско христианского мира, смеялся над этими советами, которые ему чаще всего давали в разгар очередного буйного пиршества, и, выхватывая свою саблю и подбрасывая ее лезвием концы свечей, освещавших зас