Покончив с едой, мы распрощались с хозяином и снова тронулись в путь. Дорога из Александрии в Даман- хур примечательна лишь отсутствием всякой растительности; мы продвигались по морю песка, в котором наши ослы и наши провожатые увязали по колено. Время от времени очередной обжигающий порыв ветра, насыщенный пылью, ослеплял нам глаза, и по тому, как на мгновение у нас сдавливало грудь, можно было догадаться, что мы только что вдохнули раскаленный воздух пустыни. Изредка мы замечали, как то слева, то справа, на небольших возвышенностях, при разливе реки обращающихся в острова, мелькают круглые деревни из кирпичных или глинобитных домов конической формы, в стенах которых пробиты небольшие квадратные отверстия, предназначенные для того, чтобы пропускать внутрь ровно столько дневного света, сколько необходимо, а жаркого воздуха — как можно меньше.
Наконец, по краям дороги нам стали попадаться то реже, то чаще, хотя и довольно близко одна от другой, одинокие могилы отшельников, или дервишей, покрытые тенью пальм, этих благочестивых спутниц гробниц; под пальмами стремительно кружили с пронзительными криками стаи ястребов.
Было около трех часов, когда вдали показался Даман- хур — первый по-настоящему арабский город, который мы намеревались посетить, ибо Александрия, с ее вненациональным населением являет собой лишь смешение различных народов, от взаимного соприкосновения которых их характер и самобытность мало-помалу стираются.
Даманхур предстал перед нами в мираже, словно остров, окруженный водой и подернутый пеленой; по мере того как мы приближались к городу, привидевшееся нам озеро постепенно исчезало и предметы обретали свои подлинные очертания; наши тени стали длиннее в последних лучах заходящего солнца, а пальмы грациозно покачивали на свежем вечернем ветру своими зелеными султанами, когда мы спешились перед воротами города, изящные минареты которого высились над стенами мечетей, раскрашенных попеременно красными и белыми полосами.
Перед тем как пройти через ворота, мы на минуту остановились, чтобы рассмотреть этот непривычный для нас пейзаж.
Прозрачное чистое небо тех тончайших тонов, какие неспособна передать ни одна кисть; пруды, которые в самом деле подходят с одной стороны к городу и отражают в своих стоячих водах его крепостные стены; длинные вереницы верблюдов, подгоняемые крестьянами- арабами и медленно вступающие в город, — все это вносило в дивную картину, представшую нашим глазам, приметы жизни, покоя и благополучия, особенно заметные после того преддверия пустыни, которое мы только что пересекли.
В Даманхуре имеется всего лишь один постоялый двор, хотя численность населения города составляет восемь тысяч душ. Проведя нас по улицам, отличавшимся каким-то диковатым своеобразием, Мухаммед привел нас к этому благословенному караван-сараю, который мы заранее, в соответствии с описаниями из «Тысячи и одной ночи», представляли себе как нечто совершенно сказочное. К несчастью, нам так и не удалось сравнить поэтический вымысел и действительность; караван-сарай был так переполнен постояльцами, что в нем не смогла бы найти пристанище даже мышь, и, несмотря на все наши доводы и посулы, мы были вынуждены уйти ни с чем. Хотя нам уже довелось испытать немало разочарований в этом путешествии, в голову мне пришло воспоминание об арабском гостеприимстве, так часто восхваляемом путешественниками и воспеваемом поэтами, и я попросил Мухаммеда попытать счастья у хозяев самых благоустроенных домов, какие встретились нам по дороге, но все наши просьбы оказались тщетными; весьма пристыженные полученным отказом, мы были вынуждены вернуться к нашим спутникам, которые, будучи предусмотрительнее нас и не желая напрасно расходовать силы, ждали нас у городских ворот. Выбора у нас не оставалось; я огляделся вокруг, чтобы подыскать удобное место для лагерной стоянки, и, увидев рощу финиковых пальм, велел расстелить ковры под их кронами, а затем первым подал пример покорности велениям Провидения, затянув потуже брючный ремень и улегшись спиной к негостеприимному городу, отринувшему нас от своего лона.
Однако судьба распорядилась так, что прямо в поле моего зрения, в противоположной от города стороне, оказался прелестный арабский дом, белые стены которого отчетливо выделялись на нежно-зеленом фоне зарослей мимозы. Я не смог удержаться от желания предпринять последнюю попытку и отрядил Мухаммеда для переговоров с хозяином этого оазиса. К несчастью, он был в городе, а в его отстутствие слуги не осмелились принять в доме посторонних.
Полчаса спустя я увидел, как из Даманхура выехал и направился в нашу сторону богато одетый всадник на великолепном белом коне, сопровождаемый многочисленной свитой; я предположил, что это и есть хозяин дома, и велел нашему маленькому каравану принять как можно более жалкий вид и выстроиться на обочине дороги, где должен был проехать всадник. Когда он оказался в десяти шагах от нас, мы приветствовали его; он ответил на наше приветствие и, по нашей одежде распознав в нас европейских путешественников, поинтересовался, какая причина удерживает нас за городскими стенами в столь поздний час. Мы поведали ему о своих злоключениях, пустив в ход обороты речи, более всего способные его растрогать. Хотя в переводе наш рассказ наверняка лишился своей занимательности, он, тем не менее, произвел замечательное действие: хозяин предложил нам следовать за ним и переночевать в окруженном зелеными мимозами белом доме, вот уже целый час являвшемся предметом наших желаний.
Вначале нас провели в просторную комнату, вдоль стен которой тянулся широкий диван, устланный циновками. Мы положили поверх них свои ковры, но, несмотря на такую предосторожность, диванные подушки мягче не стали. Едва мы закончили приготовления к ночному сну, как вошли трое слуг, каждый из которых нес фарфоровое блюдо, накрытое высокой серебряной крышкой искусной работы: на одном было нечто вроде рагу из баранины, на другом — рис, на третьем — овощи; слуги поставили эти угощения прямо на пол. Мы с Мейером сели на корточки друг против друга. Невольник принес нам чашу для ополаскивания рук, и мы начали знакомиться с восточной кухней, беря еду руками, что, несмотря на испытываемый нами голод, несколько лишало нашу трапезу очарования. Что же касается напитков, то ими послужила самая обычная вода, поданная в узкогорлом кувшине с серебряной пробкой. После ужина тот же невольник снова принес все необходимое, чтобы мы могли ополоснуть руки и рот; затем нам подали кофе и чубуки и предоставили на наш выбор возможность бодрствовать или спать.
Какое-то время мы еще поглядывали друг на друга сквозь табачный дым из наших трубок, а затем, возблагодарив хозяина дома за его гостеприимство, закрыли глаза, препоручив его милости Пророка.
Наутро я проснулся с рассветом, тотчас встал с дивана и вышел из дома. Я обошел весь город в поисках самой лучшей точки обзора, а затем, набросав общий вид и сделав две или три зарисовки мечетей, бегом вернулся к нашему каравану, чтобы распорядиться насчет отъезда. Прежде чем покинуть дом, я хотел поблагодарить хозяина, но наш благонравный мусульманин находился в это время в гареме, и, стало быть, никакой возможности увидеть его не было; тогда я решил узнать, как его зовут, чтобы сообщить его имя последующим поколениям: он звался Рустам-эфенди. Я дал бакшиш слугам, мы сели на ослов и, отъехав шагов на пятьсот от Даманхура, вновь оказались посреди пустыни.
Часов шесть или семь мы двигались среди песков, а затем, наконец, достигли невысокого горного хребта и с его вершины совершенно неожиданно увидели Нил.
Безводные равнины сменились восхитительными пейзажами: вместо нескольких одиноких пальм, затерявшихся на раскаленном горизонте, появились рощи деревьев, усыпанных плодами, и поля, засаженные маисом.
Египет — это глубокая долина реки, берега которой являют собой огромный сад, с двух сторон подтачиваемый пустыней; среди этих зарослей мимозы и далий, над этими полями маиса и риса порхали неведомые птицы со звонкими голосами и с оперением цвета рубинов и изумрудов. Огромные стада буйволов и овец, сопровождаемые худыми и нагими пастухами, шли вниз вдоль течения Нила, по которому нам предстояло подниматься вверх. Два огромных волка, несомненно привлеченные запахом скота, вышли из купы деревьев в пятидесяти шагах впереди нас и остановились посередине дороги, словно преграждая нам путь, но сразу же обратились в бегство, как только наши погонщики стали бросать в них камни. Ночь быстро опускалась, и дорога, то и дело пересекаемая оросительными каналами, становилась все труднее; порой она оказывалась раскисшей до такой степени, что наши ослы увязали в грязи по колено и внезапно останавливались. Хотя мы никак не были расположены идти пешком по такой трясине, нам приходилось спешиваться; вскоре нам пришлось преодолевать настоящие бурные потоки, мы промокли по самую грудь, и эти омовения, хотя и более освежающие, чем александрийские бани, были куда менее приятными. Взошла луна и, слабо освещая нам путь, придала новые краски этому дивному пейзажу. Несмотря на трудности дороги, мы не могли остаться равнодушными к окружающим нас красотам: на вершинах холмов, отделяющих долину от пустыни, грациозно раскачивались пальмы, отчетливо выделявшиеся на фоне ночного неба, и на каждом шагу нам встречались мечети, стоявшие на самом берегу Нила, в тени окружающих их густолиственных смоковниц, которые склоняли к песку свои длинные ветви. К сожалению, каждые несколько минут нас вырывал из этого восторженного состояния какой-нибудь канал, куда нам нужно было спускаться, или какая-нибудь трясина, где мы вполне могли увязнуть; так что, когда на горизонте появилась Розетта, мы уже настолько основательно промокли, что в башмаки у нас, как у Панурга, вода просочилась через ворот рубашки.
По мере того как мы приближались к городу, настроение у нас становилось все радужнее; нам уже виделась комната с закрытой дверью, где мы взамен нашей мокрой одежды надеваем на себя платье какого-нибудь доброго мусульманина, поскольку наши чемоданы остались в Александрии и весь наш гардероб ограничивался тем, что было у нас на теле. К тому же начал жаловаться на голод желудок, и мы с наслаждением вспоминали вчерашнюю вечернюю трапезу, мечтая о таком же ужине, даже если бы нам пришлось есть его руками; что же касается постели, то мы так страшно устали, что нас вполне устроил бы первый попавшийся диван. Как видим, мы были донельзя покладисты. С таким настроением мы и приблизились к воротам Розетты. Увы, они оказались закрыты!