Деревня стала чахнуть, тощать, впала в агонию и умерла. Я видел ее уже мертвой, совсем мертвой, когда в ней не осталось уже ничего живого. Все дома там пустуют, некоторые еще заперты, как в тот день, когда их обитатели попрощались с ними в последний раз; другие открыты всем ветрам, и в пустом очаге кто-то разводил огонь, сжигая ломаную мебель: наверное, заблудившийся путник, а может быть, бродячие цыгане. Церковь еще сохранилась, сохранились и посаженные в шахматном порядке смоковницы; но в церкви больше не звучат песнопения, свисающий с алтаря покров разорван; какой-то дикий зверь, в испуге убегая из табернакля, ставшего его приютом, опрокинул одну из деревянных фигурок святых; под смоковницами не собираются больше музыканты, танцоры, зрители, выпивохи; на кладбище отец напрасно ждет сына, мать — дочь, бабушка — внука: лежа в своих могилах и не слыша, чтобы рядом с ними копали землю, они удивляются и спрашивают себя: «Что там делается наверху? Неужели больше никто не умирает?»
Так вот, подобным же образом гибнет и обессиленный, охваченный слабостью Монморанси, ибо огненная артерия пренебрегла им в пользу Ангена; порой люди еще забредают сюда, поскольку всякий иностранец совершает паломничество в Ла-Шевретт; умирая, бедное селение получает средства к существованию благодаря покровительству мертвого. Гений хорош тем, что при необходимости он может заменить солнце, которое его породило.
И вот о чем я часто размышлял, друг мой: об этом движении вперед цивилизации, то есть духовного светоча человечества. Не раз, когда для чтения у меня не было ничего нового или интересного, я брал карту мира, огромную книгу с тысячами страниц, каждая из которых удостоверяет возвышение или падение какой-либо державы. Что я там искал? Быть может, историю индийских царей с неведомыми именами? Или же историю египетского Менеса, вавилонского Нимрода, ассирийского Бела, ниневийского Фула, мидийского Арбака, персидского Камбиса, сирийского Рехова, троянского Скаман- дра, лидийского Меона, тирского Абибала, карфагенской Дидоны, нумидийского Ярбы, сицилийского Гелона, аль- банского Ромула, этрусского Порсенны, македонского Александра, римского Цезаря, франкского Хлодвига, арабского Магомета, тевтонского Карла Великого, французского Гуго Капета, флорентийского Медичи, генуэзского Колумба, фламандского Карла V, гасконского Генриха IV, английского Ньютона, русского Петра I, американского Вашингтона или корсиканского Бонапарта? Нет, меня интересовала не история кого-либо из них, а история их общей матери, которая выносила их всех в своем чреве, вскормила своим молоком, обогрела своим теплом: меня интересовала история цивилизации.
Смотрите, как она совершает свой великий труд и как ее не останавливают ни проливы, ни горы, ни реки, ни океаны! Вот, появившись на свет на Востоке, там, где рождается день, она уже уходит из Индии, оставив за собой гигантские руины городов, не имеющих более имен; она перешагивает через Баб-эль-Мандебский пролив, оставив на одном из его берегов Белую Сабу, а на другом — Черную Сабу; встречает на своем пути Нил, вторгается вместе с ним на великую египетскую равнину, усеивает берега священной реки такими городами, как Элефантина, Филы, Дендера, Фивы, Мемфис; доходит до его устья, достигает Евфрата, воздвигает Вавилон, Ниневию, Тир, Сидон; спускается к морю, как великан Полифем; правой рукой ставит Пергам на краю Азии, левой рукой — Карфаген на оконечности Африки, обеими руками — Афины возле Пирея; основывает двенадцать великих этрусских городов, дает имя Риму и погружается в ожидание: первая часть ее труда завершена, ею создан грандиозный языческий мир, начинающийся с Брахмы и заканчивающийся Цезарем.
Но будьте покойны: когда Греция породит Гомера, Гесиода, Орфея, Эсхила, Софокла, Еврипида, Сократа и Платона, то есть зажжет свет разума; когда Рим завоюет Сицилию, Африку, Италию, Понт, Галлию, Сирию, Египет, то есть создаст единство; когда родится Христос, предсказанный Сократом и предугаданный Вергилием, великая путешественница вновь тронется в путь и даст себе отдых, лишь вернувшись туда, откуда она начала свои странствия.
И тогда падет Рим, угаснет Александрия, рухнет Византий, и на смену им придут: новый Карфаген, предтеча нынешнего Туниса; Гранада, Севилья, Кордова — арабская троица, соединившая Европу и Африку; Флоренция и ее Медичи — от Козимо Старого до Козимо-тирана; христианский Рим с его Юлием II, Львом X и Ватиканом; Париж с Франциском I, Генрихом IV, Людовиком XIV, Лувром, Тюильри, Фонтенбло. И тогда выстроятся один вслед за другим, словно цепочка ярких звезд, святой Августин, Аверроэс, Данте, Чимабуэ, Орканья, Петрарка, Мазаччо, Перуджино, Макиавелли, Боккаччо, Рафаэль, Фра Бартоломео, Ариосто, Микеланджело, Тассо, Джамболонья, Малерб, Лопе де Вега, Кальдерон, Монтень, Ронсар, Сервантес, Шекспир, Корнель, Расин, Мольер, Пюже, Вольтер, Монтескьё, Руссо, Гёте, Гумбольдт, Шатобриан. И тогда, наконец, цивилизация, завершив все дела в Европе, пересечет, словно ручеек, Атлантику, приведя Лафайета к Вашингтону, Старый свет — к Новому, и там, где прежде обитало только несколько рыбаков, ловивших треску, и несколько торговцев, скупавших пушнину, создаст республику с числом жителей не более трех миллионов, которая за шестьдесят лет увеличит свое население до семнадцати миллионов душ, протянется от реки Святого Лаврентия до устья Миссисипи, от Нью-Йорка до Нью-Мексико, в 1808 году будет иметь первые пароходы, в 1820 году — первые железные дороги, породит Франклина и возьмет себе в сыновья Фултона.
Но как раз там продолжить путь ей не дадут преграды, так что она будет вынуждена либо остановиться, либо отклониться в сторону, и эта неутомимая богиня, которой помешают пустыни, лежащие у подножия Скалистых гор, и которую остановит Панамский перешеек, сможет проникнуть в Тихий океан, лишь обогнув мыс Горн, и все ее усилия будут направлены на то, чтобы сократить путь на триста или четыреста льё, отваживаясь пройти через Магелланов пролив.
Именно это вот уже шестьдесят лет утверждают ученые, географы и мореплаватели из всех стран, устремив взгляд на Америку.
Странное кощунство — верить, что для Провидения есть нечто невозможное, что для Бога существует какое- нибудь препятствие!
Так вот, послушайте. Один швейцарский капитан, изгнанный Июльской революцией, проследовал из Миссури в Орегон, а из Орегона — в Калифорнию. Он получил от мексиканского правительства концессию на земли в Американском Трезубце и там, копая землю, чтобы привести в действие колесо водяной мельницы, заметил, что эта земля усыпана крупинками золота.
Это произошло в 1848 году. В 1848 году белое население Калифорнии составляло от десяти до двенадцати тысяч человек.
Три года прошло с тех пор, как под дыханием капитана Саттера взметнулись вверх эти несколько крупинок золота, которым, по всей вероятности, предстоит изменить облик мира, и сегодня Калифорния насчитывает двести тысяч эмигрантов из всех стран, а на берегу Тихого океана, возле самого красивого и самого большого в мире залива, построен город, которому суждено служить противовесом Лондону и Парижу.
Так что, дорогой друг, нет больше Скалистых гор, нет больше Панамского перешейка. Из Нью-Йорка в Сан- Франциско, подобно электрическому телеграфу, уже протянувшемуся из Нью-Йорка в Новый Орлеан, пройдет железная дорога, а вместо того, чтобы пробиваться через Панамский перешеек, что было бы чересчур трудно, сделают судоходной реку Хиугнитто и, прорезав горы, соединят озеро Никарагуа с Тихим океаном.
И заметьте, что все это происходит в то самое время, когда Аббас-паша прокладывает железную дорогу, которая пройдет от Суэца до Эль-Ариша.
Такова уж цивилизация: выйдя из Индии, она почти что вернулась туда и, отдохнув минуту на берегах Сакраменто и Сан-Хоакина, спрашивает теперь себя, следует ли ей, чтобы достичь своей колыбели, всего-навсего пересечь Берингов пролив и ступить ногой на эти руины, которые воспринимают ее так враждебно, или же блуждать среди всех тех островов и проливов, всех тех негостеприимных земель, где был убит Кук, и бездонных глубин, где утонул Лаперуз.
А между тем не пройдет и десяти лет, как благодаря Суэцкой железной дороге и Никарагуанскому каналу станет возможным совершить кругосветное путешествие всего за три месяца.
Вот главным образом поэтому, друг мой, я и полагаю, что эта книга о Калифорнии стоит того, чтобы ее издали.
Искренне Ваш,
Алекс. Дюма.
I. ОТЪЕЗД[24]
Мне было двадцать четыре года, работы у меня не было, а во Франции только и говорили, что о калифорнийских приисках. На каждом углу учреждались компании по перевозке путешественников. Среди тех, кто открывал эти компании, были спекулянты, раздававшие направо и налево пустые обещания и купавшиеся в роскоши. Я был не так богат, чтобы сидеть сложа руки, но при этом достаточно молод, чтобы потратить год или два в погоне за удачей. И я решил рискнуть, поставив на кон тысячу франков и свою жизнь — единственное, что было в моем полном распоряжении.
К тому же я уже был знаком с соленой водицей, как говорят моряки. Матрос, переодетый Нептуном во время праздника пересечения экватора, был моим другом, и я получил соответствующее свидетельство из его рук. В качестве юнги я вместе с адмиралом Дюпти-Туаром совершил плавание к Маркизским островам, заходя по пути туда на Тенерифе, в Рио-де-Жанейро, Вальпараисо, на Таити и Нукаиву, а на обратном пути — в Вуальгаво и Лиму.
После того, как решение было принято, оставалось выяснить, какой из этих компаний следует отдать предпочтение: над этим стоило основательно поразмышлять.
И я в самом деле так хорошо поразмышлял, что остановил свой выбор на едва ли не самой плохой из них, а именно, на «Взаимном обществе». «Взаимное общество» имело главную контору в Париже, на улице Пигаль, №24.
Каждый член товарищества должен был иметь тысячу франков на проезд и на питание. Нам предстояло работать сообща и делить прибыль; более того, если пассажир или член товарищества (что было одно и то же) вез с собой какое-то количества частного товара, то компания брала на себя продажу этого товара и застраховывала треть прибыли.