Вечером мы вернулись в лагерь, печалясь из-за опасения, что и охота не сможет нас прокормить.
На обратном пути мы подобрали несчастного французского повара. Он сбежал с китобойного судна, вообразив, что в Калифорнии, для того чтобы разбогатеть, достаточно лишь покопать лопатой землю. Мы постарались исправить его представления на этот счет.
Он принес с собой одеяло: никакого другого имущества у него не было.
В течение нескольких дней он пользовался нашими припасами и нашей охотничьей добычей. Но с другой стороны, поскольку повар говорил по-мексикански, мы рассудили, что он может быть нам полезен.
И когда прошло несколько дней испытательного срока и мы убедились, что по своему характеру этот человек нам подходит, он был принят в наше товарищество.
Помимо исполнения своих обязанностей переводчика, повар оказывал нам одну неоценимую услугу.
Он выпекал нам хлеб и научил нас, как это делать.
Хлеб замешивался в старательском лотке. Поскольку дрожжей у нас не было, нам следовало обходиться без них; мы раскладывали на земле слой раскаленных углей и на них клали тесто, закрывая его сверху горячей золой, как делали бы это с картофелем; когда хлеб испекался, его скоблили, счищая с него золу.
Хлеб получался очень тяжелый и неудобоваримый, но это давало экономию: его меньше можно было съесть.
На приисках мука стоила от пятидесяти пяти су до трех франков за фунт.
В понедельник утром мы решили выкопать новый шурф и отправились в лагерь Яки, находившийся по соседству с Сонорой. Там мы увидели пятьсот или шестьсот человек, обосновавшихся на этом месте прежде нас.
Нас прельстили превосходные образчики золота, которые там были найдены.
Мы вырыли шурф. На первых четырех футах в нем обнаружился лишь серый грунт, по виду напоминавший скорее продукт вулканического происхождения, чем землю в прямом смысле этого слова. Мы знали, что золота такой грунт не содержит, и потому считали бесполезным его промывать.
После серого грунта показалась красноватая земля, и начался процесс промывки.
Нам удалось добыть золота уже примерно на восемь пиастров, как вдруг Тийе нашел самородок, весивший, должно быть, четыре унции.
Это соответствовало приблизительно тремстам восьмидесяти франкам, причем полученным нами за один раз.
На радостях мы купили бутылку бордо сен-жюльен, которая обошлась нам в пять пиастров.
Произошло это 24 мая.
Эта находка вернула нам весь наш первоначальный пыл. Мы принялись изо всех сил орудовать киркой и за три дня втроем извлекли золота на две тысячи четыреста франков.
Однако утром 27 мая, отправившись на работу, мы увидели вывешенное на деревьях объявление.
В нем говорилось, что начиная с 27 мая ни один иностранец не получит права копать землю, пока он не заплатит американскому правительству налог в двадцать пиастров за каждого старателя, работающего в шурфе.
Все принялись раздумывать, поскольку теперь приходилось рисковать не своим временем, а деньгами, причем довольно значительными и выплачиваемыми вперед. Наш шурф расширялся и вскоре должен был соединиться с соседними. Так что нам предстояло отдать шестьдесят пиастров за то, чтобы сохранить его за собой или вырыть новый.
Около десяти часов утра, когда мы все еще продолжали совещаться по поводу наших дальнейших действий, показался отряд вооруженных американцев, приступивших к сбору налога.
Все старатели отказались платить.
Это был сигнал к началу военных действий.
Нас, французов, было всего сто двадцать или сто тридцать человек.
Однако к нам присоединились все находившиеся на приисках мексиканцы, которые заявили, что они являются владельцами земли в такой же степени, как и американцы.
Мексиканцев было около четырех тысяч, что вместе с другими старателями составляло довольно внушительную силу, учитывая, что американцев явилось в общей сложности не более двух с половиной или трех тысяч.
Мексиканцы обратились к нам с предложением оказать сопротивление американскому отряду, сформировав небольшую армию. Нам, французам, предлагались главные должности в этой армии.
К несчастью, а скорее, к счастью, мы знали, с кем имели дело: при первом же более или менее серьезном сражении они бросили бы нас, и все легло бы на наши плечи.
Мы отказались.
Начиная с этой минуты находиться на приисках стало опасно. Каждый день разносились слухи о новых убийствах, причем не одном, а трех или четырех сразу, совершенных то мексиканцами, то американцами.
Однако убивали они по-разному.
Американцы подходили к краю шурфа и без всяких разговоров убивали рудокопа выстрелом из пистолета.
Если напарник рудокопа, занимавшийся промывкой грунта, хотел прийти на помощь своему товарищу, его убивали выстрелом из карабина.
Мексиканец же — а почти все мексиканцы были из провинции Сонора, — напротив, подходил с дружеским видом, заводил разговор, спрашивал, как идет работа, интересовался, удачным или неудачным оказался шурф, и, продолжая беседу, убивал своего собеседника ударом ножа.
Так убили двух наших соотечественников, но, правда, сделали это американцы.
На нас хотели напасть двое мексиканцев, но им крупно не повезло.
Мы убили обоих.
Затем, видя, что в конечном счете все это превращается в бойню, в которой нам неизбежно придется сложить свою голову, мы отправили гонцов в Мормон, Мер- фис, Джеймстаун и Джексонвилл, призывая на помощь наших соотечественников.
На следующий день прибыло триста пятьдесят отлично вооруженных французов с мешком за плечами.
Американцы тоже призвали своих земляков и получили подкрепление в сотню человек, которые прибыли с близлежащих приисков.
Около восьми часов вечера французский отряд, пришедший оказать нам помощь, известил нас о своем присутствии: он встал лагерем между двумя горами и оттуда контролировал дорогу. Мы тотчас же взялись за оружие и, выйдя из своих шурфов, поспешили присоединиться к вновь прибывшим.
Несколько американцев, отличавшихся большей честностью, чем остальные, и порицавших действия своих соотечественников, встали на нашу сторону. Двести мексиканцев последовали за нами; остальные, понимая, что вскоре дело дойдет до рукопашной, скрылись.
Мы заняли обе горные вершины, господствовавшие над дорогой, а наши триста пятьдесят соотечественников оседлали саму дорогу.
Всего нас собралось около семисот человек. Наша позиция была выгодной: мы могли на любое время прервать сообщение со Стоктоном.
Было задержано несколько американцев и разного рода иностранцев.
Ночь прошла в бодрствовании. На следущий день мы увидели, что к нам приближается отряд, состоящий примерно из ста пятидесяти американцев.
Мы притались в траве и за деревьями; оставался виден лишь один наш пост позади поспешно возведенных на дороге баррикад.
Американцы, полагая, что отряда такой численности, как у них, достаточно, чтобы вытеснить нас с дороги, начали атаку.
И тогда мы поднялись со всех сторон; обе горы одновременно полыхнули огнем; два десятка американцев упали ранеными или убитыми.
Остальные разбежались в ту же минуту, затерявшись на равнинах, скрывшись в лесах.
Беглецы вернулись в Сонору.
На следующий день они появились снова во главе с алькальдом, державшим над головой жезл.
Они написали письмо губернатору и ждали его ответа.
Стороны договорились о перемирии.
Тем временем каждый был волен вернуться к работе.
Понятно, с какими предосторожностями все взялись за нее и что это за жизнь, которая постоянно висит на волоске.
Долгожданное письмо наконец пришло; оно подтверждало налог в двадцать пиастров на человека и давало алькальду право распоряжаться жизнью иностранцев.
Оставаться дальше в Соноре возможности не было. Мы продали все свои инструменты и купили немного продовольствия, чтобы добраться до Стоктона.
Из Стоктона мы рассчитывали вернуться в Сан-Франциско. Чем нам предстояло там заниматься? Об этом мы не имели никакого понятия.
В Стоктоне мы продали мулов за двести пиастров, закупили провизию и отправились заказать себе места в баркасе, отплывающем в Сан-Франциско.
На этот раз мы двигались намного быстрее, потому что наше судно спускалось вниз по течению.
Берега Сан-Хоакина поросли тростником; в этом тростнике вперемешку и в невообразимых количествах обитают тюлени и черепахи.
Заросли тростника переходят в болотистые леса, в которых невозможно заподозрить рассадник лихорадки, когда видишь обитающих там очаровательных птиц.
Позади зарослей тростника и лесов простираются великолепные луга, где пасутся бесчисленные стада быков.
Местами эти луга горели.
Подожгли ли их случайно или намеренно, или же они загорелись сами по себе, воспламенившись от страшной жары?
Наши проводники ничего про это не знали.
Плавание длилось три дня; но, подойдя к устью реки, мы столкнулись с огромными затруднениями и никак не могли войти в залив: море штормило, дул встречный ветер, и нам не удавалось преодолеть это двойное препятствие.
В конце концов все трудности были преодолены, и утром 22 июня, это был четверг, мы приплыли в Сан- Франциско и увидели там новые набережные, заставленные домами. Набережные и дома были построены в наше отсутствие, продолжавшееся всего лишь четыре месяца.
Мы с Тийе были мертвыми от усталости и решили посвятить два или три дня отдыху, а уж потом думать, что делать дальше.
Наш приятель повар остался на приисках.
X. ПОЖАР В САН-ФРАНЦИСКО
Сказав, что по прибытии мы надеялись отдохнуть два- три дня, я несколько преувеличенно выразился по поводу наших намерений, ибо при нашем состоянии финансов мы не могли позволить себе остановиться в гостинице и должны были немедленно заняться починкой нашей старой палатки, пустив в ход свои старые простыни.
Мы рассчитывали сделать своим прибежищем все тот же Французский лагерь. Французский лагерь, на что указывает его название, всегда был местом встречи наших соотечественников; однако со времени нашего отъезда там, среди примитивных палаток, выросли, словно грибы, деревянные домики, числом около дюжины, ставшие местом встречи прачек мужского и женского пола.