Каждую минуту их стая увеличивалась, и вскоре вместо двенадцати их стало двадцать или двадцать пять.
Траектория их полета наводила на мысль, что они следуют за движущимся по прерии человеком или зверем, который время от времени вынужден останавливаться. В такие мгновения они зависали в воздухе, взлетали, снижались, некоторые из них опускались прямо до земли, а потом, словно испугавшись чего-то, взмывали вверх.
Не вызывало сомнения, что в прерии, примерно в четверти льё от нас, происходит нечто необычное.
Я взял ружье и, сориентировавшись, чтобы не потеряться, по дубовой роще, посреди которой, словно гигантская колокольня, высилась огромная сосна, углубился в прерию.
Опасности, что я собьюсь с пути, не существовало. Достаточно было лишь поднять глаза к небу, и дорогу мне указывал полет грифов.
Полет стаи становился все более и более беспокойным; со всех сторон горизонта во весь дух слетались все новые птицы той же породы: нечто сказочное таилось в мощи их быстрого, как стрела, полета, устремившись в который, птица, казалось, уже не должна была совершать более никаких движений. Затем, присоединившись к стае, каждый гриф явно проникался общим любопытством и принимал личное участие в уже происходящей или готовой начаться драме, чтобы она собой ни представляла.
Поскольку вслед за тем, как грифы сбились в стаю, их полет стал уже не таким быстрым и они долго кружили на одном месте, то поднимаясь, то опускаясь, я стал явно догонять их.
Внезапно их поступательное движение вовсе приостановилось: они замерли в воздухе, испуская пронзительные крики, хлопая крыльями и неистово суетясь.
В это время я находился уже не более чем в ста шагах от того места, куда они каждую минуту готовы были опуститься.
Это была самая чаща прерии; привстав на цыпочки, я с трудом доставал головой до верхушек трав, но, как уже было сказано, стая грифов указывала мне дорогу, и я продолжал свой путь.
С другой стороны, я заметил Тийе: забравшись на дерево, он издали обращался ко мне со словами, которые я не мог расслышать, и подавал мне знаки, которые я не понимал.
Оттуда, где Тийе находился, ему, вероятно, была видна происходящая сцена, и он пытался направить меня к ней своими криками и жестами.
Поскольку мне оставалось пройти всего полсотни шагов, чтобы добраться до места событий, я шел вперед, взведя курок ружья, и был готов выстрелить в любую минуту.
Когда я прошел еще шагов двадцать, мне показалось, что стали слышны какие-то стоны, затем раздался шум, сопровождавший отчаянную борьбу; при этом грифы взмывали в воздух, кружились и снижались, издавая яростные крики.
Можно было подумать, что какой-то вор неожиданно захватил у них добычу, на которую они имели право рассчитывать и на которую смотрели уже как на свою.
Услышав этот шум и эти стоны, раздававшиеся, по-видимому, совсем близко, я усилил меры предосторожности, но по-прежнему шел вперед, хотя и догадывался, что от участников этой схватки, кто бы они ни были, меня отделяет лишь несколько футов.
Я осторожно обошел последнее препятствие и ползком, как уж, добрался до края травяных зарослей.
В десяти шагах от меня лежало животное, породу которого я с первого взгляда не смог определить: оно еще сотрясалось в последних судорогах и служило своего рода баррикадой человеку, лишь кончик ружья и верхняя часть головы которого были мне видны.
Устремив взгляд в ту сторону, откуда я готовился выйти, этот человек, казалось, ждал лишь моего появления, чтобы открыть огонь.
Ружье, голову, горящие глаза — все это я разом узнал с первого взгляда и, мгновенно выпрямившись, воскликнул:
— Эй, папаша Алуна! Без глупостей! Это же я, черт возьми!
— Я так и думал, — ответил Алуна, опуская ружье, — что ж, тем лучше, вы мне поможете. Но сначала выстрелите-ка в сторону всех этих крикунов, иначе они не дадут нам ни минуты покоя.
И он указал мне на грифов, бесновавшихся у нас над головой.
Я выстрелил в самую гущу стаи; один гриф стал падать, переворачиваясь в воздухе. Тотчас же остальные взмыли вверх, чтобы оказаться вне пределов досягаемости; тем не менее они явно держались таким образом, чтобы не терять нас из вида.
Я попросил Алуну объяснить, как могло случиться, что мы с ним столкнулись.
Все оказалось крайне просто: последовав моему совету, он на рассвете осматривал место, где я стрелял в лося; как я и предполагал, лось был ранен, что легко определялось по следам крови, которые он оставлял на пути своего бегства.
Алуна тотчас же пошел по этим следам.
Обладая богатым охотничьим опытом, он быстро понял, что животное не просто ранено, а ранено в двух местах: в шею и в заднюю ногу.
В шею — потому что ветки на высоте шести футов были испачканы кровью.
В заднюю ногу — потому что там, где лось пересекал песчаный участок, Алуна обнаружил на песке следы лишь трех ног; четвертая, на которую лось не опирался, волочилась по земле, оставляя на ней неровную борозду, сплошь забрызганную каплями крови.
Сделав вывод, что с такими ранами животное не могло уйти далеко, Алуна пустился в погоню.
Пройдя около льё, он обнаружил место, где трава была смята и обильно пропитана кровью; обессилев от ран, лось был вынужден остановиться там на какое-то время. И лишь с приближением Алуны он поднялся и возобновил свой бег. Именно тогда грифы, имеющие привычку преследовать в прериях раненое животное, стали сопровождать лося до тех пор, пока он не рухнул. Именно их полет, непонятный мне, менее сведующему в тайнах охоты, чем Алуна, и направлял меня к старому охотнику, направлявшему себя самостоятельно. К несчастью для грифов, в ту минуту, когда лось, уже не имевший сил идти дальше, был близок к тому, чтобы рухнуть, а они готовились наброситься на него и разорвать его живьем, появился Алуна и, чтобы не тратить напрасно заряд пороха, перерезал раненому животному подколенное сухожилие.
В этом и состояла причина тех стонов и того шума, которые я слышал, не понимая, чем они вызваны.
Наша охотничья добыча увеличилась еще на один трофей, весивший столько же, сколько весили все остальные вместе взятые.
XIII. ЗМЕИНАЯ ТРАВА
Невозможно было обременить нашу несчастную лошадь этим дополнительным грузом: она и так несла на себе все, что могла унести.
Еще издали мы заметили повозку, двигавшуюся из Санта-Розы в Соному. Она принадлежала одному из местных ранчеро. Мы столковались с ним; за два пиастра он разрешил нам положить лося в повозку и сам помог нам его туда перенести.
Вечером этот человек возвращался в Санта-Розу: он взялся привести обратно нашу лошадь, груз которой сразу по прибытии в Соному перетащат на вельбот, и Алуна заберет лошадь прямо на дороге, где он будет поджидать ее, занимаясь охотой.
Мы с Тийе продолжили путь и в час дня были в Сономе.
Наш вельбот стоял на берегу. С помощью нескольких местных жителей мы перенесли на борт свои охотничьи трофеи.
Ветер дул с северо-востока и, следовательно, должен был помочь нам пересечь залив: мы распустили парус и уже через три часа оказались в Сан-Франциско.
Было четыре часа пополудни. Я помчался в главную мясную лавку, а Тийе остался сторожить дичь, прикрытую травой и листьями.
Лавку эту держал американец.
Я рассказал ему, что привело меня в его лавку и какой мы привезли груз. В обычное время олень стоит в Сан- Франциско от семидесяти до восьмидесяти пиастров; косуля — от тридцати до тридцати пяти; заяц — от шести до восьми; хохлатая куропатка — один пиастр, а белка — пятьдесят су.
Для лося цена не была установлена. Думается, это был первый лось, привезенный в мясную лавку в Сан-Франциско.
Мы сделали приблизительный расчет и взамен более чем полутора тысяч фунтов мяса получили триста пиастров.
В тот же вечер мы отправились обратно и, изо всех сил работая веслами, уже к часу ночи добрались до Сономы. Там мы легли на дно нашей лодки и проспали до пяти утра.
Затем мы тотчас двинулись в путь, чтобы присоединиться к Алуне, однако на этот раз отклонились чуть вправо, чтобы идти по западному склону невысокой холмистой гряды, где трава была не такой высокой, как в прерии, и где, соответственно, было легче охотиться.
Семь или восемь косуль убежали от нас, но двух нам удалось подстрелить.
Операции, которым подвергал убитых животных Алуна, что в таких жарких краях, как Калифорния, было важнее, чем где-либо еще, были внимательно нами изучены.
Так что мы выбрали дубы с достаточно густой листвой, чтобы сохранить косуль свежими, и подвесили их к высоким ветвям, куда не могли добраться шакалы.
В одиннадцать часов мы были уже на обратном пути в лагерь.
По прибытии на место мы обнаружили там косулю и оленя, подвешенных к ветвям дуба. Так что Алуна тоже не терял времени напрасно.
Поскольку жара начала приближаться к своему пику, мы подумали, что Алуна отдыхает после обеда, и на цыпочках подошли к нему. Он и в самом деле спал глубоким сном.
Но рядом с ним, зарывшись в его пончо, спал кто-то еще, заставивший нас страшно испугаться за старого охотника.
То была гремучая змея, привлеченная туда теплом и мягкостью шерсти.
Алуна спал на правом боку. Если во сне он перевернется на левый бок и придавит змею к земле, она неминуемо его укусит.
Мы с Тийе застыли у входа в палатку, прерывисто дыша, устремив взгляд на существо, наделенное смертельным ядом, и не зная, что нам следует предпринять.
При малейшем шуме Алуна мог шевельнуться, а любое движение означало для него смерть.
В конце концов мы решили избавить нашего товарища от его ужасного соседа по отдыху, поскольку складывалось впечатление, что змея спит, причем так же крепко, как и он.
Уже упоминалось, в каком положении находился Алуна: он спал, лежа на правом боку и завернувшись в пончо.
Змея проскользнула к нему; ее хвост и нижняя часть тела были скрыты в складках плаща, кусок верхней части тела, свившийся в кольцо, напоминал скрученный толстый канат, а голову она просунула прямо под шею спящего.