Что же касается змеи, то, поскольку мне не было известно, ядовитая она или нет, я постарался держаться от нее подальше; однако ей было совсем не до меня.
Пуля снесла ей всю верхнюю часть головы, чуть позади глаз.
Алуна определил, что она принадлежит к породе удавов, то есть неядовита.
Длиной она была около трех метров.
Уничтожение этой змеи и стычка с индейцами-тачи, собиравшимися отнять у нас нашу повозку и двух наших лошадей, были самыми примечательными событиями,случившимися за тот месяц, что мы провели в Калифорнийских горах.
Алу на задушил одного индейца своим лассо, а мы ранили другого выстрелом из ружья.
Они, со своей стороны, убили стрелой одну из лошадей.
К счастью, эта была не лошадь Алуны, а та, которую мы купили.
Эти стрелы сделаны из тростника, оперены и имеют в длину около метра; в шести дюймах от наконечника в тростниковую трубку вставлена трубочка из более тонкого тростника; поэтому, когда хотят извлечь стрелу из тела человека или животного, вынуть удается только ее верхнюю часть, а тонкая вставная часть остается в ране.
Лишь в крайне редких случаях присутствие в ране этого инородного тела, которое почти невозможно извлечь оттуда, не приводит к смертельному исходу.
К кончику стрелы приделан острый осколок стекла с режущими краями.
Я привез с собой пять или шесть таких стрел, найденных нами на поле боя.
Ими стреляли в нас, но ни одна из них не попала в цель.
Впрочем, через месяц по эту сторону Сан-Франциско произошло то, что прежде случилось по другую: либо мы почти истребили дичь в этих краях, либо она поднялась, а вернее, спустилась в долину Туларе, то есть на слишком большое расстояние от Сан-Франциско и даже от пуэбло Сан-Хосе, чтобы доставлять ее туда свежей.
Так что этот промысел тоже исчерпал себя, и нам пришлось вернуться в Сан-Франциско.
Однако мне уже почти удалось достичь того, чего я хотел.
XVIII. Я СТАНОВЛЮСЬ СЛУГОЙ В РЕСТОРАНЕ,ЧТОБЫ ОБУЧИТЬСЯ РЕМЕСЛУ ВИНОТОРГОВЦА
А хотел я приобрести небольшое заведение в Сан-Франциско.
Ремесло золотоискателя было бы превосходно, если бы им можно было заниматься вместе с другими людьми; но наш беспокойный и своенравный характер с трудом приспосабливается к любому товариществу. Мы отправляемся командой в двадцать или тридцать человек, даем клятву не расставаться, строим самые прекрасные планы, но затем, добравшись до приисков, каждый высказывает свое суждение, настаивает на нем, тянет в свою сторону, и нередко товарищество распадается еще до того, как эти замыслы начинают осуществляться.
В итоге, как это случается во всех человеческих начинаниях, из пятидесяти старателей, отправивших на прииски, пять или шесть, наделенных настойчивым характером, богатеют, а остальные, менее целеустремленные, разочаровываются и переезжают в другое место или же возвращаются в Сан-Франциско.
Кроме того, нужно принять в расчет смерть, взимающую свою долю.
Когда вы отравляетесь на прииски — а я имею право давать советы тем, кто им последует, с тем большим основанием, что сам ни одним из них не воспользовался, — так вот, повторяю, когда вы отправляетесь на прииски, необходимо следующее.
1. Запастись провизией, снаряжением и инструментами, чтобы их хватило на весь срок, который вы намерены там провести.
2°. Остановиться в каком-то месте и оставаться там постоянно до тех пор, пока оно приносит прибыль.
3°. Построить там себе хорошее укрытие, чтобы не подвергаться действию ночной росы и утреннего холодка.
4°. Не работать, стоя в воде под палящим солнцем, то есть с одиннадцати утра до трех часов дня.
5°. И наконец, быть воздержанным в потреблении крепких напитков и вести размеренный образ жизни.
Любой, кто отступится от этих правил, либо ничего не будет делать и потеряет интерес к работе, либо заболеет и, по всей вероятности, умрет.
Кроме того, я убежден в том, что, помимо поиска золота, есть десять, двадцать, сто способов разбогатеть в Сан-Франциско и тот, который на первый взгляд представляется самым простым и самым легким, напротив, является одним из наименее надежных.
Во время моего пребывания в Сан-Франциско я подметил, что лучшее из прибыльных дел — разумеется, из прибыльных дел небольшого масштаба, — которые рано или поздно окажутся мне по плечу, это оптовая закупка вина на прибывающих в город судах, а затем продажа его в розницу.
Однако я не был знаком с этим ремеслом, и мне следовало его изучить.
Я уже говорил, что, как только вы ступаете на землю Сан-Франциско, все ваше прошлое забывается, а то общественное положение, какое вы занимали в прежней жизни, должно исчезнуть, как дымка, способная, если она по-прежнему будет существовать, без всякой пользы омрачить горизонты вашего будущего.
Первый, кого я увидел в порту, вернувшись в Сан- Франциско, был сын пэра Франции, ставший лодочником. Стало быть я, кого революция 1830 года не лишила никаких наследственных прав, вполне мог стать слугой в гостинице.
Тийе нашел работу, вполне соответствующую нашему занятию: он нанялся помощником мясника с месячным жалованьем в сто пиастров. Я же, благодаря своему другу Готье, столовавшемуся в гостинице «Ришелье», поступил в эту гостиницу смотрителем с месячным жалованьем в сто двадцать пять пиастров.
Табльдот стоил два пиастра, при этом каждый сотрапезник получал полбутылки вина.
Как видно, это было ровно вдвое дороже, чем в Париже, но, правда, вполовину хуже.
Я оставался в гостинице «Ришелье» целый месяц, и за этот месяц подковался в винах, крепких спиртных напитках и наливках.
Охотясь в компании с Алуной, Тийе и Леоном, я скопил примерно тысячу пиастров, чего было вполне достаточно для создания собственного небольшого дела, и потому, когда мое обучение закончилось, я покинул гостиницу «Ришелье» и начал искать подходящее место.
Я нашел то, что искал, на углу улицы Пасифик-Стрит: это был деревянный домик с кабачком внизу, где, помимо общего зала, имелись также две спальни и небольшой кабинет, в котором можно было вести счета.
Я снял эту конурку за четыреста пиастров в месяц и немедленно принялся за дело.
Понятно, что, когда ты располагаешь капиталом в тысячу пиастров и платишь четыреста пиастров в месяц за аренду помещения, нельзя терять время, если ты не хочешь, чтобы арендная плата съела весь капитал.
Как я и предвидел, дело оказалось прибыльным: американцы едят и пьют с утра до вечера, без конца устраивая перерывы в работе, чтобы утолить жажду и перекусить.
Затем наступает ночь, а ночь здесь вовсе не самое плохое время: здешняя полиция, хотя и не столь опытная, как французская, сообразительнее ее до такой степени, что она позволяет владельцам кафе, рестораторам и виноторговцам держать свои заведения открытыми всю ночь; это оздоровляет город, заставляя его жить по ночам такой же полнокровной жизнью, как и днем.
Как можно грабить или убивать, если через каждые пятьдесят шагов открыта дверь и освещены окна домов?
Тем не менее убийства случались, однако либо в драке, либо из мести.
Игорные заведения и публичные дома — вот что питало ночную жизнь.
Мой кабачок располагался очень близко от «Польки» и недалеко от «Эльдорадо».
В итоге его посещали как разорившиеся, так и разбогатевшие игроки, две стороны людского рода: та, что плачет, и та, что смеется.
Это был настоящий курс практической философии. Человек приезжал с приисков, проигрывал за один вечер кучу самородков общей стоимостью в пятьдесят тысяч франков, а затем выворачивал карманы, пытаясь наскрести там достаточное количество золотого песка, чтобы пропустить стаканчик, а если золотого песка не хватало, он выпивал стаканчик в долг, обещая заплатить в свой следующий приезд с приисков.
Ужасное зрелище являют собой внутри эти игорные заведения, где играют на золотые самородки и, если игрок выигрывает, ставку взвешивают на весах. Здесь в игру идет все: ожерелья, цепочки, часы. Оценивают все это на глаз и по этой цене принимают в качестве ставок.
Однажды ночью послышались крики «Убивают!». Мы бросились на помощь. Кричал француз, которого зарезали трое мексиканцев. Он получил три удара ножом, и жизнь его вытекала из трех ран, каждая из которых оказалась смертельной.
Мы перенесли умирающего в дом. Он умер по дороге: звали его Лакур.
Из трех преступников поймали и приговорили к повешению только одного. Здесь это была лишь вторая или третья казнь, так что все были еще падки на подобные зрелища.
К сожалению, площадь, где предстояло установить виселицу — ту виселицу, которая осталась там уже навсегда, чтобы внушать ужас убийцам, — в то время еще не могли отдать в распоряжение плотников: там копали артезианский колодец, то есть делали полную противоположность виселице — уходящую вниз яму, а не поднимающийся вверх столб. Да и нужда в этом колодце была куда более неотложной, чем в виселице. Он должен был снабжать водой все водоразборные фонтаны города, а как мы уже говорили, в Сан-Франциско прежде всего не хватало воды.
Так что вместо виселицы на материке пришлось довольствоваться корабельной виселицей. Американский фрегат предложил воспользоваться одной из своих рей, и это предложение было с благодарностью принято правосудием Сан-Франциско, действовавшим на этот раз весьма быстро, поскольку ему следовало покарать не гражданина Соединенных Штатов, а мексиканца.
Казнь, чтобы все могли насладиться ею в свое удовольствие, должна была состояться в одиннадцать часов утра. С восьми часов улица Пасифик-Стрит, где находится тюрьма, была запружена народом.
В половине одиннадцатого появились полицейские, которых можно было распознать по их белым жезлам, подвешенным в качестве украшения к петлице.
Они вошли в тюрьму, и ее дверь закрылась за ними, но в ту короткую минуту, пока она была отворена, до осужденного донеслись возгласы нетерпения двадцати тысяч зрителей.