Наконец дверь снова открылась, и появился тот, кого ждали. Руки у него не были связаны, и он шел с непокрытой головой; на нем были штаны с разрезами, короткая мексиканская куртка и наброшенное на плечо пончо.
Его привели к Большой пристани; там стояла наготове лодка; он сел в нее вместе с полицейскими и палачами. Одновременно с ней отчалило двадцать пять или тридцать лодок с зеваками, не желавшими ничего упускать из предстоящего зрелища.
Вся Большая пристань и все побережье были заполнены зрителями. Я был среди тех, кто остался на суше; двигаться дальше мне не хватило мужества.
Когда лодка подплыла к фрегату, осужденный решительно поднялся на борт судна и там стал самостоятельно готовиться к повешению, помогая палачу накинуть себе на шею веревку и, насколько это было в его силах, прилаживаясь к ней.
В эту минуту на голову ему набросили большой черный платок, скрывший его лицо от зрителей.
Затем, когда был подан сигнал, четверо матросов начали натягивать веревку, и присутствующие увидели, как осужденный теряет опору под ногами и взлетает к концу грота-реи.
Какое-то время тело билось в судорогах, но вскоре замерло в неподвижности.
Казнь завершилась.
Часть дня труп оставался выставленным на всеобщее обозрение, а затем, когда стемнело, его отвязали, опустили в шлюпку и перевезли на кладбище форта.
XIX. ПОЖАР
Мы уже сказали, что, несмотря на нехватку воды, в городе имеется прекрасная команда пожарных; но мы сказали также, что на его главной площади рыли прекрасный артезианский колодец, предназначавшийся для снабжения водой всех водоразборных фонтанов города. Одно только ожидание этой воды заранее приводило пожарных в волнение; каждый день они упражнялись всухую, и было видно, как они со своими насосами, в американских каскетках и синих штанах носятся с одного конца города в другой; это каждую минуту наводило на мысль, что в Сан-Франциско происходит пожар.
В своей несколько склонной к мотовству юности я всегда придерживался мнения, что единственной причиной моей расточительности служило отсутствие надежного места, где можно было запереть деньги. Не зная, где их надежно хранить, я просто-напросто позволял им попадать в чужие карманы; так что моя первая забота, когда я завел собственное дело, состояла в том, чтобы раздобыть денежный сундук.
Я нашел великолепный сундук, сделанный целиком из железа и такой тяжелый, что мне с трудом удалось сдвинуть его с места. Мне уступали его за сто пятьдесят пиастров! Я сторговался за сто и полагал, что сделка оказалась превосходной.
Кроме того, мне подумалось, что в случае пожара железный сундук превратится в тигель, где мое золото и серебро расплавятся, и я найду их там обратившимися в слиток, но все же найду.
Так что я поставил сундук возле прилавка и ежевечерне складывал в него дневную выручку. Выручка того стоила: за вычетом всех издержек она составляла в среднем сто франков, а иногда и сто пятьдесят.
Благодаря этим доходам я по чрезвычайно низкой цене купил у капитана судна «Мазагран», стоявшего на рейде, пять или шесть бочек вина, а также несколько бочек водки и наливок; у меня оставалось еще что-то около четырех или пяти тысяч франков в сундуке, как вдруг утром 15 сентября я проснулся от криков двух моих официантов, колотивших в дверь и кричавших: «Пожар!»
Как я уже говорил, в Сан-Франциско, построенном полностью из дерева, этот крик наводит ужас, особенно теперь, когда городские улицы, вместо того чтобы оставаться со своим естественным покрытием — землей, пылью или грязью, замощены деревом и служат проводником для пожара, распространяя его с одной стороны улицы на другую.
Так что, заслышав крик «Пожар!», следует прежде всего думать о том, чтобы спастись самому.
Несмотря на эту аксиому, представляющую собой неоспоримую истину, я прежде всего бросился к своему чемодану, запер его на ключ и выбросил в окно; после этого я натянул штаны и вознамерился бежать по лестнице.
Но было уже слишком поздно: у меня оставался лишь путь, проделанный моим чемоданом, да и то мне следовало поспешить.
Я решился и выпрыгнул в окно.
Пожар начался в подвале соседнего дома, в котором никто не жил; каким образом это произошло? Этого я так никогда и не узнал. Когда он перекинулся на мой подвал, полный вина и крепких спиртных напитков, там все превратилось в один гигантский пунш, погасить который неспособны были усилия всех пожарных Сан- Франциско.
Что же касается сундука, то и думать не приходилось о том, чтобы его спасать, и вся надежда была на то, что это он спасет свое содержимое.
Пожар продолжался два с половиной часа и уничтожил три сотни домов, весь квартал булочников. К счастью, мой булочник жил в верхней части улицы Пасифик- Стрит, и огонь до него не дошел. Он предложил мне приют, и я согласился.
Этот славный малый носил имя человека, славившегося своей справедливостью: его звали Аристид.
У меня оставалась последняя надежда: мой сундук. Я с тревогой ждал, когда зола остынет в достаточной степени, чтобы можно было начать раскопки, в которых мне намеревались помочь мои друзья Тийе, Мирандоль и Готье, а также оба моих официанта. Поочередно один из нас охранял пепелище, чтобы те, кто порасторопнее, не опередили нас; наконец, по прошествии трех дней, можно было пускать в ход лопату и копаться в обломках.
Я знал, где сундук находился в общем зале и, следовательно, где он должен был оказаться в подвале, поскольку тяжесть сундука служила гарантией того, что он не мог упасть далеко в сторону, но сколько мы ни рыли, сколько ни копали, сколько ни прощупывали, нам не удалось найти его следов. У меня не было сомнений, что мой бедный сундук украли.
Неожиданно я наткнулся на своего рода железный сталактит размером не более яйца, весь шероховатый, отливающий изумительными оттенками золота и серебра. Мой сундук расплавился, как воск, в огненном пекле, и это было все, что от него осталось. Я отыскал коринфскую бронзу!
Признаться, я не мог поверить, что из массы объемом в два кубических фута осталось нечто величиной с яйцо; признаться, я не мог уразуметь, что сундук весом в шестьдесят фунтов превратился в золоченый железный сталактит весом в пять или шесть унций. Тем не менее следовало это уразуметь, следовало в это поверить.
Правда, один англичанин предлагал мне сто пиастров за этот кусок железа: он хотел преподнести его в дар лондонскому кабинету минералогии. Я отказался от этого предложения.
Однако мне очень нужны были сто пиастров. Я потерял все, за исключением того, что оказалось в моем чемодане; к счастью, в нем лежало несколько золотых самородков, которые я нашел во время работы на приисках и хранил, чтобы привести их в качестве подарков во Францию. Я немедленно обратил их в золотые и серебряные монеты.
Продав все, что не было для меня безусловно необходимо, я собрал триста или четыреста пиастров. Этого вполне хватило бы на то, чтобы снова начать какое- нибудь собственное дело, но я устал бороться с неудачами.
Мне стало казаться, что судьба твердо решила не позволить мне подняться выше определенного уровня. Если бы я был полностью лишен денежных средств во Франции, то, возможно, я бы продолжал сопротивляться, я бы упорствовал и в конце концов победил бы злой рок.
Но во Франции у меня осталась семья и сохранились кое-какие денежные средства. И я решил уступить свое место многочисленным соперникам, которые ежедневно толпятся в порту, полные надежд, а поскольку у капитана д’Оди, владельца судна «Мазагран», не было первого помощника, я договорился с ним, что буду выполнять у него на борту обязанности первого помощника во время плавания из Сан-Франциско в Бордо, в Брест или в Гавр.
Сделка была заключена быстро. Я не привередничал по поводу жалованья. Более всего мне хотелось вернуться во Францию, не уменьшив издержками на плавание то немногое, что у меня осталось. Отъезд был назначен на первые числа октября, но откладывался до 18-го.
24 сентября я был внесен в список судовой команды и с этого дня начал свою службу на борту. Моя обязанность состояла в том, чтобы готовить балласт из гальки.
В воскресенье 17 октября мы в последний раз сошли на берег: несколько французов ждали меня в гостинице «Ришелье», чтобы устроить мне прощальный ужин. Трудно сказать, был ли этот ужин печальнее или веселее, чем застолье в Гавре. В Гавре нас поддерживала надежда, в Сан-Франциско нас удручало разочарование.
На другой день, 18 октября, мы подняли якорь и, подгоняемые превосходным восточным бризом, который позволял нам идти со скоростью восемь или девять узлов, в тот же вечер потеряли землю из виду.
XX. ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Что же сказать теперь о той земле, которую я покидал почти с таким же нетерпением, с каким ехал искать ее? Только правду.
Пока Калифорния была известна лишь своими подлинными богатствами, то есть восхитительным климатом, плодородием земли, богатством растительности и судоходностью рек, она была неизведана и к ней относились с пренебрежением. После захвата Сан-Хуан де Улуа правительство Мексики предлагало ее Франции, но та отказалась. После захвата Мехико правительство Мексики отдало Калифорнию за пятнадцать миллионов долларов американцам, которые, впрочем, купили ее исключительно из опасения, что она на глазах у них перейдет в руки англичан. Некоторое время Калифорния оставалась в их руках такой, какой она была и прежде, то есть уголком земного шара, забытым всеми, за исключением нескольких упрямых монахов, нескольких кочевых индейцев и нескольких отважных переселенцев.
Все знают, как был брошен громкий крик, самый оглушительный из всех: «Золото!» Сначала его воспринимали с равнодушным сомнением. Американцы, эти трудолюбивые освоители целинных земель, уже распознали подлинное богатство этого края, то есть плодородие почвы. Всякий, кто хоть раз посеял и сжал хлеб и мог сопоставить посевы и урожай, уже не сомневался в своем успехе. Разве ему нужно было отрывать взгляд от плуга, заслышав крик «Золото!»?