Это как массовое изъятие вкладов из банка, подумал он. Все требуют немедленной выплаты. Паника. Атака со всех сторон. Все события связаны между собой. Джек заставил себя сконцентрироваться на лежавшем перед ним сценарии. В нем было нечто фальшивое. События следовали одно за другим в разумном, логическом порядке. Это было ложью, присутствующей во всех фильмах, романах, рассказах. Упорядоченность убивала правдоподобие.
Зазвонил телефон. Пьяный мужчина, в голосе которого звучал американский акцент, попросил позвать Мари-Лу Макклейн и отказался поверить, что Мари-Лу здесь нет.
Звонок напомнил Джеку о том, что он обещал позвонить Элен и объяснить ситуацию. Утром он отправил ей короткую телеграмму, которая вряд ли ее удовлетворила. Он вытащил лист почтовой бумаги и принялся быстро писать, пытаясь изложить причины, вынуждающие его задержаться в Риме. Написав «Любящий тебя Джек», он услышал стук в дверь. Джек перевернул листок, направился к двери и открыл ее.
Он увидел в коридоре Брезача. Парень стоял, ссутулившись, в своем пальто, с непокрытой головой, держа под мышкой две папки. Брезач молча прошел в комнату, бросил сценарии на диван и плюхнулся в кресло, вытянув вперед ноги, не вынимая рук из карманов. Вид у него был измученный и возбужденный. Джек закрыл дверь и посмотрел на Роберта.
— У вас найдется выпить? — устало пробормотал Брезач.
— Прекрасная идея. — Джек налил виски им обоим.
Он удивился тому, как сильно обрадовался появлению Брезача.
Роберт с жадностью отхлебнул виски. Заметил газеты, лежащие в корзине для мусора:
— Бедняга Деспьер. После стольких войн…
— Если вовремя не остановишься, — не желал давать волю чувствам Джек, — в конце концов непременно дождешься той войны, на которой тебя убьют.
— Алжир! — Брезач фыркнул. — Не знаю, кто вызывает во мне большую жалость — Деспьер или несчастный феллах, бросивший ту гранату. Я не испытывал любви к Деспьеру. Наверно, мне следовало ненавидеть его. Ведь это он познакомил вас с Вероникой. Но это… — Он сделал гримасу. — La gloire…[55]
— Ты не знал его по-настоящему, — возразил Джек.
— Французы меня раздражают.
— Знаешь, что Деспьер писал об Алжире незадолго до смерти? Он писал, что эта война — обоюдная подлость.
— Я же сказал, что французы меня раздражают, — заявил Брезач. — Я не говорил, что они глупы.
— Хватит, — сухо обронил Джек. — Больше я не хочу об этом говорить.
Брезач заметил напряжение в голосе Джека.
— Извините. Черт возьми, люди иногда умирают. Завтра на вас, меня, мою тетушку-калеку сбросят бомбу. Если бы у меня был запас лишних слез, я бы пролил одну или две слезинки по случаю гибели француза. Но я их все уже выплакал. Я просыпаюсь ночью в слезах и ищу рукой Веронику. Я оплакиваю живых. Старомодная, романтическая поэзия, — с яростью в голосе произнес он и добавил: — Я ненавижу себя. Однажды настанет день, когда я не смогу простить себя за то, что не совершил самоубийства. О Господи…
Он отпил виски.
— Я пришел сюда не ради подобных разговоров. У меня появились кое-какие мысли насчет картины. Вы меня выслушаете?
— Да.
— Мы не сделаем из картины шедевра, но от нее хотя бы не будет тошнить.
Джек засмеялся. Брезач настороженно посмотрел на него.
— Почему вы смеетесь? — спросил Роберт.
— Просто так.
Зазвонил телефон.
— Черт возьми, — сказал Брезач, — вы могли попросить не соединять вас ни с кем?
Это был Холт.
— Джек, — произнес он своим тягучим голосом, — я еду к Морису в больницу. Меня обещали пустить к нему на две минуты, хочу, чтобы вы знали, что я сообщу Морису о том, как замечательно вы и Брезач справляетесь с работой и как мы все вам благодарны…
— Спасибо, Сэм, — произнес Джек, тронутый вниманием Холта. — Брезач сейчас у меня, я передам ему ваши слова.
— Если вам что-нибудь нужно, — сказал Холт, — просите, не стесняйтесь.
— Не волнуйтесь, Сэм, мы еще попросим.
— Ну? — произнес Брезач, когда Джек положил трубку. — Что ему надо?
— Он хотел повесить нам обоим на грудь по медали, — сообщил Джек. — Ладно, что ты можешь сказать о фильме?
— Всему свое время. Сначала мне надо поесть. Весь день меня выворачивало, сейчас голова кружится от голода. Вы уже ели?
Джек понял, что забыл поужинать. Стрелки часов показывали тридцать минут одиннадцатого.
— Нет.
— Я вас угощаю. — Допив виски, Брезач встал. — Теперь, когда мне предстоит стать известным кинорежиссером, я должен привыкать платить за других. И мне хотелось бы начать с вас.
Брезач настоял на том, чтобы они пошли ужинать в «Пассето». Он никогда там не был, но слышал, что этот ресторан считается лучшим и, возможно, самым дорогим в Риме.
— Теперь я должен заботиться о престиже, — усмехнулся он, когда они садились в такси возле гостиницы. — Меня не должны видеть в какой-то старой дыре.
Днем Холт отвел Роберта в сторону и вручил ему конверт с сотней тысяч лир. Это на побочные расходы, тактично пояснил американец.
— Он не знает, — заметил Брезач, — что у меня есть лишь две расходные статьи — пища и жилье.
Когда они сели за один из столов переполненного людьми ресторана, Брезач обвел зал критическим взглядом.
— Вы заметили, что, когда римляне хотят создать атмосферу роскоши, они неизменно имитируют интерьер общественной бани? Итальянцы, — произнес Брезач, с неприязнью рассматривая сидящих за соседними столиками гостей, — самые красивые люди на земле. До тех пор, пока не разбогатеют.
— Будь осторожен. Теперь ты начал работать и, вероятно, когда-нибудь станешь богатым.
— Нет, — возразил Брезач. — Я уже решил, как поступлю, если получу много денег. Промотаю их немедленно. Останусь бедным и худым. Никто еще не создал ничего стоящего, располагая большим счетом в банке.
— Ты правда веришь в это?
— Отчасти. — Брезач усмехнулся.
В ресторане появился Макс, он тер руки, согревая их, вид у него был смущенный. Он шел вдоль прохода между столами, ища глазами Брезача. Макс, как всегда, был в своем толстом пиджаке, с шерстяным шарфом на шее. Брезач помахал рукой, и Макс направился к их столу.
— Вы не возражаете, если Макс поужинает с нами? Сегодня у меня праздник — отмечаю первый шаг, сделанный мною. Макс должен в этом участвовать.
— Конечно, — согласился Джек.
Макс застенчиво улыбнулся и, пожав руки Джека и Брезача, сел за стол.
— Вы видели образцы блюд при входе возле бара? — удивленно произнес он. — Неужели кто-то ест это каждый день?
— Отныне, Макс, — сказал Брезач, — вы будете так питаться ежедневно. Вы станете толстым и безобразным.
— Надеюсь, так оно и получится, — улыбнулся Макс. — От природы я обжора.
Брезач заказал блюда для всех троих, внимательно разглядывая меню, пока официант стоял рядом.
— Я разочарован, — заявил парень. — Я думал, здесь все гораздо дороже.
Он попросил принести устриц под белым вином, fettuccini[56] с трюфелями, фазана, начиненного виноградом, а также бутылку «Бардоло».
— Вы видите, — обратился Роберт к Джеку, — я немедленно претворяю мои экономические теории в жизнь.
Но когда подали пищу, Брезач почти ничего не съел, он лишь ковырялся в тарелках, пробуя блюда. Макс же глотал еду с жадностью. В середине обеда Брезач вдруг встал:
— Извините меня. Я скоро вернусь.
— Его снова тошнит. — Макс обеспокоенно покачал головой. — Это началось прошлым вечером, когда вы сообщили ему новость, и продолжалось днем. Роберт сказал мне, что подобное происходило с ним в школе перед каждым экзаменом.
— Сегодня он и в самом деле держал экзамен, — произнес Джек. — И получил высокую оценку. Он весь день казался самым спокойным человеком в Риме.
— Я уже говорил вам, он необыкновенный парень. Он потрясающе владеет собой. — Помолчав, Макс добавил: — Иногда. — Он пожал плечами. — До встречи с Робертом я считал, что у всех американцев стальные нервы.
Брезач вернулся. Он был очень бледен, на лбу у него выступила испарина. Роберт заказал для всех кофе, французское бренди и толстые сигары.
— Сегодня, — произнес он, — мы должны попробовать все. Кажется, Бисмарк сказал, что человек не должен умирать, не выкурив сто тысяч хороших сигар. Мне предстоит выкурить еще немало.
Брезач откинулся на спинку диванчика; сигара казалась слишком крупной для его худого, узкого, мальчишеского лица.
— Я стараюсь изо всех сил выглядеть толстым и самодовольным, чтобы в следующий раз, когда я приду сюда, официант был со мной почтителен. А теперь, Джек, поговорим о деле. На какие жертвы вы готовы пойти, чтобы сделать из картины Делани нечто приличное?
— На весьма серьезные. Хорошие результаты принесут сейчас Делани больше пользы, чем кислород, которым он дышит.
— Совершенно верно, — подтвердил Брезач. — Вы попросите Холта и Тачино дать нам еще одну сверхплановую неделю на съемки Стайлза и Барзелли?
— Это обойдется в кругленькую сумму, — осторожно заметил Джек, — все сроки и так прошли… Нужны очень веские аргументы. Они у тебя есть?
— Во-первых, я хочу, чтобы Стайлз сам озвучил свою роль. После того, что он продемонстрировал сегодня… Послушайте, Джек, мне кажется, я могу говорить с вами откровенно. У вас немало пороков, но тщеславием вы, кажется, не страдаете…
— Хватит ходить вокруг да около. Что у тебя на уме?
— Вечером я прослушал все сцены, которые вы дублировали за Стайлза, Джек. Вы сделали это неплохо, но все же недостаточно хорошо. Я не хочу вас обидеть, — быстро добавил Брезач. — Вы это понимаете?
— Понимаю. Я не обиделся.
— Вы уже не актер, — продолжил Брезач. — Вы умный, добросовестный человек, который вплотную приблизился к тому, чтобы стать актером, но все же не переступил черту. Я прав?
— Да, — согласился Джек.
— Но даже если бы вы были актером, вы — не Стайлз. Вы, разумеется, превзошли Стайлза, но лишь потому, что он был плох. Делани так закомплексовал несчастного пьяницу, что у Стайлза язык к нёбу прилипал.