Джек промолчал.
— Ты не любишь слово «друзья», — добавила она.
— Оно не вызывает у меня никаких эмоций.
— Этим ты меня не обидишь. Меня нельзя больше обидеть. Но пока ты не научишься относиться ко мне как к другу, ты не будешь счастлив.
— Ты выбрала подходящее место для проповеди христианской морали, — улыбнулся Джек. — Мы находимся перед собором Святого Петра.
— Что бы ты обо мне ни думал, я рада нашей встрече. Могу попросить у тебя прощения…
— А где буду просить прощения я? — произнес Джек.
— …за тот день в госпитале, — продолжила Карлотта, не обращая внимания на его слова. — Воспоминания о нем преследовали меня. Никогда в жизни я не вела себя так отвратительно. Я приехала туда утешить тебя, сказать, что после твоего возвращения наша жизнь будет иной, что я люблю тебя. Но меня охватило такое чувство вины, что я не смогла произнести ни одну из заготовленных фраз. Позволила себе быть глупой, эгоистичной дрянью. Знала, что делаю, но не могла пересилить себя и остановиться. Я проплакала всю дорогу, сидя в вагоне.
— Эта поездка была недолгой, — сухо заметил Джек; слова Карлотты не тронули его.
Автомобиль остановился, и они вышли из него; Джек попросил Гвидо подождать их, сказав, что они вернутся скоро.
— И на сем камне Я создам Церковь Мою, — сказал Джек.
Они пересекли площадь, окруженную колоннами, и направились мимо собора в сторону капеллы.
— Здесь сказано, — произнес Джек, касаясь Бедекера, — что лучшее время для осмотра капеллы — это утро. — Он недовольно поглядел на серое небо. — Наверно, имеется в виду июньское утро. Мы везде появляемся не вовремя, правда?
Джек бывал здесь уже дважды, но оба раза большое скопление перешептывающихся шаркающих туристов ухудшало восприятие живописи. Сейчас в капелле находилось всего несколько посетителей — два человека в черных одеждах молча сидели на скамейке у стены и двое студентов неторопливо переходили с места на место. Зал поразил Джека. Никогда еще произведения искусства не оказывали на него столь сильного воздействия. Он словно смотрел в глубокий кратер вулкана, коварное спокойствие которого таило в себе грозную опасность.
Эффект был вовсе не религиозным. Скорее антирелигиозным, подумал Джек. Глядя на потолок капеллы, Джек мог верить в Микеланджело, но не в Бога.
На потолке была изображена плоть. Человек есть плоть, Бог есть плоть, человек создан человеком. Бог создан человеком, все религии равны, все пророки и предсказатели в одинаковой степени правы и не правы, выбирай сам, кому из них внимать. На свитке дельфийской сивиллы можно разглядеть то же послание, что содержится в книге пророка Захарии — «Я угадываю».
А на стене за алтарем, под фигурой Христа, пожилые атлеты корчились в ожидании Страшного Суда; они казались воплощением той же самой мысли. Спасенные души, находящиеся по правую руку от Христа, не отличались благочестием и святостью от тех проклятых, что располагались по левую руку от Христа. Спасение зависело от произвола служащей кинотеатра, которая рассаживала зрителей в зале, руководствуясь своей прихотью.
Эта фреска напомнила ему другую, написанную не то Тьеполо, не то Тицианом и увиденную им в Милане. Она называлась, если он не ошибался, Fortuna, Случай, Удача, Рок; на ней была изображена прекрасная женщина с обнаженной левой грудью. Из соска струилось молоко, которое пили счастливые, улыбающиеся баловни судьбы. Чудесный, удивительный, своенравный источник пищи. Но справа от прекрасной женщины находились мученики, которых она била хлыстом, зажатым в правой руке. Неудачники, появившиеся не вовремя или купившие билет не на то место. Им достались иссохшая правая грудь и хлыст. Произвол судьбы. Построй на этом свою церковь. Назови ее Первым, Последним и Единственным Судом. Брось на ее алтарь свои жертвоприношения.
Глядя на творение Микеланджело, Джек вспомнил фотографии, которые он видел после войны. Там были изображены тысячи обнаженных женщин, шагавших мимо врачей-эсэсовцев в немецких концентрационных лагерях. Доктора быстро осматривали каждую женщину и за десять секунд решали, может ли она быть использована в качестве рабочей силы или в каких-то иных целях. Женщины, успешно прошедшие осмотр, обретали право прожить еще один день. Остальных отправляли в газовую камеру. Возможно, подумал Джек, глядя на призрачный клубок тел за алтарем, Господь — это эсэсовский врач, Микеланджело обладал даром провидения.
Он вспомнил Деспьера, родившегося и принявшего католическую веру в Байонне; этим утром его по католическому обряду похоронили в Африке. Мысль о том, что Деспьер, или его душа, станет объектом случайностей, неразумной селекции, показалась Джеку непереносимой.
— С меня достаточно, — произнес Джек. — Я подожду тебя на улице.
Карлотта молча стояла рядом с ним, разглядывая потолок сквозь очки. Ее лицо было серьезным, удивленным.
— С меня тоже. Я иду с тобой.
Карлотта сняла очки, убрала их в сумочку и вместе с Джеком молча направилась по гладкому полу к выходу.
Небо было по-прежнему затянуто тучами, серая площадь навевала меланхолию. Они остановились перед фонтаном и посмотрели на огромный собор Святого Петра.
— У меня появилось любопытное ощущение, — сказала Карлотта. — Мне кажется, Микеланджело на самом деле не верил в Бога.
Джек пристально посмотрел на нее. «Неужели в капелле я, сам того не заметив, произнес вслух свои мысли?» — подумал он.
— Что случилось? — спросила Карлотта. — Почему ты так на меня смотришь?
— Потому что минуту назад я думал о том же.
— После нескольких лет совместной жизни, — заметила Карлотта, — супругам одновременно приходят в голову одинаковые мысли. Это и есть настоящая близость.
— Мы не женаты.
— Извини, я забыла.
Они оба, смутившись, стали разглядывать собор.
— Какая часть людей, строивших его, — спросила Карлотта, — по-твоему, действительно верила в Бога?
— Вероятно, большинство. Век веры…
— Не знаю. Результат их труда не дает ответа на этот вопрос. Взять, к примеру, сцены из Библии. Боттичелли написал Моисея, преклонившего колени перед горящим терновым кустом. Но он же создал Венеру, встающую из пены. Во что он верил? В чудо несгорающего терновника или в чудо рождения Венеры из волн? Почему то, а не иное? Во что веришь ты?
— Когда мы были женаты, во что, по-твоему, я верил?
— Я полагала, что ты веришь в существование некоего Бога.
— Возможно, я и сейчас верю в него, — задумчиво произнес Джек. — Бог существует. Да, я в это верю. Но, по-моему, мы его не интересуем. Во всяком случае, так как это понимается любой из религий. Ему нет дела до того, что мы убиваем себе подобных, не чтим отца и мать, соблазняем жену соседа. Я не ощущаю, что я для него что-то значу. Если Бог существует, то он, вероятно, ученый, а этот мир — одна из его лабораторий, где он занимается вивисекцией и наблюдает за результатами химических экспериментов. Нас заживо режут на части, отравляют, мы умираем миллионами, словно подопытные обезьяны.
Джек говорил, яростно выплескивая из души боль, вызванную бессмысленной гибелью Деспьера.
— Обезьянка, используемая для контроля и умирающая, грешна перед Богом не более, чем та, которой предварительно сделали спасительную инъекцию и которая отделается легким двухдневным недомоганием. Вероятно, мы все — обезьянки Господа. Мы страдаем и гибнем, удовлетворяя его научный интерес. Чувство вины, которое мы испытываем, нарушая то, что мы считаем его заповедями, — всего лишь забавный вирус, который он сумел выделить и подчинить себе. А вера, возможно, — просто побочный эффект, вызванный вирусом вины, вроде аллергии на антибиотики.
Карлотта нахмурилась:
— Мне не нравятся твои рассуждения. Они слишком мрачные.
— Вовсе не столь мрачные, как сама христианская религия, — заметил Джек. — Ты же не против вивисекции, да?
— Не знаю.
— Конечно, не против. Если один ребенок будет спасен ценой гибели миллиона обезьян, это будет честная сделка, правда?
— Наверно, да, — неохотно признала Карлотта.
— Неужели тебе приятнее верить в то, что нас обрекают на вечную муку за те качества, которые не зависят от нас и являются неотъемлемой частью человеческой природы, как зрение и слух? Так хотя бы можно надеяться, что за всем этим стоит некая цель, что наши страдания приносят какую-то пользу в масштабах мироздания. До недавнего времени мы могли думать, что научные изыскания преследуют разумные, конструктивные цели. Теперь, после создания водородной бомбы и бактериологического оружия, эта уверенность поколеблена. Сейчас ученые вышли из доверия. Принимая во внимание вред, нанесенный ими человечеству, большую их часть следует изолировать как социально опасных безумцев. Но мы еще можем надеяться на то, что Бог — это ученый до сорокового года, чья рука способна совершить зло лишь непреднамеренно. Однако между Господом и людьми существует такое же различие, как между экспериментатором и обезьянкой, вскрытой на операционном столе.
— От таких разговоров мне становится не по себе. — Карлотта поежилась. — Вернемся к автомобилю.
Джек взял ее под руку, и они направились к «фиату».
— Ты всегда так считал? — спросила Карлотта. — Даже когда мы познакомились?
— Нет. Эти мысли пришли мне в голову на этой неделе. Когда я приехал в Рим. Я вступил в новый этап моей жизни. За последние две недели со мной произошли странные вещи.
— На твоем месте я бы держалась подальше от этого города.
— Возможно, так я и поступлю.
Прежде чем они сели в автомобиль, возле которого, открыв дверцу, стоял вежливый, предупредительный Гвидо, Карлотта повернулась и бросила последний взгляд на собор Святого Петра.
— В мире, — сказала она, — стоит столько храмов, и все ради лжи, фантазии… Какое расточительство!
Джек покачал головой.
— Это не расточительство, — возразил он.
— Но ты только что сказал…
— Я помню, что я сказал. И все же это не расточительство. Эта церковь… — он указал на громадный собор, — уже одни творения Микеланджело оправдывают ее существование. Но это, конечно, еще далеко не все. Кроме статуй, надгробий, витражей, картин, существуют вещи нематериальные — покой, который обретают верующие.