— Верующие, — тихо повторила Карлотта. — Обманутые люди.
— Нет, не обманутые. Облагороженные. Я им завидую. Безумно завидую всем истинно верующим.
— Тогда почему ты сам не стал верующим? Неужели тебе не хочется обрести душевное равновесие?
— Почему не стал верующим? — повторил Джек. — Тебе говорят — веруй. Это все равно что сказать — будь красив. Я бы хотел быть красивым…
Они постояли еще немного, глядя на вымощенную камнем площадь. Дул холодный, колючий ветер; монашки, укутанные до пят в черные одежды, казалось, плыли по мостовой к ступеням церкви.
— Скоро пойдет дождь, — заметил Джек. — Я жалею, что мы сюда приехали. Неподходящее утро. Вернемся в город.
В отель они возвращались, почти не разговаривая. Карлотта сидела в углу с задумчивым, серьезным лицом и не глядела на Джека.
— Ты знаешь, почему я никогда прежде не говорила с тобой о религии? — спросила она. — Потому что в моем сознании религия связана со смертью. Мысли о смерти для меня невыносимы. Ты часто думаешь о смерти?
— Во время войны я часто думал о ней, — признался Джек. — И в последнее время, оказавшись в Риме, тоже.
Карлотта сняла перчатки. Посмотрела на свои руки. Медленно погладила пальцами кисть.
— Эта плоть, — тихо вымолвила она, и Джек понял, что хотела сказать Карлотта своим жестом и почему она произнесла эти слова.
Она протянула левую руку и сжала пальцы Джека.
— Джек, ты поужинаешь со мной? Сегодня я не хочу быть одна.
— Я не думаю, что это блестящая идея, — как можно мягче произнес Джек.
Он мог сослаться на занятость, но он хотел дать понять Карлотте, что отказывает ей преднамеренно.
Она отпустила его руку.
— Извини. — Карлотта натянула перчатки, тщательно разгладив складки.
Сколько раз, подумал Джек я наблюдал за этим нехитрым, будничным, исполненным тщеславия и кокетства женским спектаклем? Сколько поездок, дальних и ближних, радостных и неудачных, начиналось с этого сухого звука, напоминающего шелест листьев?
— Джек… — начала она и замолчала.
— Да?
— Хочешь знать, почему я приехала в Рим?
— Если ты скажешь, что захотела увидеть меня, я тебе не поверю.
— Нет, я не собиралась говорить это. Я тебе уже сказала, что приехала к Морису Делани. — Она раздраженно передернула плечами. — Меня к нему не пустили. Знаешь, почему я приехала к нему? — Она выдержала секундную паузу, но Джек молчал. — Я приехала увидеть его, потому что из всех мужчин, с которыми я была близка, ни один не подарил мне столько удовольствия. И я подумала, что теперь, когда его жизнь в опасности, ему будет приятно узнать об этом.
— Несомненно, — сухо произнес Джек.
— Ты знаешь, какое значение имела для меня любовь… или секс, если ты предпочитаешь это слово.
— Да?
— Да. Я поняла, что эта сторона жизни для меня самая важная. Поэтому, если мужчина дает…
— Оставим эту тему, — сказал Джек.
— Ты не сердишься на меня за то, что я сказала тебе об этом?
— Нет, — ответил Джек.
Это было почти правдой.
— Сейчас мне кажется, я могу говорить с тобой обо всем.
— Наш развод, — насмешливо заметил Джек, не желая продолжать этот разговор, — принес определенную пользу.
— Люби меня, Джек, — прошептала она. Голос Карлотты был тихим, жалобным. — Пожалуйста, люби меня.
Джек молчал.
— Мы еще увидимся, правда? До моего отъезда?
— Конечно, — неискренне ответил он.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
С двенадцати часов дня до вечера Брезач и Джек трудились в тесной, неприбранной комнате, расположенной на четвертом этаже. Они переписывали страницу за страницей, делали купюры, вставки, вносили изменения, намеченные прошлым вечером в ресторане. Они работали быстро и продуктивно, понимая друг друга с полуслова, так, словно за плечами у них была дюжина созданных совместно сценариев. Хильда, секретарша Делани, стенографировала, и к шести часам, когда их одолела усталость, она забрала домой для расшифровки толстую стопку листов.
После ее ухода Джек взял чашку кофе, приготовленного Максом. Наслаждаясь кофе, Джек откинулся на спинку стула и с удовлетворением подумал о работе, выполненной ими сегодня.
— Может быть, я потерял рассудок, — сказал Джек, — но мне кажется, в конце концов у нас получится замечательная картина.
Брезач хмыкнул:
— Не расслабляйтесь, Эндрюс. Всегда помните об эйфории, которая охватывает человека, когда он находится глубоко под водой.
— Это не эйфория, — возразил Джек. — Повторяю — я убежден в том, что фильм выйдет превосходный.
— Не тошнотворный, — поправил его Брезач. — От более сильных высказываний воздержусь.
Джек поставил свою чашку, поднялся, потянулся:
— Я согласен. Превосходный и не тошнотворный.
— Как, по-вашему, все это воспримет Делани? — спросил Брезач.
— Он поблагодарит нас за то, что мы спасаем его жизнь.
— Ваши слова не кажутся вам наивными?
— Я тебе скажу, что я думаю, — произнес Джек — Если бы он находился с нами, он бы, вероятно, стал возражать против многого из того, что мы делаем. Не всего, но многого. Но он увидит лишь конечный результат нашей работы. Что бы ты о нем ни думал, он не дурак. Даже если Делани пожелает что-то перемонтировать или вернуть один-два старых куска, он, несомненно, признает, что мы улучшили картину.
— Ну, — пожал плечами Брезач, — вы его лучше знаете.
— Да, верно, — согласился Джек. — Ну что, продолжим вечером? Я могу вернуться сюда к девяти часам.
— О…
Возникла небольшая пауза, в течение которой Брезач и Макс переглянулись.
— Что такое? — спросил Джек.
— Ничего, — отозвался Брезач. — Просто Холт пригласил нас на ужин. Он попросил меня передать приглашение вам и Максу. Я думаю, в тот день, когда Холту не удается накормить ужином человек двадцать, он испытывает чувство вины.
— Когда ты встречался с Холтом? — спросил Джек.
Он старался избежать разговора о предложении, которое Холт сделал Брезачу, и был рад тому, что Роберт не вспоминал о нем. Джек знал, что рано или поздно ему придется принять решение относительно своей дальнейшей судьбы, но старался оттянуть эту минуту до того времени, когда ситуация прояснится.
— Я был у него утром, — ответил Брезач. — В конторе.
— Что он сказал?
— Он предложил весьма выгодные условия, — вставил Макс.
— Холт — щедрый человек, — заметил Джек. — Что он сказал?
— Примерно то же самое, что сказали вы вчера вечером, — ответил Брезач. — Энное количество долларов за сценарий и место помощника Делани с твердым окладом. Выйдя из больницы, Делани займется доработкой сценария, а затем съемками.
— Энное количество долларов. — Макс возбужденно замахал руками. — Почему ты не скажешь, какое именно? Пятнадцать тысяч долларов! Это целое состояние.
— Вы забываете, Макс, — сказал Брезач с недоброй улыбкой на лице, — о том, что я — сын богатого человека и презираю деньги.
— Какая разница, сколько денег у твоего отца, — повысил голос Макс. — Тебе не хватает денег на то, чтобы питаться три раза в день, и ты знаешь это.
— Успокойтесь, Макс, успокойтесь. — Брезач ласково похлопал Макса по плечу. — Я не собираюсь от них отказываться.
— Что ты ответил Холту? — спросил Джек.
— Я сказал ему, что сначала должен поговорить с вами. Что доверяю вам в делах, не связанных с девушками. — Роберт печально усмехнулся. — Холт обещал, что вы будете у них продюсером…
— Я еще не решил окончательно, — перебил парня Джек.
— Вчера вечером, — произнес Брезач, — вы сказали, что не хотите говорить об этом. А сейчас?
Джек подошел к окну и, стоя спиной к комнате, принялся разглядывать темные крыши зданий и освещенные окна кухонь, где женщины готовили пищу. Он вспомнил о Делани, лежащем на больничной койке и обдумывающем, как следует снимать фильм по сценарию Брезача. Делани возлагал на новую картину большие надежды. Джек считал, что он многим обязан Морису. Но существовал еще долг перед Брезачем, который при всем его таланте и неистовстве был весьма уязвим и мог легко сломаться. Если эта первая работа Роберта закончится неудачей, если Делани испортит сценарий, добавив в него трюки, мишуру, мелодраматичность, характерные для его фильмов последних десяти лет, Брезачу будет нанесен непоправимый удар. Подобная доработка изящного, лишенного сентиментальности сценария погубила бы его. Ответственность перед сотней листов с плохо отпечатанным текстом. А еще Сэм Холт. Чем он обязан Холту?
— Мистер Эндрюс, — нарушил тишину Макс.
— Тсс, — произнес Брезач. — Дайте ему подумать.
Голос молодого человека почему-то заставил Джека вспомнить о своем сыне и двух письмах. Он смотрел на освещенные окна, и ему казалось, что на него глядят холодные глаза Брезача, Стивена, глаза того юноши, которым был некогда Джек, глаза Делани, входящего в Филадельфии в артистическую уборную. Отцы и сыновья, заключив временный союз, ждут, когда он предаст их.
Дайте ему подумать…
Если бы подобный вопрос встал перед молодым Делани, вошедшим тем вечером в жизнь Джека, как бы он ответил на него? Джек едва заметно улыбнулся, вспомнив, как безжалостно раскритиковал Морис пьесу бедного Майерса, подавленное выражение лица продюсера. Что ж, подумал Джек, в память о моем друге, многому научившему меня…
Он повернулся к Брезачу и Максу:
— Ты будешь глупцом, если позволишь кому-нибудь прикоснуться к сценарию. Тем более Делани. Мне пора ехать в больницу. Потом я вернусь в отель, чтобы побриться и сменить одежду. Когда ты узнаешь, в какой ресторан приглашает нас Сэм, позвони портье и попроси оставить мне записку. Я присоединюсь к вам позже.
Взяв пальто и шагнув к двери, он поймал печальный, укоризненный взгляд Макса.
Когда Джек вошел в палату, Делани сидел в постели и доедал свой ужин. Он был выбрит, на лице снова появился румянец. Возле кровати стоял бокал с красным вином. Увидев Джека, Морис помахал вилкой. Аппарат для подачи кислорода уже убрали. Делани выглядел сейчас не хуже, чем в аэропорту, когда встречал Джека, в его голосе снова появилась прежняя сила. Он сказал: