Ближе к закату они молча двинулись обратно, и их длинные тени простирались перед ними на песке.
Глава XV
Эрни заснул во время ужина, хотя и отрицал это – вяло, но с негодованием.
На ужин были говядина, холодный рисовый пудинг, хлеб с маслом и сыр – не более чем перекус, потому что они плотно поели за чаем. Принесли ящик эля для мистера Стивенса, а за время их прогулки в углу у камина появилась превосходная, проверенная временем вещь.
Это была большая керамическая бутыль с разливным имбирным лимонадом, вкусным в жаркие дни, согревающим в холодные вечера, а еще дарящим необыкновенное чувство удовлетворения: когда вы открываете краник и наливаете себе стакан, ничего не надо платить – и пенни в прорезь опускать не надо.
В этом году они решили отказаться от лимонного сока, предположив, что именно из-за него в прошлом сентябре у них болели животы. Вместо этого они заказали две бутыли имбирного лимонада, которого должно хватить как раз на две недели, если регулировать количество выпитого, время от времени откручивая крышку и замеряя уровень палочкой. Когда Эрни был маленьким непослушным мальчиком и в комнате никого не было, он умудрялся так поворачивать голову, чтобы, открыв краник, можно было ловить струйку губами. Но теперь он больше этого не делал: опыт научил его, что лимонад, попадавший ему в рот, не стоил ни того, что проливалось мимо, ни неприятных ощущений в горле, потому что напор был слишком сильным и он не успевал глотать.
В середине ужина пришлось включить свет. В последние дни отпуска им придется включать его еще до того, как сесть за стол, но отдых в сентябре тем и хорош, что в этот последний час перед сном можно любоваться огнями набережной и сиянием пирса в темноте.
В разгар лета к концу длинного дня на открытом воздухе солнце может стать едва ли не в тягость. Вам почти ненавистно это бледное сияние, которое упрямо цепляется за небо на западе, даже когда вы ложитесь спать; вы задергиваете шторы, но в комнате все равно еще светло.
Но в сентябре наступающие ночи добавляют в панораму дня новую сцену: музыка оркестра льется словно из короны сверкающих драгоценных камней, а приглушенные голоса, мягкий шелест резиновых подошв по набережной, гирлянды лампочек и блеск отражающихся в море звезд привносят нечто романтическое в дневной гул.
У каждого из Стивенсов были собственные представления о том, как лучше провести последний час перед сном, когда дневная жара уходит вглубь материка и с моря дует прохладный бриз, который овевает их пылающие лица.
Дик и Мэри обычно отправлялись на прогулку вместе. Они никогда не продумывали маршрут заранее, а нарочно шагали куда глаза глядят, руководствуясь сиюминутными желаниями и мыслями, которые приходили им в голову по дороге. Иногда они просто бродили туда-сюда по набережной, иногда сидели и слушали оркестр или пили кофе в ярко освещенном кафе. Если начинался отлив, они спускались на пляж и прогуливались среди бесформенных каменных глыб и водорослей, которые зловеще блестели в свете огней пирса. Там, внизу, было темно и таинственно. Иногда они проходили через весь город, оставляя море позади, и долго гуляли по узким проселочным дорогам.
Когда ужин закончился, Мэри взяла плащ, а Дик поднялся к себе, чтобы надеть свитер под спортивный пиджак.
– Сегодня вечером мы ненадолго, – сказала Мэри. – Спокойной ночи, мам, – я думаю, ты уже ляжешь спать.
– Наверняка, – уверенным тоном отозвалась миссис Стивенс.
В первый вечер никто больше ничего не хотел делать; все были на ногах с семи утра, день выдался напряженным, и разговоры к концу ужина потонули в зевках. Эрни уже откровенно дремал, и миссис Стивенс сама была почти в таком же состоянии. – Я иду наверх, – сказала она. – Давай, Эрни. Пора в кровать.
– Я поднимусь через полчаса, – сказал мистер Стивенс, доставая трубку.
Эрни уснул сразу же, как только его голова коснулась подушки в маленькой комнате на третьем этаже. Миссис Стивенс машинально подоткнула ему одеяло, укрутила газ до минимума и спустилась в свою большую спальню. Даже на то, чтобы раздеться, требовалось усилие, и она с довольным вздохом забралась в широкую бугристую постель.
Они с мужем всегда клали посреди кровати валик – не столько из-за того, что в их отношениях появилась отчужденность, сколько из-за того, что в середине матрас был сильно продавлен, и они постоянно сползали в эту впадину и наваливались друг на друга. Идея с валиком оказалась удачной: он служил опорой для них обоих.
Сегодня она слишком устала, чтобы думать о комках в матрасе, но завтра, когда придет время ложиться, она тщательно распределит их руками и ногами, чтобы они заняли правильное положение. К счастью, комки в “Прибрежном” можно было сдвигать, придавая им разную форму, и, если все сделать как следует, кровать могла даже стать удобнее.
Внизу, в гостиной, мистер Стивенс неспешно набивал трубку. У него тоже были планы на этот час после ужина – планы, которые вели его тропинками, известными лишь ему одному. Он не скрывал своих намерений, в них не было ничего тайного, но никогда и не обсуждал их с членами семьи, а те никогда не задавали вопросов. Он любил, чтобы небольшой отрезок дня полностью принадлежал ему, и в некотором смысле этого вечернего часа он ждал больше всего.
“Герб Кларендонов” располагался немного поодаль от моря, на перекрестке, откуда с одной стороны открывался вид на оживленную Хай-стрит, а с другой – на узкий старинный переулок. Это было вычурно обставленное, но уютное место – классом повыше, чем обычный паб, и все же не ресторан, какой должен быть в отеле. Окна бара выходили в переулок; в зале стояло множество удобных плюшевых кресел, а в отгороженном уголке у большого окна можно было с огромным удовольствием провести часок с трубкой и стаканом пива. Хай-стрит проходила достаточно близко, чтобы сюда докатывались отголоски городской суеты, но при этом достаточно далеко, чтобы можно было насладиться спокойствием тихой заводи. Густой, пропитанный табачным дымом воздух успокаивал взвинченные нервы, а ко времени закрытия мистеру Стивенсу как раз начинало хотеться спать.
Много лет назад он завел обычай после ужина заглядывать в “Герб Кларендонов”; туда он шел по Сент-Мэтьюз-роуд и Хай-стрит, а обратно возвращался по набережной, чтобы еще разок подышать морским воздухом.
Дома у него никогда не было привычки заходить в бар “Единорога” или любого другого местного паба – не потому, что он этого не одобрял, а просто потому, что предпочитал выпить пива за ужином, а после рабочего дня любил прогуляться на свежем воздухе перед сном.
Но в отпуске очень полезно отказаться от повседневных привычек. Чаще всего мистер Стивенс заводил знакомства с парой-тройкой людей того же сорта, что и он сам, – людей, у которых не было желания участвовать в бесконечных заказах выпивки на всех за чей-нибудь счет, которые благоразумно предпочитали платить за себя сами и никому не быть обязанными, которые любили спокойную беседу, но время от времени могли и вступить в дружеский спор. Иногда старые знакомые возвращались в следующем году, а то и два-три года подряд, но всякий раз их круг оказывался немного другим, и только мистер Стивенс регулярно приезжал каждый сезон.
В прошлом году общество в “Гербе Кларендонов” было особенно приятным. Все четверо познакомились в день приезда мистера Стивенса. Будто бы какая-то высшая сила предназначила им стать друзьями: они переместились в отгороженный уголок с кружками пива и завели такую спокойную и непринужденную беседу, словно были знакомы всю жизнь. Никогда прежде мистера Стивенса так не злило монотонное напоминание бармена: “Джентльмены, пожалуйста, пора!” Каждый вечер оно так грубо врывалось в их уголок, что все четверо резко поднимали глаза на часы и восклицали: “Нет, конечно, еще рано!”
Мистер Монтегю, адвокат, один из самых приятных людей, которых мистер Стивенс когда-либо встречал, вспоминался ему на протяжении всего года.
Он, вероятно, был важной персоной, и мистер Стивенс никогда раньше не сходился с подобными людьми так непринужденно и по-дружески. В последний вечер мистер Монтегю пригласил мистера Стивенса к себе в гости – он жил в особняке под Годалмингом, как было указано на его визитке. Несколько недель спустя он повторил приглашение в письме, но инстинкт мистера Стивенса воспротивился и в итоге победил в нем восторженное желание поехать.
Это не был инстинкт человека, который знает свое место в обществе, а желание поехать, в свою очередь, не было порождено снобизмом, потому что ни разу в жизни мистер Стивенс не испытывал такого удовольствия и такой гордости, как когда постепенно обнаружил, что их с мистером Монтегю объединяет душевное родство.
Но именно эта общность, эта легкость, с которой они обменивались мыслями, заставила мистера Стивенса отклонить приглашение. Другой поехал бы исключительно ради того, чтобы потом похвастаться друзьям, но мистеру Стивенсу такая мысль и в голову не приходила. Он трижды начинал писать ответ, прежде чем результат его удовлетворил; в конце концов он отмел деловые встречи в качестве повода для отказа и с радостью ухватился за ветрянку, которой Эрни заболел как нельзя кстати.
Он убрал письмо мистера Монтегю в свой личный ящик в ожидании того дня, когда сможет отправиться в особняк и когда ему не будет стыдно послать мистеру Монтегю ответное приглашение. Их знакомство дало ему понять, что в нем самом есть нечто такое, что позволит и ему стать владельцем подобного особняка, как только представится шанс. Как и когда этот шанс ему представится, мистер Стивенс не знал, но внутренний голос весь год нашептывал, что он не проведет на Корунна-роуд всю жизнь. Начал слышать этот шепот он как раз после того, как подружился с мистером Монтегю.
Третьим в их компании был мистер Сандерсон, жизнерадостный пожилой коммивояжер, совсем не похожий на мистера Беннета, пристававшего к Стивенсам утром по дороге на станцию, а четвертым – очень веселый, очень толстый, очень лысый мужчина, который попросил, чтобы его называли просто Джо. Никакая другая четверка не сумела бы выйти по настолько разным тропинкам на ровную дорогу приятельских отношений, которая брала свое начало в “Гербе Кларендонов”.