– Ты же работаешь, да?
– Да.
– Ну так скажи, что встретила девушку, которая раньше работала с тобой, – сойдет же?
– Но это… это вранье! – ахнула Мэри, и как только слова слетели с ее губ, она готова была прикусить язык: так глупо и по-детски это прозвучало.
– Вранье? Да ничего подобного. Врут, когда хотят выпутаться из передряги. А это совсем другое.
Мэри решилась, и даже если бы трудностей было во сто крат больше, она бы уже не отступила. Одна из бывших работниц мадам Люпон – звучит вполне убедительно.
– Какое имя мне им назвать?
– Джессика Маршалл.
– Хорошо. Тебя правда так зовут?
– Правда.
– А я – Мэри. Мэри Стивенс. Девушка кивнула, задумчиво посмотрела на нее и улыбнулась.
– Не переживай, – сказала она, – я не из тех, кто связывается с кем попало.
– Я не переживаю! – засмеялась Мэри.
– Вот и правильно! Но я серьезно – мальчики на побегушках меня не интересуют.
Обе рассмеялись, и девушка схватила Мэри за запястье и стиснула его.
– В девять часов сможешь?
– Да, подойдет.
– Отлично. В девять, около кондитерской у пирса.
– У входа справа?
– Да.
– Договорились. Они поднялись, и девушка улыбнулась, глядя на нее сверху вниз. Она была на голову выше Мэри – высокая, как парень.
– Ну, тогда пока! До девяти! – И она, помахав рукой, зашагала по пляжу к своей купальне.
Глава XXII
Когда Мэри медленно подошла к “Кадди”, остальные уже переодевались за закрытыми дверями.
– Кто это был? – нетерпеливо спросила миссис Стивенс, приподнимаясь в шезлонге.
– Да просто подруга, – сказала Мэри.
Она села на ступеньки и принялась медленно развязывать шнурки своих купальных туфель. Ей хотелось, чтобы остальные вышли поскорее: в полутьме, спрятавшись от слепящего солнца, будет легче думать. Она знала, что их видели вдвоем, потому что, вставая, взглянула на “Кадди” и заметила отца и мать, которые, о чем-то переговариваясь, с любопытством всматривались в толпу.
Но сейчас это почти не имело значения: мелкие неприятности быстро отступают в тень больших. И сама встреча с этой девушкой, и неловкость от того, что родители видели, как она разговаривает с незнакомкой, – все это теперь ничего не значило по сравнению с непреодолимыми препятствиями, заслонившими все остальное.
Она была слишком взвинчена, чтобы мыслить трезво и разумно; ею владело только одно безотчетное желание – желание вскочить на ноги, броситься за девушкой и сказать ей, что она все-таки не сможет встретиться с ней вечером на пирсе. Каким-то необъяснимым, пугающим образом ее новая знакомая унесла с собой весь дух романтики и приключений, который таил в себе этот вечер, оставив одни лишь опасности и многочисленные трудности.
Как она расскажет семье? Когда она грелась на солнце рядом с этой очаровательной девушкой, все казалось до нелепости простым и естественным – она просто скажет, что встретила подругу и собирается с ней прогуляться, и непринужденно обронит: “Пока! Я ненадолго”.
Но теперь, когда она сидела, развязывая шнурки туфель, до нее с ошеломляющей ясностью дошло, что отец и мать обо всем догадаются – и тогда что-то должно будет случиться. Они не станут мешать ей, и отец не запрет ее в спальне, как это происходит в книжках; он просто посмотрит на нее круглыми серыми глазами и скажет: “А… Ну ладно”, – и между ней и ее семьей безмолвно и неумолимо разверзнется пропасть – пропасть сомнений и подозрений, которая никогда не исчезнет, и ничто уже никогда не будет таким, как прежде…
Приятные воспоминания о тихих вечерах с семьей всплывали в памяти, дразня ее: безмятежные, беззаботные времена, совместные прогулки по набережной. Как могла она считать их скучными и с обидой и завистью посматривать на компании хихикающих молодых людей и девушек в полумраке? Это были такие счастливые вечера…
За ее страхами скрывалось болезненное разочарование. Первые мгновения, проведенные в обществе этой девушки, были полны почти невыносимого восторга, но потом, к огорчению Мэри, их дружба неожиданно свернула на опасную тропинку. Если бы только они могли просто отправиться на тихую прогулку вдоль побережья! Если бы только они могли посидеть где-нибудь наедине и спокойно поговорить в сгущающихся сумерках, чтобы лучше узнать друг друга! Пусть эта девушка унесла с собой смелый дух романтики и приключений, но у Мэри остались восхищение и желание встретиться с ней снова, которые становились все сильнее с каждым мгновением. Никогда прежде она не испытывала такой отчаянной решимости завоевать дружбу другого человека; в глубине души она ничуть не сомневалась, что стоит только руку протянуть, и ее ждет драгоценная дружба на всю жизнь, которая изменит все и подарит ей невообразимое счастье…
– Да ты вся белая! Вытрись, дорогая, и завернись в полотенце. Как же они долго!
Мэри заставила себя вернуться в реальный мир, на переполненный пляж, к встревоженному голосу матери.
– Со мной все в порядке, мам!
– Тебе точно не холодно?
– В такую погоду – и холодно? Дверь “Кадди” приоткрылась на несколько дюймов, показалась голая рука, и на террасу с влажным шлепком упал мокрый купальный костюм.
– Не задерживайтесь! – крикнула миссис Стивенс. – Мэри ждет.
– Минутку, – ответил приглушенный голос изнутри.
Минутка мистера Стивенса растянулась на все пять, но он искупил свою вину тем, что выскочил из купальни в маленькой школьной кепке Эрни; смеющиеся мальчики выбежали следом за ним. Мэри улыбнулась им и почти виновато проскользнула внутрь.
Она медленно одевалась, то и дело останавливаясь и замирая на маленькой скамейке с какой-нибудь вещью в руках. В купальне пахло теплым деревом, сзади через матовое окошко под крышей проникал бледно-желтый свет. Она наклонилась и медленно, тщательно вытерла песок, забившийся между пальцами ног.
Не глупо ли бояться и стыдиться? Сотни девушек – приличных, порядочных девушек – каждый вечер наслаждаются прогулками по набережной, знакомятся с молодыми людьми и веселятся в свое удовольствие. Что тут, в самом деле, такого уж плохого?
Cквозь щели в полутьму купальни просачивались веселые звуки: пронзительный, задорный собачий лай, ленивый скрип уключин, случайные обрывки разговоров и смех. Постепенно уныние Мэри отступило, а потом, сметая все страхи и дурные предчувствия, нахлынула радостная уверенность. Вечерняя набережная – покалывание во всем теле от восторга – свобода! Торопливые шаги – вот они становятся размеренными – потом замедляются – и останавливаются! Приглушенные голоса в таинственном полумраке! Ее дыхание участилось, сердце забилось глухо и взволнованно, как будто стучалось в двери, за которыми прятался ее съежившийся дух, призывая его воспрянуть, проявить гордость и мужество. Какое счастье, что она привезла свое лучшее платье в цветочек, что щеки у нее загорелые, а глаза ясные! Она чуть было не оставила это платье дома, чуть было не взяла только голубое прошлогоднее, которое в любое другое время вполне подошло бы для того, чтобы проводить время с семьей.
В голову ей пришла еще одна утешительная мысль: родителям не обязательно знать. Она посвятит в свою тайну только Дика. Ему это понравится. Они, как обычно, выйдут на вечернюю прогулку, расстанутся на углу Сент-Мэтьюз-роуд и договорятся потом встретиться. Дик с радостью согласится погулять в одиночестве…
– Мэри! Если хочешь булочку, выходи! Булочку? Ах да, точно, они же едят булочки после утреннего купания.
– Иду! – крикнула она, возясь с чулками. Что такое с этой булочкой? Она была как застывшая замазка, и Мэри, откусив кусочек, положила ее на ступеньку.
– Зачерствела? – спросил мистер Стивенс.
– Немного. Отец посмотрел на недоеденную булочку поверх очков и повернулся к жене с неодобрительным видом. – Я же говорил, что в такую жару они зачерствеют. Совершенно незачем было покупать булочки вчера – многие кондитерские открыты и по воскресеньям.
– В следующий раз буду знать, – сказала миссис Стивенс. – Это и правда было глупо. – И она виновато стряхнула с колен сухие крошки.
Глава XXIII
Во второй половине дня случилось еще одно неожиданное происшествие, которое на этот раз коснулось всей семьи и слегка их расстроило – каждого по-своему. Они играли в крикет, и мистер Стивенс, видя, что Дик сильно бьет по мячу, отошел подальше в надежде эффектно поймать его в воздухе. Эрни был на подаче, а Мэри стояла за калиткой, когда Дик отправил мяч высоко в небо. Эрни крикнул: “Давай, папа, лови!” – но, к их удивлению, мистера Стивенса на поле не оказалось, и мяч беспрепятственно плюхнулся на песок рядом с девушкой в желтом пляжном костюме.
Это было тем более удивительно, что мистер Стивенс всегда тщательно соблюдал правила любых игр. Ему бы и в голову не пришло ни с того ни с сего отойти куда-нибудь посреди матча.
Но загадка или, по крайней мере, часть загадки быстро разрешилась: оглядевшись, они увидели, что мистер Стивенс стоит у волнореза и разговаривает с чрезвычайно толстым краснолицым джентльменом в роскошном светло-сером фланелевом костюме. На этом джентльмене была большая, ослепительно белая шляпа, а в руке он держал трость из ротанга. Его живот обхватывал мягкий широкий пояс красного цвета, а щегольские коричневые с белым остроносые туфли, парусиновые с кожаными вставками, казались маленькими, несоразмерными его грузной фигуре.
Он был так не похож на мистера Стивенса и так разительно отличался от тех людей, с которыми обычно дружил их отец, что дети уставились на него с любопытством и удивлением. Игра прекратилась, и они застыли в ожидании, притворяясь, что им не так уж и интересно, но украдкой поглядывая на то место, где стоял отец. Шляпа тучного незнакомца, которую он придерживал изогнутым набалдашником трости, так съехала ему на глаза, что из-под нее виднелся только большой красный двойной подбородок и кончик широкого толстого носа. Одежда на нем развевалась, он стоял очень прямо, сдвинув ноги, и напоминал фигуру на носу старого линкора, победоносно бороздящего штормовое море.