Она резко обернулась и кинула в Шурика из-под ресниц взгляд волшебных глаз, таких огненных и глубоких, словно вонзила в его грудь заранее приготовленный кинжал. По крайней мере, он почувствовал, что его дыхание перехватило, как будто ему воткнули в грудь тот самый кинжал и внутри возникла пустота. Они смотрели друг на друга, наверное, секунд десять и дальше уже не нужны были слова. Все было сказано в эти самые десять секунд. Уже потом, вспоминая этот первый взгляд Ольги, Шурик долго не мог вспомнить, что же именно его так поразило в этих глубоких глазах, что она сказала ему, не произнеся не слова… А потом она заговорила. Таким мягким, обволакивающим, колдующим голосом, что Шурик понял – это судьба.
Вдвоем они долго гуляли по вечернему городу и разговаривали, смеялись, шутили и снова разговаривали, жадно стремясь за короткое время успеть больше узнать друг о друге. Словно уже тогда чувствовали, что больше не увидятся никогда. Время шло, летело семимильными шагами и незаметно для Шурика они оказались у нее дома. Сели за приготовленный ей нехитрый ужин, глазунью с незатейливой закуской под початую бутылку дешевого амаретто.
Шурик никогда не пил раньше такую дрянь. Он всегда уважал только чистые и крепкие напитки, но сейчас ему было наплевать на свои вкусы и пристрастия. Ведь Ольга любила амаретто и этого было достаточно, чтобы и он его полюбил. Потом они стали танцевать под какую-то медленную и грустную мелодию, вернее это Ольга вытащила его танцевать из-за стола, просто взяв его за руку и поцеловав ее у самого запястья. Шурик обнял ее в танце, притянул к себе и нежно поцеловал в губы.
И время прекратило свой бег, остановилось. Шурик ничего уже подробно не помнит, что и как происходило. Да это и неважно. Никогда потом в своей богатой разными впечатлениями жизни он не занимался любовью с такой нежностью и одновременно с таким остервенением. Словно пронзая ее каждый раз, когда входил в нее. Шурик был еще молод. Ему были пока неведомы все эти маленькие хитрости и секреты, как именно сделать женщине приятно и как именно довести ее до оргазма. Шурик просто жил с Ольгой одной жизнью, растворялся вместе с ней в этой любви вместе с каждым оргазмом. А Ольга шептала ему своим сумасшедшим низким голосом «Мой зайчик» на ушко и иногда замирала, крепко сжимая его торс своими ногами и тихо выдыхала воздух, как спущенный шарик. И Шурик заводился от этих нежных слов и ее стонов еще больше и все никак не мог остановиться. Продолжал раз за разом, даже не выходя из нее, а просто передохнув пару минут на ее груди. Сколько раз Шурик уже не помнит, да и важно ли это. Все равно так уже не будет, Шурик не будет таким, каким он был тогда, прошлого не вернуть и ничего уже не изменишь….
Рано утром с ночной смены пришла ее мама, и была небольшая неловкая пауза. Потому что Ольга спала, разметавшись по простыне, а он просто сидел на кровати около нее голым и перебирал ее пушистые длинные волосы и вдыхал их аромат. Впрочем, ее мама оказалась мудрым человеком и вместо ненужных вопросов просто ушла на кухню ставить чай, а Шурику выдала свежее полотенце. Он долго стоял в душе, пытаясь под холодной водой смыть с себя засохшую сперму и промыть свои густые кудри, сбившиеся в плотную массу во время этого ночного марафона. А может он просто не знал, о чем разговаривать наедине с ее мамой, которая ждала его на кухне и тянул время, прогоняя сон и приводя заодно в порядок свои мысли. Потом Шурик все-таки вышел на кухню. Они вдвоем пили чай с свежими баранками, а ее мама, Ольга Михайловна, показывала детские фотографии Оли. Все было просто и понятно, как дважды два. Он встретил наконец свою настоящую любовь и остальное было уже не важно. Вот только оставался билет на утренний самолет и возвращение в Москву…
Шурик успел вернуться на квартиру партнера, собрать вещи и уже на такси заехал на цветочный рынок, купил несколько дюжин самых лучших роз и снова вернулся к Оле. Его встретила ее мама, помогла ему расставить цветы по вазам и ведрам и внести их в спальню. Оленька еще спала, все также разметавшись по кровати, прекрасная в своей наготе, слегка прикрытая длинными пушистыми волосами…
Он не стал ее будить, взял их домашний телефон и уехал на том же такси в аэропорт…
– Ты знаешь, надо сделать вот как – Шурик, наконец, взял себя в руки, поставил бокал с виски на стол и шагнул к Оле, присел на корточки и, обняв ее колени, положил на них свой подбородок. Он решился ей сказать несколько правдивых и жестких слов. Это было ее испытание, ее судьба. Вот только выдержит ли она его?
– Ты, конечно, рожай. Я только за. Я помогу тебе с роддомом, все оплачу, не волнуйся. Но ты знаешь и мое правило – дети должны быть только в браке. Поэтому я не признаю этого ребенка, как собственного сына или дочь, пока не будет генетической экспертизы. Если по ее итогам выяснится, что отец не я, не обессудь, я не буду содержать бастарда. Если же все подтвердится, тогда конечно ты вправе рассчитывать на мою помощь – Шурик сказал это все это медленно, тщательно выговаривая каждый слог и все это время, не отрываясь, смотрел в ее глаза. Он наблюдал.
Олины глаза расширились, когда она услышала про бастарда. Она сглотнула непроизвольно и ресницы дрогнули, а на щеках медленно выступил румянец. Она молчала, опустив голову. Пауза угрожающе затягивалась.
Шурик попал в самую точку. Этот ребенок был не от него. Молодой девчонке не нужен был его настоящий папаша. Еще не известно, кто это вообще мог быть. А тут такой вариантище! Он ведь тоже спал с ней. Ему казалось, что она даже к нему привязалась. А может, Шурик ошибался…
Шурик тогда вернулся в столицу в приподнятом настроении. Ему казалось, что мир изменился и все теперь будет по-другому, по-настоящему. Так думают поначалу все влюбленные.
Он вечером того же дня позвонил Оле. Трубку подняла Ольга Михайловна, ее мама, которая сказала, что Оля немного приболела. Что она не может ее позвать – та опять спит. И вообще у нее подскочила температура и лучше сегодня уже не звонить, Ольга вряд ли так быстро оклемается. Девушка выздоровела примерно через неделю. Он общался с ней каждый вечер, звонил вечерами и болтал с ней по несколько часов. Шурик любил и не замечал, что Ольга преимущественно молчит, а говорит только он сам, мечтая вслух об их дальнейшей жизни.
В один прекрасный день Ольга перебила его и сказала, что она должна будет надолго, минимум на несколько месяцев, уехать. Ей дескать предложили хорошо оплачиваемую работу на одном из круизных судов, которые курсировали по Адриатике и Средиземному морю. Оля поработает там официанткой на круизнике, поднакопит деньжат и приедет, наконец, к нему в гости в Москву. Только пусть он ждет. Добавила, что тоже любит его и будет скучать. Шурик с ней попрощался, положил трубку и больше он Олю никогда не услышал.
То, что происходило потом, в течение нескольких месяцев после этого, Шурик помнит плохо. Вернее, он заставляет себя каждый раз это забыть. Потому что Шурик не хочет этого помнить, он отказывается понимать, почему его так жестоко обманули. Шурик общался только с ее мамой, Ольга Михайловна пересказывала скупые новости, приходившие от Ольги в немногочисленных открытках из разных портов. Оля экономила деньги, все-таки валюта, и никогда не звонила. А потом однажды ее мама сказала, что Ольга вернулась домой, но она теперь уже не одна. У неё есть жених, крайне серьезный парень и очень непростой человек. И поэтому надо забыть Олю и свой мимолетный роман с ней. Что иначе будут неприятные последствия, если вдруг сейчас Шурик взбрыкнет по молодости, как выразилась Ольга Михайловна и наделает глупостей. Но самое главное, что просто вышибло воздух из его груди – это слова о том, что Ольга беременна и готовится к скорой свадьбе. Что будет лучше, если Шурик забудет про нее и не будет больше звонить.
Вскоре, почти сразу после Нового года, судьба снова забросила его в командировку в город у моря. Он шел по его промозглым февральским улицам и старательно искал дом, в котором он провел ту чудесную ночь с Ольгой. Вот наконец и этот дом, мрачный, плохо освещенный, с скудно горящими одинокими окнами, с которых свисали многочисленные сосульки. Шурик вошел в нужный подъезд, пнул по дороге нагло припаркованный почти под самым козырьком подъезда здоровенный зеленый Джип «Гранд Чероки» с тонированными стеклами и серебристым обвесом-кенгурятником. «Надо же, здесь у братвы такая же мода на БМВ и Чероки, как и у нас, в Москве» – подумал про себя Шурик. «Быдло… ненавижу, две извилины в башке!» – подумалось вскользь по дороге к Олиной квартире. Вот, наконец, нужный этаж и Шурик позвонил в знакомую дверь. Сначала никто долго не отвечал, потом дверь резко распахнулась и в проеме показалась Олина мама с младенцем на руках. Ольга Михайловна покачивала его, стараясь убаюкать, видимо длинный звонок Шурика разбудил малыша. Она узнала Шурика сразу и побледневшие губы выдавали ее нешуточные волнение.
Шурик же долго рассматривал ребёнка на руках Олиной матери. И спросил только одно.
– Как его зовут?
– Её. Оленька. По традиции нашей семьи – прошептала Ольга Михайловна.
– Але, че за нах, опять холодрыга с улицы прет. Надо валить c этой берлоги промёрзлой в нормальную хазу. Кто там приплелся, Михална? – в прихожую выскочил здоровенный бритый мужчина в ярко-красном спортивном костюме Adidas с массивной золотой цепью на шее и наколками на пальцах.
– Да не волнуйся, Костик, это просто дверью ошиблись, Вам молодой человек надо вниз спуститься на этаж, Карповичи там живут – громко произнесла Ольгина мама.
– Уходи, – прошептала она Шурику и посмотрела на него жёстким взглядом.
А Оленька ушла. Просто молча оделась и вышла. Словно все было уже решено. Все было сказано. Уже потом, через неделю-другую, Шурик узнал, что она сделала аборт. Это только укрепило его уверенность, что он не ошибся, когда назвал не родившегося ребёнка бастардом. Вам может показаться, что Шурик был с ней неоправданно жесток? Ведь можно было сказать и мягче. Только смысл от этого, пожалуй бы, ни разу не изменился.