Директор завода имени Калинина Михаил Степанович Зубарев задерживался. Его бессменная секретарша Оленька (для многих из присутствующих, несмотря на удивительное умение прятать морщинки под косметикой, ставшая уже Ольгой Петровной), отстукивая на машинке очередной документ, недовольно морщилась: в приемной необычно людно. Строгий график докладов и приемов полетел кувырком, толпящиеся, громко разговаривающие между собой инженеры мешают работать.
— Боже мой, хоть бы курили в коридоре, — простонала Ольга Петровна.
— Пойдемте, товарищи, ко мне, — поднялся с кресла ведущий инженер проекта номер девять Константин Сергеевич Серебряков. — Я в курсе дела, знаю, зачем вас вызвали.
Навстречу Серебрякову в резко распахнувшиеся двери вошел Зубарев, сопровождаемый полковником в форме артиллериста.
— Извините, задержал, — бросил он на ходу. — Прошу ко мне.
...Как человек, умеющий ценить свое и чужое время, Зубарев говорил кратко. Разработку проекта номер девять необходимо форсировать, СКБ завода не укладывается в намеченные сроки. Все приглашенные сегодня же включаются в эту работу. Конкретные задания получат от товарища Серебрякова.
— О строгой секретности проекта много говорить не буду, — нахмурил редкие брови Зубарев. — Это одно из главных условий. Прошу всех пройти к Константину Сергеевичу, а инженеров Шушарина и Сырмолотова пока остаться.
«Парадный», предназначенный для совещаний и приемов гостей кабинет Зубарева отделан в дань моде в модернистском стиле с еле заметным оттенком абстракционизма в оформлении стен. Работать в нем директор не любил. Рабочий кабинет рядом — простой, скромный, строгий, но с придающими уют кофейником и букетом цветов на столике в углу. Здесь и происходит разговор с оставшимися инженерами.
— Знакомьтесь, полковник Зимин, представитель заказчика, — говорит Зубарев. — Всячески старается доставить нам новые заботы и хлопоты. Уверяет, что в НИИ «почтового ящика», как бишь его номер, запамятовал, разработано новое, значительно эффективнее прежнего горючее для двигателей ракеты. Новое и по химическому составу, а следовательно, по воздействию на металл емкостей, камер сгорания и тому подобное. Вы понимаете, что это требует внесения конструктивных изменений в нашу установку. Придется вам, товарищи Шушарин и Сырмолотов, поехать с полковником в Нижнеуральск и на месте ознакомиться с новшеством, с теми требованиями, которые его внедрение предъявит нам. Собственно, горючим займется Анатолий Степанович Шушарин. Ваше дело, Федор Семенович, — расчеты запаса прочности некоторых узлов установки по тем параметрам, которые вам дадут, подготовка предложений о необходимых конструктивных изменениях и замене применяемых ныне материалов новыми, более прочными. Нужная вам документация будет выслана в Нижнеуральск через специальную связь. Почему ее нельзя везти с собой, вам, надеюсь, понятно. Все, товарищи.
— Гретхен, я никого не принимаю. Я уехал по делам, — сказал вставшей при его появлении секретарше доктор Зигфрид Арнульф Штреземанн. — Учтите, уехал для всех, даже для господина директора.
Гретхен, осведомленная об особом положении патрона в фирме, понимающе кивнула. Штреземанн прошел в служебный кабинет, переключил телефоны на секретаря. Все телефоны, кроме одного, скромного светло-зеленого аппарата, который, впрочем, и не имел переключателя. Затем он запер дверь, запер на особый, секретный замок. Извлек из укрытого за сдвигающейся книжной полкой сейфа стеклянную кювету и три флакона с жидкостями. Методично отмеряя в мензурке известные только ему дозы, слил жидкости в кювету. Сняв пиджак и расслабив галстук, Зигфрид Штреземанн достал из бумажника почтовую открытку, два часа назад полученную его особо законспирированным помощником. Открытку из России. Внешне она выглядела совсем безобидной: отлично отглянцованная фотография букета фиалок в хрустальной вазе, на обороте — гамбургский адрес и поздравления любимому родственнику от некоего Карла, совершающего туристскую поездку по Советскому Союзу. Открытка, безусловно, была подлинной: Штреземанн отлично помнил все условные детали, так как сам готовил и паковал ее вместе со многими другими предметами в сверток, врученный затем шефом мистеру Фоклендеру. Само появление этой депеши означало, что с «Файльхен» все в порядке. Но... она должна была нести и другую информацию.
Вооружившись пинцетом, доктор осторожно погрузил открытку в желтовато поблескивающую жидкость, наполнявшую кювету. Через полторы-две минуты поперек поблекшего текста стали выступать красные штрихи, постепенно сложившиеся в колонки пятизначных чисел. Отключив сигнализацию, охранявшую другой, не менее тщательно замаскированный сейф, Штреземанн достал шифр-блокнот и с его помощью перевел кроваво-красные цифры на немецкий язык.
Куда делся вошедший у служащих фирмы в поговорку флегматизм доктора? Взволнованно прошагал он по кабинету, остановившись у встроенного в стену бара, подрагивающей рукой налил и сразу опорожнил рюмку кюммеля. Задумался.
Штреземанн не мог пожаловаться на судьбу. Конечно, не рухни с таким треском третий рейх Гитлера, не окажись его (бывшее его!) имение на отошедшей к Польше земле, все было бы иначе... Но и сейчас доктор занимал прочное, дававшее немалые блага положение в системе разведки, владел вполне приличным пакетом акций устойчивых, процветающих предприятий. При желании он мог бы подумывать об отдыхе, о спокойной, обеспеченной семейной жизни...
Или заняться политической деятельностью, призвание к которой доктор ощущал с юношеских лет, с «гитлерюгенда». Связав свою карьеру с разведкой, Штреземанн был вынужден всегда оставаться в тени. Репутация коммерсанта, сотрудника фирмы, оживленно торгующей с Востоком, должна быть на высоте, взгляды должны носить определенную окраску. Членство в таких объединениях, как, например, «сообщество восточногерманских землевладельцев», для всех оставалось тайной...
Перспективы, открывавшиеся в шифрованном донесении «Фиалки» будоражили сознание. Наконец-то Отто Реслер добрался до важнейших секретов красных.
...Штреземанн вздрогнул и огляделся по сторонам. Черт возьми, кажется, он позволил себе, пусть мысленно, назвать «Фиалку» подлинным именем? Нервы... Доктор медленно выцедил еще рюмочку кюммеля и удобно устроился в кресле у стола. Времени до встречи с шефом достаточно, стоит все обдумать еще и еще раз...
Ценность информации «Фиалки» такова, что после доставки ее в разведцентр он, Штреземанн, отхватит солидный куш. А если доставит ее сам? Пожалуй, не только утроится вознаграждение (тогда можно, наконец, приобрести и виллу в горах!), тут уж пахнет продвижением по службе. Продвижением в «верха». Много ли сейчас таких специалистов по России, как он? А «Фиалка» — это же его детище. Давно, давно это было... Отхлебнув кюммеля и поудобнее устроившись в кресле, доктор предался приятным воспоминаниям...
В небольшом, с наполовину заколоченными фанерой окнами бывшем классе бывшей сельской школы — два стола. За одним — офицер штаба мотопехотной дивизии армейской группировки «Митте» майор Файерморген, за другим — секретарь-переводчик. Они ведут опрос советских военнопленных. В углу, в бог весть откуда взявшемся здесь глубоком кожаном кресле — обер-лейтенант. Серо-зеленая шинель наброшена на плечи. Длинные, покрытые рыжими волосами пальцы поглаживают козырек фуражки. Взгляд холодный, высокомерный, слегка скучающий. Это он — представитель абвера, сотрудник штаба «Валли» — Штреземанн. Впрочем, тогда он носил другую фамилию — Франке. Кстати, тоже не собственную, не родовую. Штреземанном он стал позднее, после войны...
— В лагерь, — устало бросает Файерморген. — Следующий!
Конвоир вталкивает в класс молодого долговязого солдата.
— Фамилия, имя, часть, кто командир? — привычно, монотонно вопрошает переводчик.
— Сырмолотов я, — испуганно моргает солдат. — Федор Сырмолотов... Да я не пленный, — торопливо, сбиваясь, начинает бормотать долговязый. — Я сам... сам к вам пришел. Убег я от них, от советских...
На щеке обер-лейтенанта Франке слегка дрогнул мускул. Кого же напоминает ему этот замызганный, грязный ублюдок? Тренированное воображение снимает с лица солдата грязь и кровь, накладывает на стриженую голову мягкие светлые волосы с модной челкой, отсекает рваный ворот гимнастерки, заменяя его черным с серебряным шитьем воротником форменного мундира. Поразительное сходство. Вылитый унтерштурмфюрер Реслер. Человек из ведомства Гиммлера, недавно откомандированный в штаб «Валли» из СД. Франке уже ломал голову над тем, как избавиться от нежеланного соглядатая и конкурента...
Внешне пленный солдат почти копия Реслера. На этом, пожалуй, можно сыграть... Обер-лейтенант поднимает руку:
— В мою машину. Документы — сюда, у себя никаких отметок прошу не оставлять. Продолжайте, пожалуйста.
— Следующий! — рычит Файерморген. Его коробит тон обер-лейтенанта, младшего по чину, но, увы, имеющего право распоряжаться. А Франке-Штреземанн вновь безразлично застывает в кресле.
...Подполковник фон Герлиц по достоинству оценил предложение Франке. Больше того, он сам принял деятельное участие в разработке плана внедрения в Россию перспективнейшего агента, наилучшим образом зарекомендовавшего себя в СД и абвере, — Отто Реслера. План получил одобрение высокого начальства. Все были довольны. Впрочем, Штреземанн не будет утверждать, что был доволен и сам Реслер: возможно, он мечтал об иной карьере.
Три месяца прожил Реслер бок о бок с Сырмолотовым на специально отведенной для них даче. Официально унтерштурмфюрер числился в командировке. Большую часть времени они проводили в беседах. Говорили за работой (Реслер изучал и трудовые навыки подопечного), за выпивкой, на отдыхе, перед сном...
...Несчастные случаи во время войны нередки. Однажды, возвращаясь из командировки, «Реслер» погиб, «подорвавшись на партизанской мине». Состоялись пышные похороны. Потом... в Долинске появился «Сырмолотов».