— Добрий дэнь, судруг Гавличек, — не очень уверенно произнес он, входя в приемную. — Здравствуйте, Лена.
Навстречу Климову поднялся немолодой, с седеющими висками мужчина. Модная прическа, тонкие, аккуратно подстриженные усы, белая сорочка с тонким черным галстуком и тщательно отглаженный штатский костюм придавали ему несколько франтоватый вид. Он по-военному пристукнул каблуками:
— Здравия желаю, товарищ подполковник.
Крепко пожали друг другу руки.
— А как вы узнали, что я словак? — спросил гость.
— Профессиональная тайна, — улыбнулся Алексей Петрович, понятия не имевший, что приветствовал коллегу не на чешском, как ему казалось, а на словацком языке, случайно запомнившейся фразой. — Что ж, пойдемте ко мне?
— Я доставил в Москву, в Комитет государственной безопасности, некоторые материалы, касающиеся нашего общего объекта заинтересованности — Фрайхмана, — неторопливо, подбирая слова, говорил Ярослав Гавличек. — Мы долго искали его, чтобы потребовать выдачи властям республики для предания суду за преступления против чехословацкого народа. Оказывается, вы его нашли. Мало того, сегодня он должен приехать в Долинск.
— Фрайхман? Но нам такой не известен.
— Это подлинная... настоящая фамилия того, кто ныне является «сотрудником коммерческой фирмы», Зигфридом Штреземанном. Того, кто совершал преступления и в России: в штабе «Валли» он служил под псевдонимом Франке.
— Вот оно что!
— Да. Мы получили из КГБ СССР запрос и информацию о Штреземанне. И довольно быстро, работая вместе с болгарскими друзьями, установили, что он — разыскиваемое нами лицо. Нам же прислали тогда и фотографии, и словесный портрет, и даже отпечатки пальцев...
Капитан Гавличек открыл замки своего «атташе-кейс» («дипломата» — как у нас стали называть портфели этого типа), извлек из него объемистую серую папку.
— В конце тысяча девятьсот сорок четвертого года, когда был казнен Канарис, а абвер вошел в РСХА[12], Зигфрид Франке появился в Чехословакии.
...Сердита была эта зима в Моравии. Семнадцати лет я стал разведчиком у партизан. Трудно было. Леса у нас не такие, как в вашей стране — все вычищены, просматриваются далеко. Холмы да глубокие лощины выручали немного. А главное, что выручало — любовь и помощь народа. Зимой мы больше в селах базировались, малыми группами, у верных людей. В отрядах партизанских много было русских — бывших военнопленных, бежавших из лагерей. И немецкие антифашисты вместе с нами дрались. А советское командование забрасывало уже к нам парашютистов — специальные группы русских, чехов и словаков — для помощи партизанам, для координации их действий.
В это время и стали появляться в наших краях лжепартизанские группы из немцев, власовцев и предателей чешского народа — агентов СД и гестапо. Население, принимая их за партизан, укрывало, помогало связываться с подлинными народными мстителями. А следом шли каратели. Многие товарищи, боевые наши друзья, попали в такие ловушки и погибли. Каратели, а иногда и сами лжепартизаны беспощадно расправлялись с выявленными таким путем патриотами, убивали, арестовывали, жгли их дома. Не щадили и членов семей — женщин, детей. Тяжелыми были утраты. В одной только Вожице мы потеряли двадцать три человека. А в других селах?
Через своих разведчиков узнали мы, что организатором лжепартизанских групп был гауптман Зигфрид Франке, опытнейший провокатор, прибывший в Моравское СД из Восточной Пруссии.
Мы сменили тактику. Предупредили о провокациях своих помощников, находившихся на легальном положении. Заходя в села, призывали к бдительности все население. И стали следить за Франке, намереваясь покарать провокатора.
В ясный январский день тысяча девятьсот сорок пятого года гауптман приехал в одну из четницких станиц[13]. Когда он выходил из машины, наш товарищ, Конрад Шульц, опознал в нем сына прусского латифундиста Фрайхмана, в имении которого Конрад работал до ареста и отправки в концлагерь...
Ярослав Гавличек отхлебнул глоток кофе, осторожно поставил чашку на журнальный столик.
— Угощайтесь яблоками, — предложил Климов.
— Спасибо. Я хотел бы говорить дальше очень коротко. Подробности все есть в документах. Здесь, — капитан Гавличек слегка прихлопнул ладонью серую папку.
— Мы долго ждали выхода Фрайхмана из участка, чтобы свершить акт возмездия. Но он не вышел. А когда стало темнеть, туда крадучись пробрался недавно появившийся в селе фельдшер Антонин Клогнер. Еще через два часа в село к зданию полиции подошли три автомашины с эсэсовцами. Фрайхман уехал в их сопровождении. Нас было трое. Что мы могли сделать?
...Мы взяли Клогнера. Завязав глаза, отвели его в партизанскую землянку. Допрашивал предателя начальник разведки отряда Вацлав Ваниш. Замечательный человек, мой учитель, наставник... Два месяца спустя немцы схватили его и повесили. Вместе с ним погиб мой отец. Да...
У Ярослава дернулся кадык, дрогнула сигарета, зажатая в длинных тонких пальцах. Расслабив галстук, он продолжал:
— Клогнер оказался старым агентом абвера, сотрудничавшим с Фрайхманом еще в довоенное время. Он подтвердил, что Шульц не ошибся — под псевдонимом Франке действительно орудовал, зверствовал пруссак Фрайхман. Еще тогда, до Мюнхена, он занимался террористической и диверсионной деятельностью против нашей страны. Здесь, — Гавличек вновь коснулся папки, — есть копия протокола допроса Клогнера. Вацлав, очевидно, уже тогда думал о будущем, о возмездии за преступления против нашей Родины и сумел сохранить подобные документы в тайнике у одного из своих добровольных помощников-односельчан, который и передал позднее этот архив в Корпус национальной безопасности. А Клогнер был тогда по приговору партизанского суда расстрелян.
Ярослав Гавличек встал, теребя усы, прошелся по кабинету. Вновь опустился в кресло.
— Извините, я отнимаю у вас уже много времени.
— Судруг капитан, — Алексей Петрович тронул коллегу за плечо. — Я понимаю ваше волнение. Но возмездие придет, и скоро.
— Возмездие должно прийти. Сейчас документально установлено, что именно Франке — Фрайхман был организатором и непосредственным участником других кровавых преступлений. Да... Накануне победы, в апреле сорок пятого, он со своими подручными сжег деревню Лесковице. А ее жителей фашисты побросали в горящие дома... Он повесил в Седльце двадцать человек. Мы имели все основания внести Фрайхмана в списки военных преступников.
— Вы, Ярослав, давно занимаетесь его розыском? — спросил Климов.
— С тысяча девятьсот семидесятого года, судруг подполковник. После победы революции меня послали учиться. Стал юристом, работал в промышленности — у вас эта должность называется юрисконсультом. В органы государственной безопасности меня направили после событий тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года, попытки контрреволюционного переворота в нашей стране. Может быть, это дело поручили мне и потому, что я лично соприкасался с как это сказать... деяниями Фрайхмана.
— Что ж, с нашим общим успехом! — Климов поднял рюмку. — Я думаю, вы задержитесь в Долинске до конца операции? А сейчас выполним формальности по передаче мне доставленных вами документов и отдыхайте. Знакомьтесь с нашим городом. Вечером мы еще встретимся.
Доктор Зигфрид Арнульф Штреземанн, плотно позавтракав в вагоне-ресторане, вернулся в купе. На станцию Долинск скорый поезд прибудет через четыре часа. Думать ни о чем не хотелось — все предусмотрено, случайностей не должно быть. Но думать надо. Хотя бы о том: «не опекает» ли его советская контрразведка.
Нет, ничего, что бы свидетельствовало об этом, Штреземанн не заметил. Кажется, за все время пребывания их делегации в Советском Союзе на него никто не обращал особого внимания. Подстраховывающий Штреземанна Гуго Шварцмайер того же мнения. Но, как говорят русские, береженого бог бережет.
Вот, кстати, кто их новый попутчик? В поезд сел в Петропавловске, забрался на верхнюю полку и спит. Спит ли? А может быть, следит за ними, подслушивает разговоры, анализирует поведение? Они, Штреземанн и Шварцмайер, конечно, ведут себя безупречно, но знать, есть ли слежка — очень важно. Как проверить, кто этот попутчик?
— По словам проводника, — сообщает Штреземанну Гуго, — в Долинске отличное пиво. Он клянется, что лучшее в Сибири.
— Не знаю, где производилось пиво, которое я пил в вагоне-ресторане, но и оно очень не плохое. Гуго, а не взять ли нам сюда несколько бутылок?
— Я с удовольствием схожу, — отвечает Шварцмайер.
Зигфрид Штреземанн тоже выходит из купе, оставляя дверь полуоткрытой. Стоит в коридоре у окна, задумчиво постукивая пальцами по поручню.
— Фрау Мюллер, — останавливает он проходящую мимо даму. — Я нечаянно видел, что на какой-то станции вы купили русское лакомство. Оно называется «се-меч-ки». Не уступите ли мне стаканчик?
Фрау Мюллер смеется:
— Вы знаете, герр Штреземанн, это действительно вкусно. И трудно оторваться. Но у меня от этого лакомства заболел язык.
Штреземанн высыпает в карман куртки стакан семечек, кладет на столик в купе фрау Мюллер десять пфеннигов и возвращается к себе. Вскоре появляется нагруженный бутылками с пивом Шварцмайер.
— Не пригласить ли нам к столу соседа? — говорит Штреземанн. — Вероятно, он уже выспался.
Гуго трогает за плечо лежащего на верхней полке мужчину. Тот ворочается, открывает заспанные глаза. Приветливо здоровается. Шварцмайер жестами показывает: спускайтесь, составьте компанию. Штреземанн на ломаном русском языке подтверждает приглашение:
— Ви уметь спать, — говорит он. — Ви уметь... э-э... тринкен пиво?
— Пиво? Умею, — говорит мужчина. — Но надо умыться.
Четверть часа спустя они сидят в купе дружной компанией. Разговор течет сумбурно — они плохо понимают друг друга. Попутчик достает из своего чемоданчика подсоленных вяленых чебаков, угощает. Соседи бурно одобряют закуску. Выпито пять бутылок. Штреземанн опускает руку в карман, достает горсть семечек.