иантом оставалось использование Мальты, господствовавшей над узостями» (Роскилл. С. 176). В связи с последними свидетельствами напомним читателю, что расстояние между основными базами итальянского флота в Европе и Африке достигало 300 миль, тогда как расстояние до Александрии превышало эту величину примерно вдвое, и даже наличие у Кэнингхэма двух авианосцев («Илластриес» и «Игл») не устраняло этот недостаток, несмотря на уверенность адмирала связать итальянцам руки, чему способствовал также перевод соединения Эйч (командующий адмирал Д. Сомервилл) в Гибралтар.
До Компьена сходным образом также действовали и французские моряки: с конца апреля 1940 года в ожидании активных действий Италии французские линкоры «Страсбург» и «Дюнкерк» были переведены в базу Мерс-эль-Кебир (район Орана, Алжир) в сопровождении эсминцев, еще три линкора («Лорень», «Бретань» и «Прованс») стали на якорь в Александрии, хотя два последних позднее также перешли в Мерс-эль-Кебир. Таким образом, общая численность британского флота в это время на Средиземном море составила четыре линкора, один авианосец, семь крейсеров, 22 эсминца и 12 подводных лодок, из которых половина базировалась на Мальту. Казалось бы, союзный флот превосходил флот Муссолини, однако такое соотношение уже в самом ближайшем будущем оказалось нарушенным.
На этом фоне приказ британского Адмиралтейства досматривать все итальянские суда начиная с 23 мая в поисках военной контрабанды стал событием второго порядка, но вызвал ответные меры Муссолини, который с 6 июня объявил воды за пределами 12-мильной прибрежной зоны опасными для плавания. В полночь с 11 на 12 июня Италия объявила войну Англии и Франции. Она сделала это, дождавшись окончательного поражения Франции и эвакуации войск союзников из Дюнкерка, опасаясь при победе Германии остаться без трофеев. Обычный артиллерийский офицер с одного из рядовых эсминцев нашел достойное определение для такого деяния: «Именно здесь Муссолини продемонстрировал свою шакалью натуру» (Дивайн. С. 261). Рядовой боевой офицер мог позволить себе образные сравнения, в отличие от дипломатов.
Но перед британским правительством во главе с Черчиллем после капитуляции Франции в Компьене и прихода к власти правительства Виши во весь рост встала перспектива перехода флота бывшего союзника под контроль Гитлера, что создавало совершенно новую обстановку. Требовалось найти немедленный ответ самым решительным и бескомпромиссным образом. Так в недрах Адмиралтейства родился план «Катапульта», текст которого, выдержанный в самой ультимативной форме, был вручен командующему французскими кораблями в Мерс-эль-Кебире 3 июля 1940 года адмиралу Жансулю:
«А. Идти с нами и продолжать сражаться против Германии и Италии.
Б. Направиться под нашим контролем в один из английских портов, имея на борту экипажи уменьшенного состава…
В. В противном случае, если Вы считаете себя обязанным поставить условие, что Ваши корабли не должны использоваться против Германии или Италии, так как это нарушило бы перемирие, пусть Ваши корабли с экипажами уменьшенного состава отправятся с нами в какой-либо французский порт в Вест-Индии, например, на Мартинику, где их можно будет разоружить или передать под охрану Соединенных Штатов, где они и останутся в безопасности до конца войны, а их экипажи будут репатриированы.
Если Вы отвергнете эти справедливые предложения, я должен с глубоким прискорбием потребовать, чтобы Вы потопили свои корабли в течении шести часов. И, наконец, если это не будет выполнено, я имею приказ правительства Его Величества применить любую силу, которая может показаться необходимой для того, чтобы Ваши корабли не попали в руки немцев или итальянцев» (Нимиц, Поттер. С. 743).
Наверное, спустя почти столетие одинаково трудно представить, как мог появиться «Германо-советский договор о дружбе» от 28 сентября 1939 года с фашистской Германией, так и обмен залпами бывших союзников на рейде Мерс-эль-Кебира в июле 1940-го, но что было, то было! Вот и приходится ломать голову историкам разных стран под поросячий визг пропагандистов в стане былых союзников и противников. Такова «се ля ви», как говорят французы, хотя и по другому поводу.
О серьезности намерений англичан свидетельствовал состав эскадры под командованием вице-адмирала Соммервила: линкоры «Вэлиент», «Худ» и «Резолюшен», авианосец «Арк Ройял», два крейсера и 11 эсминцев. Французские экипажи находились в боевой готовности, но корабли под парами стояли у причалов, лишенные возможности маневра, тогда как британская эскадра за пределами гавани этой возможностью обладала. Переговоры с Жансулем затянулись, и британский адмирал спустя несколько часов получил следующее подтверждение, не оставлявшее сомнений: «Французские корабли должны либо принять наши условия, либо должны быть потоплены нами до наступления темноты». Этот приказ сделал трагедию неизбежной, и она не заставила себя ждать, хотя большая часть британских командиров считала, что при ином раскладе времени они могли бы договориться с французским командованием, несмотря на проявленную им первоначальную неуступчивость, в которой сыграла свою роль давняя неприязнь старых противников на море. Примерно в 18.00 командующий британской эскадрой адмирал Сомервилл приказал открыть огонь.
Спустя пятнадцать минут взорвался старый линкор «Бретань», постройки 1913 года, пораженный четырьмя 381-мм снарядами линкора «Резолюшен», от которых детонировали кормовые погреба – на нем погибли 977 моряков, уцелело лишь 145 человек экипажа. Однотипному с ним «Провансу» повезло больше – он получил лишь два попадания 381-мм снарядами, от которых погибли два моряка, и были затоплены кормовые орудийные погреба. Во избежание гибели был посажен на мель своим экипажем другой линкор – «Дюнкерк», также получивший попадания британских снарядов главного калибра, от которых погибли 56 моряков. Чуть позже он получил дополнительные повреждения при атаке торпедоносцев «Свордфиш». Пяти эсминцам и линкору «Страсбур» удалось вырваться из бухты и добраться до Тулона.
В ответ правительство Виши провело весьма слабыми силами бомбардировку Гибралтара, разорвало дипломатические отношения с Лондоном, но объявлять войну бывшему союзнику не стало, понимая, что не получит поддержки в собственном народе. «Чрезвычайно дорогой ценой Англия гарантировала себя от возможного использования противником значительной части французского флота. Риск был колоссальный. Чем бы всё кончилось, если бы англичане не пошли на него – неизвестно» (Нимиц, Поттер. С. 76). В том же духе высказывается и сам Черчилль, взваливший на свои плечи ответственность за это рискованное и непопулярное решение, предельно четко высказался по поводу операции «Катапульта»: «Англия нанесла жестокий удар по своим лучшим вчерашним друзьям и обеспечила себе временное господство на море. Стало ясно, что английский военный кабинет ничего не страшится и ни перед чем не остановится. Так оно и было» (Черчилль. Т. 1. С. 407).
Важно, что оно было правильно понято рядовыми моряками. Не случайно по поводу «Катапульты» замечание одного из участников событий на Средиземноморье лета 1940 года: «Оран и Дакар – это не те операции, которыми нам следует гордиться. Они никогда не будут вписаны золотыми буквами в книгу славы Королевского флота. Однако они были необходимы, более того – неизбежны. Эти операции следовало провести. Однако с любой точки зрения они были горестными для нас» (Дивайн. С. 263). Такая точка зрения морского офицера, вынесшего на своих плечах тяжесть событий, гораздо более заслуживает уважения, чем словопрения послевоенных деятелей пропаганды, активно выступающих по принципу «и мы пахали!».
К счастью, события в Александрии пошли по другому пути, хотя от Дарлана Р. Годфруа получал распоряжения того же характера, что и Жансуль в Мерс-эль-Кебире. Уже зная о событиях в Мерс-эль-Кебире, Годфруа получил распоряжение из столицы: «Немедленно сниматься с якоря. При необходимости примените силу». Однако повторение Абукира не устраивало французского адмирала. С французских кораблей было слито горючее, замки с орудий были сданы на хранение во французское консульство в Каире, желающие из экипажей получили возможность вернуться во Францию. На кораблях было оставлены все средства ПВО. Таким образом, был найден выход из достаточно сложного положения, когда чувствительные к правилам воинской чести французы (совсем не горевшие желанием сражаться вместе с немцами против англичан) получили возможность выбора на будущее.
Со своей стороны с объявлением войны итальянцы потеряли 130 000 тонн торгового флота, который нужен был им для перевозок мимо Мальты в Ливию. Эти суда, оказавшиеся в портах, контролируемых англичанами, были интернированы. Правда, первая потеря в боевых кораблях произошла у англичан – итальянская подводная лодка потопила легкий крейсер «Калипсо» южнее Крита. Разумеется, потеря боевого корабля означает существенное поражение, однако по своим последствиям эти потери оказались несопоставимыми.
Тем не менее такой разворот событий для британского Адмиралтейства не снял серьезные сомнения в возможности удержать Мальту в ближайшие месяцы, тем более что существовавшая к тому времени оборона острова оказалась не просто слабой. Предназначенные первоначально для Мальты самолеты и орудия теперь приходилось использовать совсем в других местах, прежде всего в воздушной Битве за Англию. Близость Мальты к итальянскому побережью заведомо обрекала ее на удары авиации противника, но, с другой стороны, позволяла держать под контролем итальянские коммуникации в направлении Ливии.
Не случайно первыми оценили значение Мальты сами итальянцы, обрушившие в течение июля тридцать шесть налетов своих ВВС на ее военные и гражданские объекты. Англичанам в срочном порядке пришлось эвакуировать семьи военнослужащих и другое гражданское население, в основном на базы в Египте. Дальше хуже – пришлось выводить и свои подводные лодки. Такое начало не сулило Мальте на будущее пока ничего героического.
Обеспечивая эти сугубо оборонительные мероприятия, английский флот под командованием адмирала Э. Кэнингхэма впервые столкнулся 8 июля у Калабрии с кораблями итальянского флота (два линкора, 6 тяжелых и 12 легких крейсеров, 15 эсминцев, главнокомандующий адмирал Кампиони), возвращавшимися от берегов Ливии. После этого столкновения англичане наглядно убедились в справедливости русской поговорки «не так страшен черт, как его малюют».