– Спасибо, – поблагодарил Степан. – Ты посоветуй, с какой у вас тут сиделкой можно договориться.
– Идем, – тяжело поднимаясь, встал с кресла Иванов, – я тебя представлю. Зарплаты нам повысили, но не настолько, чтобы от сверхурочной работы и денег отказываться. Я-то и глаза не закрываю, когда младшему медперсоналу доплачивают, а то побегут они у меня! Да что я тебе объясняю! Сам знаешь!
– Знаю, – невесело вздохну Больших.
С санитаркой, а заодно и с медсестрой, Степан договорился и заплатил вперед. Ольге Львовне вкратце описал, как прошла операция, что сделано, умолчав, разумеется, о сомнениях доктора Иванова – все успешно и удачно, теперь главное – уход, уход и настрой на выздоровление!
Ему давно пора ехать к заждавшейся сестре, рокировать родителей, Анну и Дениску местами дислокации.
Завтра у него дежурство, и если обойдется без дальних выездов и вылетов, не так уж часто и случающихся, то послезавтра он приедет проведает Веру.
– У вас столько хлопот, Степан Сергеевич, а мы тут со своим горем! – попыталась невразумительно или поблагодарить, или что-то сказать Ольга Львовна.
– И что? – ровно спросил Степан.
Ему до зубовного скрежета надоела эта хрень с оправданиями, лепетаниями, просьбами о помощи и подчеркиванием, как неудобно и неприятно им просить, и извинениями бесконечными.
Ну, пусть озвучит, что хотела сказать, за себя и за Веру!
– Я… – смутилась она. – Может, не стоит вам беспокоиться, у вас столько дел и забот, когда сможете, тогда и навестите Верочку…
– Вы еще добавьте, «если захочу», для полной обоймы! – не сдержал раздражения Степан и тут же пожалел. – Ладно, Ольга Львовна, идемте, я подвезу вас к метро. Извините, но домой довезти не успеваю.
– Что вы, что вы! – забеспокоилась она. – Это вы меня извините, я что-то не то сказала.
– Ничего, я понимаю, – успокоил женщину Степан. – Я послезавтра приеду, посмотрю сам, как она после операции.
Сам посмотрит, опытным глазом, каковы шансы, каков ее настрой.
Степан практически всегда безошибочно видел, кто и как из больных быстро поправится. Тут доктор Иванов стопроцентно прав – все зависело от характера, желания и жизненной силы пациента. Один мог с простым аппендицитом проваляться месяц, переходя от осложнения к осложнению, с незаживающими швами, болями, гноением, а другой на третий день после сложнейшей операции вставал и сам шкандыбал по стеночке в туалет!
Таких через неделю уже выписывали, и швы у них заживали как миленькие, и чудеса исцеления демонстрировались врачам с улыбкой! Еще и анекдотец напоследок расскажут, развеселя все отделение!
Степан сам посмотрит, тогда поймет, насколько растянется Верино выздоровление.
Высадив Ольгу Львовну у метро и попрощавшись, он позвонил Стаське.
– Ну, как тебе, полегчало, Больших? – спросила она участливо, выслушав известие об операции.
– Немного. Послезавтра посмотрю сам, тогда точно знать буду, как она.
– Как все люди после операции, – предположила Стаська, – больно, страшно, противно, домой хочется, а впереди долгий процесс выздоровления. Главное, что жива и удалось удалить опухоль. Теперь все хорошо будет!
– Надеюсь, – осторожничал Степан.
А Стаська неожиданно спросила, избегая дипломатии, прямо:
– Степан, ты себя в ее болезни обвиняешь?
Нейтральным, ровным тоном не утверждая, не вынося вердикта, предположила.
– Не в болезни, – признался он в том, что до сих пор не произносил вслух, – а в том, что не заметил заболевания. Если бы я раньше увидел ее недомогание и настоял на обследовании, все прошло намного легче и проще.
– И закончилось тем же, – предположила Стаська, рассуждая, – операцией! А как можно по внешнему виду определить, что человек болен раком?
– По симптоматике, – пояснил Степан, сворачивая на улицу, ведущую к Анькиному дому, – слабость, боли определенного характера в зависимости от пораженного органа, жалобы, недомогания, да много всякого.
– Ну, хорошо, а если человек старательно скрывает от окружающих свое состояние? Не жалуется ни на что и не показывает, что у него что-то болит? – допытывалась Стаська.
– Трудно, но можно, если быть внимательным! – настаивал на вынесенном себе обвинении Больших.
– Да, – согласилась Стаська, но обвинений не поддержала. – Если это родной и близкий тебе человек, с которым ты живешь, тогда можно заметить, если очень внимательно смотреть.
– Ты это к чему, маленькая? – заподозрил в ее расспросах скрытую подоплеку Степан.
– Да к тому, что подозреваю я, Больших, изводишь ты себя излишним самоедством! Вот ответь честно, подумай: ну, хорошо, заподозрил бы ты неладное раньше, договорился со всеми возможными врачами на предмет обследования Веры, она бы тебя послушалась и побежала анализы сдавать? Или ты бы ее за ручку водил по кабинетам? Насколько я понимаю, пока ее до края не приперло и «Скорая» не увезла, она в больницу по собственной воле так и не дошла. А при наилучшем раскладе, если бы ты раньше заметил ее состояние и обследования все она прошла, и в больницу легла, ты бы себя тогда не винил? Диагноз, по-любому остался прежним, и что, ты бы себя не корил?
– Стаська, я не понял, ты меня что, ругаешь или защищаешь? – подивился ее расспросам Степан.
– Разумеется, защищаю! Ото всех на свете и от тебя самого! Кому же тебя защищать, если не мне! – иронично возмутилась Стаська. – Это я так расспрашиваю, чтобы понять, что так сильно тебя мучает.
Он припарковался возле Аниного подъезда, вышел из машины, поставил ее на сигнализацию, но в подъезд не пошел, остановленный последним Стаськиным высказыванием.
– Да все сразу, – признался больше себе Степан, – и что не заметил ее болезни, пропустил, врач называется, и что принял решение расстаться, и не могу признаться ей сейчас в этом, а с другой стороны, молчанием вроде как надежду даю, и Ёжик с Ольгой Львовной напуганы, и не бросишь их…
– И что не любишь ее, и никогда не любил, – подсказала Стаська, – и чем дольше ты рядом с ней, в ее проблемах, тем сильнее тебе хочется слинять? Это больше всего?
– И это, Стасенька, и это…
«И то, что безумно хочу к тебе, но не могу!» – подумал Степан, но не сказал вслух – это совсем уж неподъемная тема для них обоих в данный конкретный момент. Он даже слегка струхнул, что Стаська, ничего не боящаяся и не признающая между ними условностей, произнесет эти слова.
По старой укоренившейся годами привычке струхнул.
Она не сказала, но Больших почувствовал, что услышала его и без слов и все поняла.
– И она тебя тоже не любила, – поразила новым заявлением Стаська. – Если б любила, не скрывала, что ей плохо! Я вот железно обещаю, даже если ударюсь коленкой, первым делом прибегу к тебе жаловаться и стонать!
– Я поцелую, подую, и все пройдет! – легко рассмеялся он.
Она молодец! Она вырулила из тяжелой темы и ему помогла!
– Ладно, маленькая, я у сестрицы. Дениску к моим родителям, ее к Юре в больницу, потом обратная перестановка, Аньку с ребенком домой, наверное, у нее и останусь. А завтра на дежурство.
– Да, Больших, лазарет – твоя стихия! – посочувствовала Стаська.
Они попрощались, без обещаний всего – звонков, встречи, даже намека на перспективу этого, туманную и неизвестную.
Степан поднимался на лифте на сестрицын этаж и вдруг осознал, что, не задумываясь, не отдавая себе отчета, как само собой разумеющееся рассказывал Стаське, где он, что делает и собирается делать! Надо же, а! Первый раз за всю свою жизнь он ставил женщину в известность о своих планах, распорядке дел и событий, делился мыслями и переживаниями! Даже за долгую жизнь с Надеждой он никогда такого не делал, не болтал с ней по телефону, сообщая о делах и планах. Это ему как-то и в голову не приходило, и она не просила, и сама не торопилась звонить и отчитываться.
Больших стало так тепло на душе, светло как-то от осознания нового, вошедшего в его жизнь, и от открытия, что это, оказывается, здорово, когда хочется кому-то родному, волнующемуся и переживающему за тебя и бесконечно дорогому тебе, рассказать, как твои дела, самочувствие, переживания, где ты и что делаешь.
Степан попал в смену со Львом Гурьевичем.
Начальник бригады спасателей походил на крепкого крестьянина из породы тех, у кого и урожай всегда богаче, и огород родит на зависть, и скотина ухожена и не болеет: куры несутся, как передовики с повышенным обязательством, коровы молока дают рекордные литры – все родит, процветает, находится в полном порядке, вызывая недоумение у вечно прогорающих с урожаями соседей.
Крепко сбитый, невысокий ростом, широкий в кости, с хитрым прищуром, знающего некую премудрость обо всем, как и что путево делать, чтоб и жена всегда ласковая, улыбчивая и довольная была, и дети здоровыми да разумными помощниками вырастали, и хозяйство росло и богатело. Знающий да помалкивающий, на всяк вопрос улыбающийся да простецки отмахивающийся – эка невидаль! – работай, так и все путем будет!
Эдакий типаж зажиточного, работящего, богатого народной мудростью хозяина, на которых-то и держится испокон веку Россия. И никто из непосвященных не заподозрит в нем суперпрофессионала высшей категории, спасателя – гибкого, ловкого, с мозгами, работающими как компьютер, с железной волей, руководящего командой и умеющего принимать мгновенные решения.
Он пошучивал про себя самого:
– Да уж, родители расстарались с имечком! Сочетание Лев Гурьевич Матросов в нашей стране звучит не иначе, как анекдот! Вы только представьте: несчастный полуеврейский мальчик, которого угораздило родиться от русского папаши с таким имечком, от отчаяния готовый стать героем-амбразурщиком, как известный однофамилец!
И хохотал первый громче всех над курьезами собственного имени, от души и до слезы.
Увидев входящего в комнату дежурств Больших, Лев Гурьевич махнул ему призывно рукой. Степан подошел, поздоровался рукопожатием, сбросил на пол спортивную сумку с вещами и пристроился рядом в кресле.