– Ноль-ноль набирали?
– Нет, – заплакала мама.
«Мой зять золото» набрал ноль-ноль и под всеобщее ликование открыл чемодан.
– Я зе сказала, что набрала сорок восемь! И ваш чумадан мне не нузен, и ваш пиянельлягерь тозе не нузен, вот! – Гаянэ выгребла свои игрушки, втянула голову в плечи и, смешно двигая лопатками, ретировалась в родительскую спальню. Оплакивать свою горькую судьбу в мамину ночнушку.
Спать мы легли только к полуночи. Сначала по новой раскладывали вещи, потом чистили на скорость зубы, а потом подглядывали, как бабуля молится на миниатюру Тороса Рослина «Благовещение». Икон дома не водилось ввиду папиного критического отношения к религии, поэтому бабуля, ничтоже сумняшеся, определила под иконостас альбом средневековой армянской миниатюры. С особенным пиететом она относилась к Рослину.
– Душевные какие, – приговаривала она, подолгу рассматривая каждую его работу.
Назавтра четыре всадника Апокалипсиса топтались возле Маринкиного подъезда. Долго ломали головы, раздумывая, как провернуть такую архисложнейшую операцию, как подглядывание за чужой тетей. Сначала решили просто напроситься в гости к Инге. Но открыла Ингина мама и сказала, что Инга на два дня уехала с папой в Дилижан.
– Проведать дедушку, – объяснила она.
Идти в гости к Инге, когда ее нет, как-то глупо, поэтому мы несолоно хлебавши отправились горевать в беседку. Сначала Маринка в подробностях рассказывала, как ей делали клизму, и как потом Сурик до поздней ночи обзывал ее «впопетрубкой». Потом, вдоволь нагоревавшись из-за того, что не видать нам Ингиной тети, мы пошли кататься на качелях. Качели были старые и покореженные и при раскачивании издавали такой душераздирающий лязг, словно все привидения мира собрались в нашем дворе – побряцать своими цепями. Мы скорбно качались под кентервильский реквием и чувствовали себя самым несчастными девочками на свете.
– Стоп! – вдруг заорала Каринка.
– Чивой? – затормозили мы ногами в землю. Скрип оборвался.
– За токаром стоит стул. Так?
– Так! – встрепенулись мы.
Токаром называли небольшое сооружение с электрическими щитами, которое находилось во дворе нашего дома. Иногда к этому сооружению приходили электрики, отключали во всем доме электричество и начинали с важным видом ковыряться в проводах. Через секунду после того как отключали электричество, из окон гроздьями высыпали домохозяйки и нервно поторапливали электриков:
– Когда свет дадите? Холоде́лники размораживаются!!!
– Женщины, не мешайте работать! – огрызались электрики и продолжали ковыряться в проводах.
– Вы «не мешайте работать» будете своим женам говорить, ясно? – клокотали домохозяйки. – Включите токар, говорят вам – холоде́лники размораживаются!
Сестра была права, за токаром действительно стоял старый, обшарпанный стул. На него взбирались электрики, когда ковырялись в проводах.
– Вот! – продолжила Каринка. – Инга живет на первом этаже. Если притащить этот стул под окна и взобраться на него, то…
Мы не дали Каринке договорить, соскочили с качелей и рванули к токару. Все верно, Инга живет на первом этаже, и если подставить под окна стул да взобраться на него, то вполне можно увидеть, что творится в гостиной и на кухне ее квартиры.
– Какая ты умная, Каринка, – радовались мы на бегу.
– Я умная и находчивая, – сопела Каринка и всячески раздувала щеки от гордости.
У всех в жизни когда-нибудь случается звездный час. У Маньки, например, звездный час настал, когда она нашла дяди-Мишины права. Все уже отчаялись их искать, а Манька нашла. За дровяной печкой. Дядя Миша на радостях подарил ей десять рублей, и мы целую неделю объедались коржиками и мороженым и напивались лимонадом «Буратино» до полного изнеможения.
У Каринки звездный час настал прямо сейчас, как только она догадалась поставить стул под окна Ингиной квартиры. Правда, никто не собирался за это ей десять рублей отдавать. А жаль. Еще одна беспробудная неделя с коржиками, мороженым и лимонадом была бы нам очень кстати.
А следом, совершенно неожиданно, звездный час настал для меня, потому что я была самой высокой девочкой, и только мне было видно, что творится в Ингиной квартире.
– Ты это, аккуратнее, – инструктировала меня Маринка, – показывайся в окне ненадолго, а то тебя заметят и прогонят.
– Жаль, что у Нарки глаза не на перепонках, – вздыхала Манька.
– На каких перепонках?
– Ну, на этих. Которые веревочками из глаз вылезают.
– Это не перепонки, это щупальца, – постучала по лбу я.
– Щупальца так щупальца, – не стала спорить Манька. – А было бы вообще шикарно – вытянула глаза и все видишь, а сама внизу спряталась. Нарк, там на бельевой веревке какая-то тряпка висит, ты накинь ее на голову, и тогда тебя никто не увидит.
Я осторожно подтянула к себе тряпку. Выглядела она не очень – была вся в каких-то разводах и пахла сыростью.
– Фу, – поморщилась я, – этой тряпкой полы моют!
– Никаких «фу», – отрезала Манька, – потом выкупаешься – и все дела. Давай подсматривай быстренько, а то сейчас кто-нибудь из взрослых нас заметит и прогонит из-под окон.
Делать было нечего, я зажала нос пальцами, накинула на голову тряпку и, поднявшись на цыпочки, заглянула в окно. Ингину тетю я заметила сразу. Она была очень похожа на Ингину маму – такая же круглощекая, с густыми вьющимися волосами, сидела на угловом диванчике и мерно качала головой.
– Ну чего? – зашипели девочки.
– Да вот, – доложилась я, – вижу ее. Головой кивает.
– Кому кивает?
– Никому. На кухне больше никого нет. Сидит и сама себе кивает головой.
– Храпит?
– Может, и храпит, но мне не слышно. Но головой качает постоянно.
– Ооооо, – затрепетали девочки, – вон оно как! А расскажи, что там еще происходит!
Я поправила на голове тряпку, привстала на цыпочки, заглянула в окно и похолодела – Ингина тетя смотрела на меня расширившимися от ужаса глазами и, хватая воздух ртом, тыкала пальцем в окно!
– Ааааа! – заорала я, кубарем скатилась со стула и, придерживая тряпку на голове, пустилась наутек.
– Ааааа! – заорали девочки и побежали следом. В арьергарде, гремя стулом, летела Манька.
– Вы чего орете, нас по крику вычислят! – шикнула Каринка.
Остальной отрезок пути мы проделали в молчании, бежали, отчаянно выпучившись глазами на перепонках. Или на щупальцах, один хрен.
Ворвались в беседку и рухнули на лавочки.
– Она меня заметила, – скулила я, – теперь нажалуется маме, и мне влетиииит!
– Ничего не влетит, – выдохнула Маринка, – вряд ли Ингина тетя кого-то под тряпкой разглядела. А чем она тебя так напугала?
– Ничем. Она сама испугалась. Меня заметила и испугалась.
Девочки мелко затряслись в хохоте.
– Теперь Ингина тетя никогда не заснет. Ты ее вылечила от болезни, – задыхалась Каринка.
– Аааа, ооооо, – подвывали мы и хватались за бока, – теперь она никогда не будет храпеть!
Конечно, мы понимали, что поступили очень и очень нехорошо. Но чем отчетливее мы это осознавали, тем громче смеялись.
– А зачем ты стул с собой потащила? – пытали мы сквозь слезы Маньку.
– Ну, я видела, что Нарка рванула с тряпкой на голове, вот и потащила стул, – объясняла Манька.
– Ахахаааа, – рыдали мы, – ахахаааа…
Я оставлю нас корчиться от смеха в беседке и вот чего вам скажу (делает строгое лицо и качает головой): если ты по глупости напугал ни в чем не повинную чужую Ингину тетю, то должен быть готов к тому, что это аукнется тебе какой-нибудь бякой. Легионами кусачих комаров, россыпью мошкары в первом, втором и даже компоте, сумасшедшим горнистом, туалетом типа «деревенский сортир» со шквальным сквозняком из всех щелей в стенах, – вот чем аукнется тебе твое необдуманное поведение.
Напугал ни в чем не повинную тетю – получай незабываемый отдых в пионерлагере с таинственным названием «Колагир».
Ыхыхыыыыыы (злобный, продолжительный смех).
Глава 13Манюня приезжает в пионерлагерь «Колагир», или Сюзанна, товарищ Маргарита и другие
Ба не горела желанием отправлять нас в «Колагир».
– Знаю я эти пионерлагеря, – бурчала она, – кормят из рук вон плохо, антисанитария, вожатые разбалбесы и два слова связать не умеют.
Но замученные нашими выходками родители были очень даже за, чтобы мы съездили в лагерь.
– Пусть и вожатым будет плохо, – злорадствовал дядя Миша.
– Сделаем небольшой косметический ремонт в детской, – радовалась мама.
– Отдохнем! – припечатывал папа.
Если у родителей и были какие-то сомнения насчет нас, то их безжалостным образом развеяла Каринка. Погожим майским днем, пока папа с дядей Мишей нанизывали на шампуры мясо, а мама с Ба накрывали стол для пикника, сестра решила скрасить томительные минуты ожидания очередным актом вандализма и крест-накрест раскроила водительское сиденье папиной «копейки». Консервным ножом. «Хотелось узнать – пружины там или опилки», – орала она, пока мама выкручивала ей уши.
– Лагерь так лагерь, – сдала бастионы Ба, опасливо косясь на папино дергающееся веко.
– Вот и славно, – обрадовался дядя Миша, – а пока Маня будет в лагере, ты можешь съездить в Новороссийск, к Фае. Она давно зазывает тебя в гости, но ты никак не выберешься.
И наступили лихорадочные времена. Мы пребывали в радостном ожидании отдыха, мама придумывала, в какой цвет перекрасить стены в детской (нужно, чтобы успокаивающий и одновременно немаркий), а Ба, приговаривая: «Не поеду же я без подарков к Фае, которая Жмайлик», – шантажировала геенной огненной несчастного товароведа городского универмага.
Папа скорбно высчитывал, во сколько ему обойдутся новая обивка для сиденья и ремонт детской.
– Вылечу в трубу, – долетали до нас его горестные стенания.
– Обязательно выкрутимся, – не сдавалась мама.
А с дяди-Мишиного лица не сходила улыбка счастья. Все, конечно, отлично понимали, чему он радуется, но скромно об этом молчали. Кроме Ба, разумеется.