Вы хотите совместить несовместимое, служить Богу и мамоне. Хотите государственной цельности и проповедуете свободу. Государство, имеющее само в себе цель и свободу, – это масло и вода. Либо поддерживайте государство и тогда сознайте необходимость цензуры, III-го Отделения, Петропавловской крепости и совершенного порабощения индивидуальной мысли и убеждения воле правительства; либо рискуйте государством, будьте готовы на его разложение – если хотите свободы.
Российское государство невозможно без самодержавия, а самодержавие невозможно при свободе мысли и слова. Вместе с Хомяковым вы желаете свободы мнения и сомнения. Но прежде чем эта свобода дана – вы уже ополчаетесь на тех, которые не в силах возражать вам. Вот вы приводите спор с поклонниками Фейербаха и Бюхнера и указываете на «Современник», который проводит их учение. Но иное дело проводить, иное дело открыто спорить. Вы с вашим христианским православным воззрением имеете изъясняться прямо, смело, вразумительно. А Чернышевский должен будет пред вами лавировать, увертываться… Для вас доступно всякое оружие, для него – нет! Если же вы начнете развертывать все папильотки, в которые завито то, что подается им почтеннейшей публике, то результат выйдет тот, что Чернышевского посадят в крепость либо сошлют в Вятку, как проповедника безбожия, социализма, революции, а вам дадут орден за разоблачение зловредного учения.
Я высказал одобрение – если бы «Русское Слово» писало по-великорусски, тогда как «Национальная бестактность» этого не говорит. Дело в том, что я не признаю законом, чтоб человек непременно писал на таком-то, а не на другом языке. Напиши он о Малороссии хоть на Итальянском… Что же?
Это дело его вкуса; нравится ему итальянский язык – пусть себе и пишет на нем с Богом. Пусть бы и галичане писали по-великорусски, если им это нравится, но галичане не пишут и не думают писать по-великорусски: иначе для чего они перевели мою статью, писанную по-великорусски, на свой тарабарский? Конечно, их добрая воля создавать себе и тарабарский язык, но наша добрая воля заложить себе уши от его мелодических звуков. Я вовсе не признаю законом, чтоб малороссы не писали по-великорусски, напротив, если они не захотят взять в руки малороссийских книг – я не поставлю им этого в вину. Значит, жизнь того требует. Не виноваты те, которые по убеждению хотят развития малорусского языка, не виноваты те, которые не хотят читать того, что пишется на этом языке. Но пока – малороссийская письменность растет и круг читателей увеличивается. Следовательно, есть потребность, и несправедливо вооружаться против права на свободное существование малорусской литературы. Говоря, что ее появление противно истории и жизни, вы сами себе противоречите, изъявив опасение, что Гоголь, если бы жив был теперь, склонился бы на убеждения Кулиша и компании и стал бы писать по-южнорусски и вы бы не увидали «Мертвых душ». Стало быть, вы признаете в мысли создания южнорусской литературы великую силу, когда предполагаете, что такой талант, как Гоголь, мог отдаться этой мысли! Я сам думаю, что если бы Гоголь был жив теперь, то, верно, свои повести, напечатанные в «Вечерах», написал бы по-южнорусски и, конечно, упрочив себя наперед лучшим запасом знания народности. Но это ничуть не помешало бы ему писать «Мертвые души», которые и не могут быть написаны по-южнорусски.
Мне кажется, что вы несправедливы к студентам. Вы соглашаетесь со «Светочем», что они не уважают науки. Нет, они уважают науку, уважают ее даже и те, которые в ней слабы по недостатку способностей или прилежания. Разумеется, в семье не без урода, но о всей массе так отзываться несправедливо. Аудитории наши постоянно были наполнены – чему приписать это, как не уважению к науке и участию в ней? Ведь лекции скучно слушать; для забавы не пойдут – особенно двадцать, сорок раз. Весной мне пришлось экзаменовать окончивших курс в Историко-филологическом факультете: из сорока двух я одному только сделал снисхождение, потому что он был недавно болен тифом. Прочие получили полные баллы по достоинству. Волнения их не без цели, у них была цель, также показывающая уважение к науке. Их возмутило преграждение пути бедным к образованию.
Конечно, становясь на государственно-полицейскую точку, я не скажу, чтобы правительство, по своим видам действуя, было неправо, заключивши их в крепость – (хотя, по моему крайнему разумению, не для чего было их бить прикладами по головам, когда можно было без этого погнать в крепость, куда они сами хотели); но suum cuique… нельзя же не отдать должного одобрения этим благородным юношам, которые в этом деле держали себя чрезвычайно прилично, с уважением к общественному порядку, и пошли в тюрьму бодро, сознательно, благородно. Если бы они и заблуждались, то побуждения их были честны. Вы находите, что такие явления – плод подражания Западу и что русскому человеку противно все условное, формальное, как то: обеды cо спичами, условные торжественные позы, изученные приемы, затверженные фразы и т. п. Помилуйте! Да не держался ли весь обиход старых великорусских царей на таких условных приемах, не состоял ли весь из обрядностей? Обеды со спичами! А помните ли, как поступали, когда угощали посланников? Помните ли спичи с царскими титулами, заздравные возгласы, помните ли торжественные тронные встречи, детей боярских, гостей и всякого народа толпы, нарочно одетые в цветное платье, помните ли ребяческие споры с чужеземными послами о том, кому первому ступить, кому первому заговорить? Помните ли, что из-за описок в титуле воевали с поляками? Наконец, вся русская домашняя жизнь заткана в условные приемы и сетью обрядов опутана.
Свадьба, похороны, именины – везде обряд, везде условные позы, изученные приемы, затверженные фразы, и проч., и проч. Странно, вы приписываете Западу то, что существовало издавна у нас как наша особенность. Я никак не поклонник обезьянничества Западу: оно мне приторно и гнусно; но для чего же взваливать на Запад то, что само собой и без Запада необходимо является как общечеловеческое качество? Я решительно не понимаю высшего требования внутренней свободы и не знаю, когда русский человек заявлял его. Чего нет вне, того и внутри нет: иначе внутреннее высказалось бы внешним. Не думаю, чтоб русский человек чуждался лжи и неправды, а, напротив, и в истории и в настоящей жизни только и вижу, что ложь и неправду, и вполне разделяю гениальное изречение Хворостинина: «Русская земля орет все рожью, а живет все ложью». Да вы сами противоречите сказанному в № 3 тем, что так превосходно высказали в прежних.