матическое сообщение: «Номер аннулирован». Фредерик разыскал городской номер, и на этот раз трубку взяла жена Малаке, которая сообщила, что его бывший коллега скончался несколько месяцев назад от опухоли мозга. Фредерик буквально онемел, он не смог даже выразить ей соболезнования, настолько тяжелым оказался шок. Почему эта женщина ничего не сообщила бывшим сотрудникам мужа? Ответ был ясен: она не позвонила потому, что им никто больше не интересовался; Жан-Пьер Малаке умер в полном одиночестве.
Вот о чем думал Фредерик, время от времени разъясняя Уго все тонкости рабочих контактов в их фирме. Именно воспоминание о Малаке скрепило их профессиональные отношения. Однако за прошедшие шесть месяцев молодые люди ни разу не виделись вне работы, вот почему Уго слегка удивился, когда Фредерик пригласил его к себе выпить по стаканчику.
19
Дело в том, что приглашение, по замыслу супругов, должно было выглядеть чистой импровизацией. Как-то раз, в конце рабочего дня, Фредерик бросил Уго: «А что, если мы с тобой закончим этот отчет у меня дома? Заодно и выпьем!» Разумеется, он благоразумно умолчал об истинной причине, не мог же он сказать ему: «Я намерен познакомить тебя со свояченицей, которая уже много недель живет у нас, не высовывая носа из квартиры». Или: «Похоже, тебе не очень-то весело живется, вот мы с женой и подумали, что из двух одиночеств вполне может родиться взаимное влечение». Лучше было умолчать об этом, чтобы не давить на Уго, который и без того робел перед старшим коллегой[24].
Войдя в квартиру, Фредерик продолжил играть роль хозяина, неожиданно явившегося с гостем; он объявил жене:
– Милая, я привел к нам Уго. Мы решили поработать с ним здесь, у нас..
– О, прекрасно! – ответила Агата. – Рада с тобой познакомиться, Фредерик мне давно уже рассказывает о тебе.
– Я тоже рад…
– Ну что, может, выпьем по этому случаю?
– Прекрасная мысль! – одобрил Фредерик.
– Пойду-ка я на кухню, посмотрю, не найдется ли там чего-нибудь подходящего. – Агата лукавила: она, конечно, купила все «подходящее» заранее. Сейчас супруги напоминали актеров-любителей, которые сами дивятся своему таланту.
Перед тем как пойти на кухню, Агата заглянула в детскую, где Матильда поила Лили из бутылочки. Со дня своей вспышки в вечер после концерта она старалась как можно больше помогать сестре и зятю и постоянно возилась с ребенком.
– Слушай, там Фредерик привел своего сослуживца. Не хочешь выпить вместе с нами?本
– С удовольствием. Вот сейчас уложу Лили и приду.
– Ну и прекрасно, – сказала Агата. Подойдя к дочке, она поцеловала ее со словами: «Лили, деточка, сегодня тебя убаюкает тетя Матильда. Спокойной ночи, моя прелесть!»
– Спокойной ночи, мамочка! – ответила Матильда тоненьким голоском вместо Лили.
Полчаса спустя квартет уже сидел за столом. Матильда сразу заподозрила, что встреча подстроена – она никак не походила на импровизацию. Достаточно было взглянуть на стол, уставленный аппетитными мясными закусками и снэками, и все становилось ясно. Хотя, возможно, Фредерик просто предупредил Агату днем, и та успела закупить угощение по пути с работы. Матильда нашла сослуживца Фредерика довольно симпатичным, вот только не очень-то разговорчивым. Слегка подавленный ситуацией (все-таки его пригласил на аперитив коллега, занимающий более высокое положение), Уго набросился на арахис и фисташки, чтобы скрыть смущение, хотя это как раз и выдавало его с головой. Не успевал он осушить бокал, как Агата тут же подливала ему вина. Супруги уповали на то, что алкоголь поможет разрядить обстановку.
– Представь себе, наша Матильда увлеклась проблемой искусственного интеллекта! – объявил Фредерик своему гостю.
– Ну, «увлеклась» – это слишком сильно сказано, – возразила Матильда. – Пока я всего лишь читаю специальную литературу. Но главное, я поняла, что у искусственного интеллекта есть будущее.
– Д-да, – пробормотал Уго и умолк, не зная, как продлить беседу.
– А ты читал книгу этого… как его?.. – спросила Агата.
– Лорана Александра, – подсказал Фредерик.
– А-а-а… ну да… – выдавил из себя Уго и снова прочно замолчал.
– То, что он пишет, действительно вызывает тревогу, – продолжала Матильда. – Он считает, что интеллектуальное неравенство между людьми крайне опасно, а политики даже не отдают себе отчета в реальных последствиях этого явления, которое может привести к социальному взрыву. Так вот, чтобы избежать этого, нужно сконцентрировать все усилия на образовании.
– А вы знаете, что у Лорана Александра был брат, который умер в двухлетнем возрасте, наглотавшись какого-то ядовитого вещества? – внезапно объявил Уго; данный исторический факт, конечно, объяснял жизнестойкость этого человека, но все-таки звучал довольно мрачно и вряд ли был уместен в светской беседе. Так оно и случилось: остальные смущенно замолчали, а Уго сунул в рот еще несколько орешков.
Тем не менее разговор о Лоране Александре продолжился, и те, кто читал труды этого провидца, осыпали его похвалами. Однако, несмотря на усилия супругов, разговорить Уго им все же не удалось: тот никак не мог выйти из ступора. Он довольно скоро почувствовал, что эта вечеринка мало похожа на импровизированную встречу. И понимал, что должен держаться свободно, непринужденно, быть остроумным, хотя при этом и серьезным, соглашаться с каждым из присутствующих, но при этом высказывать собственное мнение, – одним словом, импонировать хозяевам дома, что казалось ему непосильной задачей. И конечно, невредно было бы чуточку похвастаться, чтобы придать себе больший вес. Но чем Уго мог похвастаться? Ровно ничем. Ну или почти ничем. С тех пор как Мона его бросила, он утратил веру в себя, считал, что он полное ничтожество. Иными словами, испытывал ровно то же самое, что и Матильда. Однако Фредерик и Агата не могли сказать прямо: «Вас несомненно сближает тот факт, что вы оба пребываете в депрессии, потому что оказались брошенными…» Наедине эти двое, наверно, и смогли бы поделиться своим печальным опытом и сходным ощущением людей, раздавленных судьбой. Но здесь, где за столом сидели четверо, невозможно было поднять такую интимную тему, хотя она и могла бы их сблизить.
Вдобавок Уго был вынужден признать, что Матильда ему нравится. Но в данный момент он предпочел бы завязать отношения с менее привлекательной девушкой. Это было бы чем-то вроде теста. А сейчас он чувствовал, что обязан показать себя во всем блеске. Впрочем, он напрасно так казнился: Матильда находила вполне трогательным старание этого человека блеснуть своими достоинствами. Но не более того. Ей просто больше не хотелось ни с кем знаться – ни с этим Уго, ни с любым другим. После такого любовного крушения, какое выпало на ее долю, женщина либо пускается во все тяжкие, либо наглухо замыкается в себе. Матильда не знала, сколько времени продлится это состояние (да и кто знает, сколь долго длятся горести и боль из тех, что поражают не тело, а душу?!), но она просто еще не чувствовала себя готовой к новым отношениям.
И когда Агата понесла в кухню поднос с посудой, она догнала ее и спросила:
– Это все подстроено?
– Вовсе нет!
– Да я не сержусь на вас, это вполне понятно. Вы решили найти мне мужика, чтобы избавиться от моего присутствия.
– Да нет же!
– А я говорю, что да.
– Мы просто хотим, чтобы ты была счастлива.
– Это невозможно.
– Не говори так.
– Слушай, мне вообще не хочется говорить. Я иду к себе. Извинись за меня перед приятелем Фредерика.
– Но так нельзя себя вести!
– Ах вот как?! Ты собираешься мной командовать? Хочешь заставить меня переспать с ним? Тебе это доставило бы удовольствие? Ты только скажи, я все сделаю!
– Да нет… я просто так…
– Ну, если просто так, то оставь меня в покое, сделай милость! Я хочу побыть одна.
– …
И Матильда убежала в детскую, где ее ждали в темноте фальшивые звезды на потолке и Лили. Агата вернулась в гостиную с подносом в руках и сказала: «Матильда просила ее извинить, она неважно себя чувствует и пошла спать». Таким образом, встреча потеряла смысл. Мужчины начисто забыли о досье, которым якобы хотели заняться. Уго съел еще несколько орешков и поехал домой на метро.
20
Фредерик, слегка пристыженный тем, что затеял встречу под таким сомнительным предлогом, подошел к двери детской и постучал – еле слышно, чтобы не разбудить Лили. Но его невестка никак не отреагировала. Тогда он прошептал: «Матильда, это я, Фредерик… мне нужно с тобой поговорить…» За дверью по-прежнему царило молчание, но он стал повторять «Матильда… Матильда…» – еле слышно, на манер колыбельной, и наконец услышал, что может войти. Матильда лежала на кровати в белой ночной рубашке, ее длинные волнистые волосы разметались по подушке. Сейчас она была похожа на «Офелию» Джона Эверетта Милле [25]– идеальный образ в стиле прерафаэлитов, – человеческая фигура, затерянная на странном берегу, во власти то ли смерти, то ли умиротворения.
Фредерик на мгновение замер перед этой картиной в таком изумлении, что Матильда, привстав, спросила: «Ты хотел поговорить?» Только тогда он подошел, толком даже не зная, как держаться. Им овладело какое-то скрытое смятение, мешавшее управлять своими жестами. Что ему делать – стоять перед ней или присесть рядом? В конце концов Матильда слегка отодвинулась, и это можно было расценить как приглашение сесть на край постели. Фредерик пришел, чтобы попросить у нее прощения, им руководили вполне благородные чувства, желание исправить неловкость, но сейчас, оказавшись здесь, он никак не мог облечь в слова свое намерение. Матильда снова задала вопрос, на сей раз в прошедшем времени: «Так зачем ты хотел меня видеть?» Фредерик бросил взгляд на свою дочку, погруженную в мирный младенческий сон, далекий от душевных метаний взрослых, и наконец произнес: