— Все было так плохо?
Линдсей пожала плечами.
— Полагаю, нельзя винить в происшедшем только ее одну. Меня она родила, когда сама была еще совсем молоденькой — ей едва исполнилось семнадцать. Кроме того, теперь мне кажется, что она просто не была создана для того, чтобы быть матерью. Фактически ее никогда не было рядом. Она работала по ночам, а днем, естественно, спала, так что мне приходилось воспитывать себя самой. А потом, когда на свет появилась моя сестра, мне пришлось растить и ее. — Она поспешила добавить: — Не поймите меня неправильно. Я люблю свою сестру, но… — Линдсей умолкла, думая о том, что прошлое, в некотором смысле, совершило полный круг.
— Похоже, на вас свалилось слишком много.
— Да, мне было нелегко, — призналась она.
— И что было дальше?
— Когда мне исполнилось двенадцать, Кристал попала в тюрьму за торговлю наркотиками. А меня и сестру отдали в разные приемные семьи. — Голос ее звучал отстраненно и холодно, как если бы она рассказывала о людях и событиях, не имеющих к ней непосредственного отношения. Годы одиночества и безнадзорности научили ее дистанцироваться от подобных эмоций.
Рэндалл же был слеплен совсем из другого теста. На его лице, как на экране сейсмографа, отражались все переживаемые им чувства, и сейчас на нем читалось искреннее участие.
— Должно быть, для вас и вашей сестры это стало тяжелым ударом.
— Для Керри-Энн в большей степени, чем для меня. Меня отдали семейной паре, которая позднее удочерила меня. А вот моей сестре не повезло. В то время ей было всего три годика, а ее жизнь состояла из бесконечных переездов — приемные семьи часто менялись. Я даже потеряла ее из виду на долгие годы.
— Но ведь теперь это все позади, и она вновь с вами?
Линдсей кивнула и отпила глоток вина.
— В этом-то и заключается самое странное — я потратила полжизни на ее поиски, и внезапно, пару недель назад, она сама появилась на пороге. А ведь последний раз я видела ее, когда она была вот такой, — и Линдсей опустила руку на уровень столешницы, показывая, какого роста была в те времена Керри-Энн. — Для меня это стало настоящим шоком.
Рэндалл негромко присвистнул.
— Могу себе представить. Воссоединение получилось еще то.
— Да уж. Совсем не так, как в кино, когда все обнимаются, а потом экран гаснет. — Неожиданное появление сестры пробудило в душе Линдсей массу самых противоречивых чувств. — Разумеется, я счастлива, что она вновь вошла в мою жизнь, хотя в наших отношениях далеко не все гладко. И дело не только в том, что нас воспитывали совершенно по-разному — просто мы изначально полные противоположности.
— То есть?
Линдсей заколебалась, не зная, как выразить словами свои ощущения и при этом не выставить сестру в неприглядном виде — она не хотела, чтобы у него сложилось о ней неверное представление.
— Ну, во-первых, Керри-Энн не любит читать. Я не могу представить свою жизнь без книг, а моя сестра даже не знает, кто такой Достоевский. Кроме того, меня не так-то легко вывести из себя, а она… Стоит ее погладить против шерсти, как она взрывается, подобно римской свече[45]. — Линдсей умолкла и принялась задумчиво вертеть в пальцах ножку фужера, глядя невидящим взором куда-то перед собой. — Я знаю, что ей пришлось нелегко, поэтому пытаюсь проявить понимание, хотя мне не всегда хватает терпения при общении с ней. Я все время вынуждена напоминать себе о том, что она была лишена тех преимуществ, которые имела я.
— Уверен, со временем все наладится, — сказал он.
— Если только раньше мы не прикончим друг друга, — сухо рассмеявшись, отозвалась Линдсей и пояснила: — Керри-Энн живет со мной и мисс Хони. Временно, разумеется, пока она не найдет себе подходящее жилье.
Глаза его блеснули в озорной улыбке.
— Позволено мне будет поинтересоваться, кто такая мисс Хони?
— Вы видели ее — помните леди за прилавком? Полагаю, ее можно назвать моей приемной крестной матерью. Она жила с нами по соседству, когда я была еще совсем маленькой, и она присматривала за нами, когда Кристал не было поблизости. Собственно, она — единственная, кто у меня остался из моей семьи. Не считая Керри-Энн, естественно. Мне бы лишь хотелось, чтобы у нас с сестрой все складывалось так же легко и просто, как у меня с мисс Хони. Пока что мы чаще сталкиваемся лбами, чем укрепляем родственные узы.
Рэндалл с сочувствием закивал.
— Та же самая истории и у меня с моим братом, вот только мы росли под одной крышей. Он — республиканец, я — демократ. Он ревностный прихожанин, часто ходит в церковь, а я — никудышный католик. Но даже если мы частенько не находим общего языка, это не значит, что мы не заботимся друг о друге.
Линдсей отставила в сторону свой фужер, сообразив, что вино уже ударило ей в голову. По крайней мере, настолько, чтобы смотреть Рэндаллу прямо в глаза и иногда терять нить разговора. Она окинула его долгим взглядом, и то, что она увидела, ей понравилось.
— Спасибо вам, — проговорила она наконец. — Как приятно поговорить с тем, кто тебя понимает. И кто не считает меня исчадием ада оттого, что временами мне хочется придушить свою сестру.
— От этого вы не становитесь исчадием ада. Такие чувства свойственны любому человеку.
Он улыбнулся и перегнулся через стол, чтобы взять ее за руку. Жест выглядел бы вполне невинным и дружеским, если бы он не задержал ее пальцы в своих. Между ними проскочила искра, и не заметить этого было нельзя. Они пересекли границу, отделяющую сугубо деловые отношения от совсем иных, которых она боялась и жаждала одновременно. Линдсей почувствовала, как в ней поднимается жаркая волна, и, судя по тому, как он смотрел на нее, Рэндалл в этот момент думал о чем угодно, только не о делах.
«Что я делаю? У меня же есть близкий друг!» Она неохотно отняла руку и откинулась на спинку стула.
— Разумеется, не помогает делу и то, что ей негде остановиться, и это как раз в тот момент, когда я и сама могу остаться без крыши над головой. — И Линдсей, стараясь не испортить чудесную атмосферу вечера, в нескольких словах рассказала ему о том затруднительном положении, в котором оказалась.
Рэндалл внимательно слушал ее, и лицо его мрачнело все больше. Он явно симпатизировал жертвам несправедливости.
— Что вам известно об этом Ллойде Хейвуде? — спросил он.
— Только то, что о нем можно узнать в Интернете, — ответила она. — Плюс то, что он — негодяй, к тому же обаятельный.
— И это хуже всего, — пробормотал он и нахмурился еще сильнее.
— Не могу не согласиться с вами, — отозвалась она, вспоминая ловкую попытку Хейвуда одурачить ее и заманить в свои сети. — Но как можно бороться с таким человеком? У него практически все козыри на руках. И бездонные карманы, вдобавок. Он отправит меня в богадельню, если только ему не удастся выжить меня из собственного дома.
Рэндалл, все такой же мрачный, глубоко задумался, и она решила, что он вспоминает собственный горький, аналогичный этому опыт. Что-нибудь такое, что вынудило его покинуть мир Уолл-стрит на пике карьеры, променяв его на туманное будущее начинающего писателя, — быть может, сделка с нечистоплотным партнером, что-то, обо что он здорово обжегся? Но прежде чем она успела спросить его об этом, к ним подошел официант, чтобы убрать со стола грязную посуду. К тому времени, когда им принесли кофе и десерт — бесподобный torta di поппа[46], приготовленный по личному рецепту Паоло, — они уже перешли к другой теме. Рэндалл рассказал ей о своей матери, у которой, помимо нескольких апоплексических ударов, развивалась болезнь Альцгеймера. Он признался ей, что ему невыносимо тяжело наблюдать за тем, как постепенно исчезает облик некогда интеллигентной и остроумной женщины, которую он знал. Линдсей откровенно поведала ему о том, каково ей было потерять Теда и Арлен.
Когда официант принес счет, Рэндалл оплатил его, а потом обошел столик и предложил ей руку, чтобы помочь подняться. В этот момент они походили на самую обычную семейную пару, закончившую ужинать в ресторане и собирающуюся отправиться домой. Его присутствие приятно согревало ее, и она подметила завистливые взгляды, которыми проводили их несколько посетительниц, наверняка решивших, что они переживают романтический период влюбленности, и наверняка пожелавших себе того же. У дверей Рэндалл приостановился, чтобы поблагодарить Паоло, толстенького итальянца средних лет. — Последний раз такой итальянской вкуснотищей меня угощали в доме моей бабушки в Монтепульчиано, — сделал он комплимент шеф-повару и владельцу ресторана в одном лице, чью страсть к стряпне наглядно подтверждал его белый халат, заляпанный пятнами соуса и туго обтягивающий его объемистый животик. А потом добавил по-итальянски:
— Dal cuore mangiate l'alimento migliore.
Толстяк просиял и воскликнул:
— Esattamente[47]!
— Что вы ему сказали? — полюбопытствовала Линдсей, когда они вышли наружу.
— Это примерно означает: «Лучшая еда готовится с чистым сердцем».
— Я не знала, что вы говорите по-итальянски. — Линдсей была поражена. Что касается ее самой, то языки давались ей с трудом.
— Вы еще многого не знаете обо мне, — сказал он, предлагая ей опереться на его руку, когда они зашагали по тротуару. Голос его звучал приветливо и даже чуть насмешливо, но она заметила на его лице озабоченность.
Рэндалл предложил подвезти ее домой, и она не нашла в себе сил отказаться. Даже если бы она не отдала Керри-Энн ключи от своей машины, то была слишком навеселе, чтобы самой садиться за руль. Но дело не только в вине, думала Линдсей, держа его под руку, когда они направлялись к тому месту, где был припаркован его автомобиль. Близость Рэндалла кружила ей голову. Она чувствовала себя так, как бывало в школе с мальчиками, в которых она влюблялась. Она уже очень давно не испытывала ничего подобного.