настоящий негодяй добьется своего? Он прав в одном — ты можешь потерять все, а не только ранчо. Ты должна подумать, что для тебя лучше в долгосрочной перспективе.
— И что вы предлагаете? — спросила Линдсей.
— Ты можешь продать свою землю. — Мисс Хони сочувственно взглянула на нее. — Я все понимаю. Эта идея мне нравится ничуть не больше, чем тебе. Но иногда бывает лучше сдаться.
— Это мой дом! — вскричала Линдсей. — Я не могу просто взять и уехать отсюда!
— Почему же, можешь, и еще как! — отозвалась пожилая женщина со свойственным ей прагматизмом. — Ты можешь сделать почти все, что задумаешь. И всегда могла, даже когда была вот такой. — Она опустила руку на полметра от пола, показывая, какого роста тогда была Линдсей. — Глядя на то, как ты заботилась о своей сестре и ухаживала за ней, можно было подумать, будто ты приходишься ей матерью. А ведь ты была настолько маленькой, что едва могла позаботиться о себе. И небольшая неудача, подобная этой, не в силах ничего изменить. Пройдет совсем немного времени, и ты опять встанешь на ноги.
Линдсей была тронута столь искренней поддержкой, несмотря на то что случившееся вряд ли можно было назвать «небольшой неудачей». Пожалуй, правильнее было бы сказать «настоящая катастрофа».
— Я уверена, что справлюсь, даже если лишусь всего, — сказала она. — Но, черт возьми, — руки ее сжались в кулаки, — я не сдамся без борьбы!
— Вот что я подумала… — Мисс Хони опустила глаза на кошку, которая забралась к ней на колени, и стала рассеянно почесывать ее за ушами. — Благодаря тебе я смогла отложить немного денег. Учитывая страховку, на жизнь мне вполне хватит. Я могла бы снять квартиру в городе, где-нибудь неподалеку, чтобы пешком ходить на работу. Пожалуй, будет лучше, если тебе не придется беспокоиться еще и обо мне.
Линдсей решительно отказалась от такого предложения.
— Вы никуда не уедете — никто из вас. — Она строго взглянула на Керри-Энн, на лице которой читалось беспокойство. — Я рассчитываю, что вы обе мне поможете пройти через это. А если мы проиграем… — Она вздохнула. — Давайте реагировать на неприятности по мере их поступления. Нечего тревожиться заранее.
Мисс Хони кивнула; в глазах ее блестели непролитые слезы. Она хрипло прошептала:
— Я надеялась, что твой ответ будет именно таким.
Обе они посмотрели на Керри-Энн, которая хранила молчание. Было время, когда Линдсей могла бы решить, глядя на выражение ее лица, что сестре просто наплевать, но за последние недели она поняла, что это — всего лишь маска, скрывающая ураган эмоций. Наконец Керри-Энн, пожав плечами, сказала:
— Что бы вы ни задумали, я с вами. Да у меня, собственно, и нет особого выбора. — Уголки ее губ дрогнули и приподнялись в несмелой улыбке. — Есть, правда, еще одна вещь… — Она опустила глаза на конверт, в котором лежал чек и который Линдсей, не отдавая в том себе отчета, все еще держала в руках. — Ты не хочешь взглянуть, на какую сумму он выписан?
Линдсей, оказывается, напрочь забыла о чеке и теперь, вскрывая конверт, сказала:
— Все это решительно ни к чему. Можно подумать, от этого что-нибудь изменится.
— Но, по крайней мере, ты должна знать, каковы ставки в игре, — возразила сестра.
Линдсей вынула чек из конверта, и мисс Хони с Керри-Энн придвинулись, чтобы взглянуть на него. На мгновение они лишились дара речи.
Наконец Керри-Энн с благоговением проговорила:
— В жизни не видела столько нулей на чеке.
Мисс Хони посмотрела на Линдсей.
— Должно быть, он уверен, что для человека в твоем положении сумма будет чертовски соблазнительной.
— И он прав. — Керри-Энн по-прежнему не сводила с чека широко раскрытых глаз, но вдруг спохватилась и покаянно посмотрела на Линдсей. — Я не имела в виду ничего такого. Это же твои деньги. Можешь сделать с ним все, что тебе заблагорассудится.
— Это не мои деньги, — Линдсей сунула чек обратно в конверт. — У меня нет ни малейшего желания принимать и обналичивать его. Если эти два мошенника решили, что меня можно купить, то они не знают, с кем связались!
— Ого! — Мисс Хони протестующим жестом выставила перед собой руку. — Мне представляется несправедливым стричь обоих под одну гребенку. Мы не можем утверждать с уверенностью, что наш мальчик замешан в этом деле. — Линдсей про себя поразилась тому, как быстро Рэндалл успел стать «нашим мальчиком». Неужели им не ясно, что он оказался таким же врагом, как и его любимый папочка? — Тебе не кажется, что ты должна хотя бы выслушать его? Он не произвел на меня впечатления человека, стремящегося пустить пыль в глаза. Особенно с той, к кому он неровно дышит.
Линдсей на мгновение заколебалась, но тут же взяла себя в руки.
— Но именно так он и поступил — он солгал мне.
— Линдсей права, — вмешалась Керри-Энн.
— Спасибо, — Линдсей с благодарностью взглянула на сестру.
— Я всего лишь хочу сказать, что не стоит спешить с окончательными выводами, — посоветовала мисс Хони. — Помни о презумпции невиновности.
— Это правило справедливо только в суде, — возразила Линдсей. — И даже если он ни при чем, то почему не признался мне во всем сразу? — Она вспомнила, что он как раз и собирался открыть ей нечто важное, перед тем как приехал его отец, но отогнала от себя эту мысль, решив, что намерение — это все же не поступок. — Все то время, что я жаловалась на злодея Ллойда Хейвуда, он не проронил ни слова о своих родственных связях. Ни единого слова. И даже если это не было ложью, с его стороны это было нечестно.
— Уж кому, как не тебе, знать, каково это, когда ты не желаешь иметь ничего общего со своими родственниками, — мрачно обронила мисс Хони.
Ее слова заставили Линдсей призадуматься. Она действительно не желала иметь ничего общего с Кристал; она даже отказывалась писать ей письма, когда та сидела в тюрьме. Однако же она никогда никого не вводила в заблуждение относительно своей матери. А Рэндалл не просто ввел ее в заблуждение; он заставил ее поверить, что заботится о ней, а это было во много раз хуже. Она чувствовала себя обманутой вдвойне. Разве она сможет когда-нибудь простить такое?
— Она знает о том, что ты — мой сын? — поинтересовался отец Рэндалла, когда они утром того злополучного дня встретились в отеле за завтраком.
Они сидели на террасе, с которой открывался вид на гавань. Утреннее солнце с трудом пробивалось сквозь туман, и хотя было еще довольно прохладно — прохладно настолько, что остальные гости отеля предпочли застекленный холл открытой террасе, — пожилой мужчина, казалось, чувствовал себя вполне комфортно в легких летних брюках и полотняном спортивном пиджаке, потягивая кофе и отщипывая кусочки от пирожного из слоеного теста. Он выглядел так, словно собирался отправиться на летний матч в поло. Рэндалл, напротив, откровенно мерз в своей довольно-таки теплой куртке с начесом и брюках из хлопчатобумажного твила.
— Нет. Я жду подходящего момента, чтобы сообщить ей об этом. — Рэндалл нахмурился, уткнувшись в свою чашку с кофе, которую он баюкал обеими руками, согревая их.
— На твоем месте я не стал бы тянуть с этим, — посоветовал сыну Ллойд. — Ты же не хочешь, чтобы она услышала об этом от кого-нибудь еще?
Рэндалл ничего не ответил; он давно научился тому, что в разговоре с отцом стоит держать свои мысли при себе. Все это началось, еще когда он учился в школе. Он позвонил Ллойду, чтобы сообщить ему потрясающую новость: он поступил в Принстон. Отец называл это «упражнение по закалке характера» — он согласился оплачивать счета за обучение только при одном условии: Рэндалл будет работать на него во время летних каникул. А поскольку у матери и приемного отца таких денег не было, юноше не оставалось ничего иного, кроме как согласиться.
Следует отметить, что в то время двое детей Ллойда от второй жены и она сама ни в чем не нуждались.
Нет, Рэндалл не обижался. Отец намеревался закалить его характер, и он преуспел в этом. Закончив колледж, Рэндалл пошел работать в единственное место, где мог добиться успеха и обыграть отца на его собственном поле. Правда, в конце концов получилось так, что Уолл-стрит вчистую обыграл его самого. Сколько бы денег он ни зарабатывал, ему всегда было мало. Он стал похож на людей, с которыми работал: они всегда ждали своего главного, единственного и неповторимого шанса, не обращая внимания на жизнь за пределами Уолл-стрит. И вот однажды, положив трубку после телефонного разговора с клиентом, которого он убедил приобрести акции компании сомнительного происхождения, которые он с коллегами агрессивно проталкивал на рынок, Рэндалл испытал отвращение к себе, поскольку понял, что он не превзошел отца — он стал таким же, как отец. И тогда он ушел, отказавшись от всего: от дохода, исчислявшегося семизначными цифрами, шикарных двухуровневых апартаментов в фешенебельном районе, костюмов от Алана Флассера по три тысячи долларов и бесконечной череды дорогих женщин, привлеченных запахом денег. Впрочем, наверняка нашлись те, кто счел это хорошим ходом в молодежном бизнесе, в котором те, кому исполнилось сорок, считались уже древними стариками, но для него этот шаг был единственным выходом.
Однако старик был прав в одном. Рэндалл давно должен был рассказать Линдсей всю правду о себе. Он жестоко корил себя за то, что до сих пор не сделал этого, однако отцу сказал совсем другое:
— От кого она может услышать об этом? Я не говорил этого даже своему издателю. Единственные люди, помимо мамы и Энтони, которые знают о том, что мы с тобой родственники, — это те, с кем я вырос. — Достигнув совершеннолетия, он взял себе девичью фамилию матери. — А, да, и твоя семья, конечно. Но они со мной никак не пересекаются, и я сомневаюсь, что им есть до меня дело.
Рэндалл не смог устоять перед искушением отпустить шпильку в адрес жены отца, которая была намного моложе его, и их детей — сводного брата и сестры, остававшихся для него совершенно чужими людьми. В газетных и журнальных статьях, посвященных отцу, Рэндалл, если о нем вообще заходила речь, упоминался как «старший сын от первого брака».