— Странно, что Зевс до сих пор не спустился с Олимпа насладиться твоей красотой; он мог бы обернуться любым из твоих мужчин — мной, например.
— Ну если бы меня и вправду посетил Зевс, уж я бы об этом знала, — рассмеялась женщина. — Его, наверное, ни с кем не спутаешь.
— Ты имеешь в виду размер?
— Разумеется.
— Если дело в размере, Зевс точно выберет меня.
Необула ответила сочинителю ядовитой улыбкой:
— По правде говоря, ты ни капельки не похож на Зевса — даже на Зевса, который прикинулся Аристофаном. Скорее уж, на Пана, такого, знаешь ли, зловредного коротышку, который не пропускает ни одной пастушки.
— А ты напоминаешь Афродиту, обернувшуюся Необулой.
— Ты очень любезен, Аристофан.
— Не зря же я тебе плачу.
— Будь осторожен, ты тратишь на меня все деньги, которые хозяйка[49] платит за твои комедии.
— Оно того стоит. Мои денежки не утекают в никуда, как у других.
— Быть может, стоит подумать о будущем? Хозяин дома вот-вот выставит тебя вон за неуплату.
— Сегодня у меня есть крыша над головой. Какая разница, что будет завтра?
Необула слегка отодвинулась, чтобы взглянуть Аристофану в лицо:
— Стыдно признаться, но мне нравится тебя разорять.
— А я счастлив, что тебе это нравится. Но оставим столь сложные материи, поговорим о чем-нибудь попроще — например, о браке. Ты выйдешь за меня?
— Боги! Ты так высоко меня ценишь, что готов сделать рабыней и заодно присвоить мои деньги?
— Ну что ты, Необула. Для меня самое ценное сокровище — твоя красота. Твои соски слаще амброзии, твои ляжки мягче голубиных перышек.
— Что за блажь взбрела тебе в голову, Аристофан! С какой стати ты мне делаешь это нелепое предложение? Или ты и впрямь влюблен?
— Я думаю о тебе целыми днями, Необула. День для меня померк, я живу в ожидании ночи… — Комедиограф покопался в памяти в поисках возвышенных метафор и добавил: — Мне опротивел божественный свет Гелиоса, я не могу дождаться, когда Селена откроет свой бледный лик, чтобы…
— А ну прекрати, — разозлилась гетера. — Лирика не для тебя. Скажи лучше, что целый день ждешь не дождешься, когда откроется дом свиданий.
— Ответь же, Необула, неужели ты ко мне совсем равнодушна? Неужели ты не способна ответить на мои чувства?
— Ты же знаешь, Аристофан, ты для меня — один из посетителей. Морочить тебе голову куда интереснее, чем другим.
Слова гетеры пролились на душу комедиографа чудодейственным бальзамом. Окончание фразы он пропустил мимо ушей.
— Впрочем, ты и сам понимаешь, жертвовать ради тебя свободой я не стану. Я самостоятельная женщина. Что за радость провести остаток дней в гинекее, производя на свет маленьких Аристофанчиков.
— Ах, до чего же ты ко мне несправедлива. Я буду не такой, как другие мужья. Мы предназначены друг другу, я точно знаю.
— Откуда?
— Но ведь какая-то сила сводит нас вместе каждый вечер?
Необула со смехом потянула комедиографа за оттопыренное ухо.
— Так-то оно так, но для женитьбы этого маловато. Если бы ты и вправду меня любил, то не стал бы делать рабыней.
— Мы оба, как никто другой, заслуживаем свободы. Если сложить вместе мой талант и твою красоту, это будет поистине великий союз.
— «Мой талант и твою красоту», — передразнила Необула. — Ты действительно талантлив и… умен, пожалуй. У меня есть красота — единственное оружие, доступное слабой женщине. А у тебя, кроме таланта, есть твое непревзойденное уродство. Нос твой подобен здоровенной картофелине, уши твои напоминают лопухи. Но ничто не сравнится с твоим поистине непомерным пузом, которое колышется в такт твоим движениям, стоит тебе меня оседлать.
Аристофан засмеялся и взъерошил гетере волосы.
— Я предпочту яд из твоих уст вину из этого кубка, — провозгласил он, отпив глоток. — Выйди за меня и сделай мою жизнь восхитительно невыносимой!
— Вы, мужчины, не умеете добиваться женщин. Вы совсем нас не понимаете.
Аристофан оглушительно расхохотался и хлопнул по плечу своего приятеля Кинезия[50], который растянулся на ковре, наслаждаясь превосходным массажем, который делала ему Хлаис.
— Слыхал, Кинезий? Моя красавица утверждает, будто мы не способны понять женщин.
Друг комедиографа охотно посмеялся вместе с ним. Необула жаждала надавать Аристофану пощечин, но понимала, что это ни к чему не приведет.
— Без обид, — проговорил Кинезий, сдерживая смех, — но пока я содержу свою семью, моя жена будет сидеть в гинекее. Иначе не знать мне покоя: она у меня такая легкомысленная, того и гляди, попадет в историю. А я не желаю становиться посмешищем, как иные из нас, обойдемся без имен. — Он подмигнул Аристофану и приятели вновь разразились хохотом.
— Позволь спросить, Кинезий, — подала голос Тимарета, — о чем ты обычно говоришь со своей женой?
— Ну… это… о всякой ерунде, о чем с ней еще говорить.
— Вот видите, вам никогда не найти с нами общий язык, — заявила Необула. — Никогда вам нас не понять.
— Все женщины одинаковы, — разглагольствовал Кинезий, чувствуя мощную поддержку комедиографа. — Упрямые, своенравные и вероломные. Вспомните старые времена. Кто они, выдающиеся женщины прошлого? Деянира, убившая своего законного мужа Геракла из ревности и глупых подозрений; колдунья Медея, предавшая отца и брата ради Ясона…
— И убившая собственных детишек! — с готовностью подсказал Аристофан.
— Елена, жена царя Менелая, — продолжал Кинезий, — сбежала с любовником и развязала войну; брат Менелая Агамемнон пал от руки своей жены Клитемнестры, а Электра, еще один отпрыск этого славного семейства, подговорила брата Ореста убить собственную мать. Цирцея пыталась отравить Одиссея, когда ей не удалось затащить его на ложе. А Калипсо держала его в плену целых семь лет.
— Не забудь сладкоголосых сирен и гарпий!
— Да всех и не упомнить.
— А Пенелопа, жена Одиссея? — воскликнула Тимарета. — Разве она не хранила верность мужу, пока тот мотался по чужим краям?
— Ты слышал? — комедиограф толкнул друга в бок, борясь с приступами хохота. — Она… вспомнила… Пенелопу!
— Ну да! У нее еще были сто… двадцать девять… женихов! — Кинезий смеялся до слез.
— И что там было со ста двадцатью девятью женихами? — улыбнулась Необула.
Аристофан все не мог перевести дух:
— Ну же, Кинезий… Во имя Зевса!.. Расскажи ей… что там было… с этими женихами!
Подавив раздражение, Необула принялась ласкать Аристофана особым способом, который сводил его с ума. Ощутив острое возбуждение, комедиограф тут же позабыл о Пенелопе и переключил внимание на гетеру. Необула прошептала ему на ухо:
— Сегодня я приготовила для тебя нечто особенное.
Заинтригованный Аристофан вскинул брови. Поднявшись на ноги, он покорно протянул гетере руку, давая понять, что готов отправиться с ней куда угодно.
— Берегись, она пожирает мужчин! — веселился Кинезий.
— Боги избрали для меня поистине сладостную смерть! — отозвался Аристофан с блаженной улыбкой.
Гетера увлекла комедиографа в большую комнату без мебели, все убранство которой составляли толстый ковер и разбросанные по углам подушки. Аристофан слышал, что самые богатые посетители готовы заплатить баснословные суммы за право побывать в тайных покоях, недоступных простым смертным, но ему самому такое было, разумеется, не по карману. И вот теперь, благодаря щедрости Необулы, комедиографу представилась возможность испробовать самых изысканных наслаждений, знакомых лишь посвященным. Меж тем, гетера приступила к таинственному и жуткому ритуалу, который и пугал, и возбуждал одновременно. Заставив Аристофана раздеться, она сковала его по рукам и ногам.
— Весьма любопытно, — пробормотал комедиограф.
Аристофан стоял на четвереньках, короткие цепи почти не позволяли ему двигаться. Гетера зашла сзади и ласкала ему ягодицы и живот. Грудь Необулы касалась спины Аристофана, ее рука змеей скользила к низу его живота, легонько царапая кожу. Комедиограф чувствовал, что теряет голову. Вот рука женщины легонько сжала его пенис. Аристофан дышал тяжело и прерывисто.
— Ты мой раб.
— Я твой раб, госпожа.
Пальцы гетеры на мгновение разомкнулись и тут же снова сомкнулись на основании пениса, вырвав у мужчины стон муки и восторга. Он ждал, затаив дыхание, но гетера уже принялась гладить его ягодицы, глубоко проникая между бедер. Аристофан словно погружался в кипящую лаву. Но ласки внезапно прекратились.
— В чем дело?
— Мне понадобится конский жир. Подожди минутку.
— Конский жир? — перепугался Аристофан.
Но Необула уже выскользнула из комнаты, оставив его одного, в нелепой и унизительной позе. Аристофан робко огляделся, стараясь не думать о сковавших его кандалах. Внезапно послышался чей-то смех. Комедиограф вздохнул было с облегчением, но тут же понял, что это не гетера. Смеялся мужчина. Повернув голову, насколько это было возможно, Аристофан побелел от ужаса: в комнату вошел Анит, один из самых свирепых его кредиторов. Усевшись на должника верхом, Анит ухватил Аристофана за волосы и резко запрокинул ему голову.
— Как приятно видеть тебя здесь, в столь удобном положении, — промурлыкал он сладким голоском, в котором таилась смертельная угроза, — а то ты взял привычку водить меня за нос.
— Я как раз собирался тебя разыскать, клянусь!
— Очень хорошо! Значит, ты готов вернуть мне три тысячи сто драхм?
— Так много? Я же брал ровно три тысячи.
— Это было еще в прошлом году. С тех пор успела смениться не одна луна.
— Да, да, конечно, не беспокойся. Я заплачу на этой неделе.
— Надеюсь, на этот раз ты не врешь, для твоего же блага.
— Да нет же, точно. Я обязательно заплачу.
Анит разжал кулак, но слезть со спины комедиографа не спешил. В комнате повисла тишина. Аристофан гадал, какое унижение последует теперь. Новая пытка не заставила себя ждать: по шее и спине комедиографа побежали горячие струи. Мучитель вновь разразился злобным смехом.