— А где ты, кстати, его взяла? — спросила я. — Частный музей?
— Нет. Безумный коллекционер. Частное лицо, неприлично богатое. Но человек при этом хороший. Об искусстве заботится по-честному. Вот у него действительно дом-музей. Заходишь — и голова кружится. Много копий, конечно, но копии очень достойные.
— Копии? — Она попала в точку, и я немедленно уцепилась за ее слова. — Послушай, так он наверняка знает, кто сейчас лучшие копировальщики.
— Ну да, — пожала плечами Марта. — Знает, но не факт, что выдаст. Профессия-то, скажем прямо, на грани. Они всё время под колпаком. А тебе зачем? Ты сама кого хочешь скопируешь при желании.
— Да нет, это не мне, — соврала я. — Один знакомый интересовался.
— А, наш новый друг архитектор, — опять оживилась Марта, и я не стала ее разубеждать. Мне тоже хотелось говорить только о нем. Он и правда мне очень понравился.
Мы договорились, что он заедет в семь. Начиная с четырех я стала выглядывать из окна на улицу с интервалом примерно минут в пятнадцать. Разумеется, я придумала себе его появление в мельчайших деталях и была уверена, что он приедет на черной блестящей машине и в подарок я получу длинноногие розы непременно алого цвета. Он вышел из лимонного «мини-купера», который припарковал под деревом перед моими окнами, и долго доставал что-то с заднего сиденья. Вопреки моим ожиданиям, вместо цветов он привез с собой довольно большой прямоугольный сверток, перетянутый бечевкой. Похоже, внутри была картина, но я подумала, что дарить картину реставратору — это как-то уж слишком, и отправилась открывать ему дверь в большом замешательстве. Марк сразу звонко поцеловал меня в щеку, как будто мы дружили сто лет, прошел в коридор и прислонил сверток к стене.
— Эго потом, — сказал от, перехватив мой удивленный взгляд. — Всё потом объясню. Ну, показывай, как у тебя тут что. Или давай, я сам угадаю, где что и что к чему. — И он, потирая руки, направился прямиком в гостиную.
Удивляясь самой себе, я пошла за ним по собственному дому. Будь на месте Марка кто-то другой, я бы немедленно поставила его на место, не допустив подобной дерзости. Но с ним всё сразу стало как будто само собой: комфортно, легко и весело. Он вел себя свободно, но не был наглым, не переходил границ. Он шутил, и мне было смешно, он подтрунивал надо мной, но мне не было обидно. В гостиной Марк с головой залез в камин, потому что ему стало интересно, что за необычная у него конструкция, в ателье внимательно рассмотрел все картины и сказал, что это самый красивый склад шедевров, какой ему доводилось видеть. В коридоре изучил фотографии на стенах и заявил, что я похожа на мою бабушку, а я не могла не похвастаться моим самым любимым снимком, где она стояла в шляпке под пальмами и игриво улыбалась фотографу.
— Это мама твоего отца?
— Нет, это мама моей мамы. Она придумала назвать меня Агатой.
— Твоя мама воспитывала тебя одна? То есть… как вообще у тебя дела с родителями?
— С родителями у меня всё хорошо, — рассмеялась я. — У меня их полный комплект, с этим у меня полное везение, так что моей маме не пришлось мучиться со мной в одиночестве, да она бы и не справилась. Они когда-то работали вместе на…
— Ты часто с ними видишься? — перебил он, не отрывая взгляда от фотографий. — Они живут где-то рядом?
— Они живут в большом старом доме на другом конце города. Видимся мы не то чтобы слишком часто, но слышу я их систематически. Причем иногда даже без телефона. Видимо, некоторые воспитательные моменты записались у меня на подкорке, и когда мне, например, ужасно хочется наделать глупостей, мой мозг быстро находит в архиве подходящую запись выступления моей мамы по этому поводу и врубает мне ее на полную громкость.
Марк даже не улыбнулся моей шутке, а очень серьезно кивнул, как будто со знанием дела.
— А как твои родители? — вежливо поинтересовалась я. — Чем они занимаются? Они, наверное, сильно тебя любят. Ты такой… Мне кажется, ты рос в большой любви.
— Мою маму зовут Агата, — всё так же серьезно сказал он и вдруг спросил чуть ли не радостно: — А где у тебя дверь на чердак?
— Чердак? — удивилась я.
— Ну да! У тебя же есть чердак, чтобы там прятаться?
— Чердак есть. Но я не прячусь. От кого мне прятаться?
— Не скажи. — Марк скорчил уморительную загадочную физиономию, взял меня за руку и потащил за собой в сторону кухни. — Чердак — это крайне полезное помещение. А прятаться там можно от кого угодно или от чего угодно. Чердаки помогают от разочарований, обид, от дурных людей. Да и просто от самого себя там можно прекрасно прятаться. Я в детстве очень любил забираться на чердак. Однажды, лет в восемь, мы забрались туда с моим другом, долго играли, бесились, а потом так устали, что заснули на коробках со всяким тряпьем. А мама не знала, где мы. И мама того мальчика пришла к нам забрать его. Ну, в общем, мне конкретно досталось, когда нас обнаружили. И мама моего друга запретила ему со мной дружить. Прямо там, при мне.
— Послушай, — сказала я. — Ты, похоже, так настрадался, что я приготовлю тебе что-нибудь выпить. Тем более что ты привел меня ко мне на кухню.
— Кухня прекрасная, — осмотрелся он. — Большая. И много света… А там что?
— Там была старая кладовка и кусок соседской террасы, — крикнула я ему уже в спину. — А теперь — зимний сад. Импровизация на тему! Мне хотелось зимнего сада, но пространство не позволяло. Так что пришлось сломать стенку, наделать лишних окон — и вот…
— Здорово! — отозвался он из-за высоких застекленных дверей. — Просто кусок лета! Тогда, конечно, и чердак не нужен. Наверное, любишь тут сидеть?
— Люблю. Не так сильно, как в ателье, но тоже очень люблю.
— Но в ателье ты ведь только работаешь?
— Не совсем. — Я доставала с полки лучшие стаканы. — Я счастливый человек: люблю то, чем занимаюсь! И мне, представь, еще и платят за это деньги! Ну, разве не красота? Так что ателье — это самое любимое место в доме. Я там живу. А конкретно — поселяюсь в той картине, с которой работаю в данный момент. Да-да, не смейся, они для меня такие живые, такие интересные… Каждая картина… это как новая реальность! Мне в них так спокойно, так хорошо там внутри, пока я работаю. Я даже разговариваю с ними. Я в них прячусь!
— Даже если это батальные сцены или натюрморт с убитыми утками?
— Даже тогда. — Я засмеялась и протянула ему стакан. — А вот утку я, кстати, отменно готовлю!
— Надеюсь, когда-нибудь удастся попробовать. — Он подмигнул и сделал глоток.
Потом прищурился, сложил на груди руки и спросил:
— А кому ты готовишь?
— Себе. Друзьям. Гостям. На самом деле, это бывает не так часто. А что?
— Ничего. Просто так.
Он вдруг сделал шаг ко мне, наклонился, почти коснувшись моей щеки, и мне показалось, что он собирается меня обнять. Если совсем честно, я была уверена, что он меня поцелует. Но Марк всего-навсего поставил стакан на столешницу у меня за спиной и выпрямился. Он решил со мной играть?.. Я чувствовала себя девятиклассницей.
— Пригласишь меня на обед? — спросил он, а в глазах у него прямо-таки прыгали лукавые искры. — Или на ужин?
— С условием, что ты…
Но вместо того, чтобы продолжать партию игры во флирт, он вдруг вышел из кухни и куда-то направился.
— Марк?
— Мне нужно кое-что тебе показать. Иди сюда.
Я вышла из кухни. Он снимал бечевку со своего свертка.
— Что это? Сюрприз? Маленький прелестный Ренуар в подарок в честь нашего знакомства?
— Ренуара я куплю тебе, когда разбогатею, — абсолютно серьезно ответил он. — А сейчас мне нужна твоя консультация. Тут вот что…
Внутри свертка действительно оказалась картина. Он снял с нее бумагу и повернул к свету. Старый лак отозвался бликами, полотно вздрогнуло в его руках, и я сразу увидела, в чем дело. Картина была ранена, кто-то ударил ее ножом. Чем-то острым. Я взяла ее у Марка и понесла в ателье. Он шел за мной.
— Я сейчас тебе всё расскажу, — начал он. — Это картина моих друзей. Они отдали мне ее на хранение, не могли оставить дома, уезжали в командировку. Надолго. Это их фамильное достояние, если так можно сказать. А у меня недавно был ремонт. Я же архитектор, я всё время что-то перестраиваю. Я снял ее со стены и нес в другую комнату, но оступился на лестнице, и так поучилось, что она порвалась. Я зацепился за край перил и…
Я поставила картину на мольберт и осматривала ее.
— Она не порвана, — сказала я. — Ты можешь ничего мне не рассказывать, я сама тебе всё расскажу. Если бы она была порвана, это выглядело бы совершенно иначе, уж поверь мне. А тут порез, это и слепому видно. И даже красочный слой осыпался, довольно много потерь…
Это был неплохой портрет. Суровая, властная женщина восседала на стуле с высокой спинкой, чинно сложив руки на коленях поверх складок пышного платья. Скорее всего, девятнадцатый век. И именно на руки пришелся порез.
— Не удалось собрать остатки грунта там, где ее порезали? — спросила я.
— Ее не резали, — спокойно сказал Марк. — Я настаиваю.
— Марк, да мне-то какая разница? Я профессионал и знаю, что это порез, но я же не собираюсь заявлять в полицию. Тут нет никакого умышленного убийства, от силы этой дамочке переломали пару пальцев. Дело в принципе поправимое.
Он никак не отозвался на мою шутку и несколько минут молчал.
— Это важно, — сказал он после паузы. — На меня могут рассердиться. Мне это не нужно. Мне нужно, чтобы ты мне помогла. И… Она порвалась, потому что я оступился.
— Хорошо, — кивнула я. — Так вот, на том месте, где ты с ней оступился и она удивительным образом налетела на что-то тонкое и острое, ты не собрал остатки фунта?
— Эго случилось в помещении… А, ты же не про землю, конечно, а про краску?
— Ну да. Почти. На грунт наносят сам красочный слой. Так ты не собрал то, что с нее осыпалось? Потому что в принципе это можно вернуть обратно.
— Нет, я ничего не собирал. Ты сможешь что-то с ней сделать? То есть взять ее на реставрацию?