Гэндальф первым въехал под сень леса, за ним поскакал весь отряд. Там, где дорога из Рогатой Башни входила в лес, перед всадниками будто отворились великанские ворота в оправе толстенных сучьев. С удивлением всадники увидели, что дорога продолжается, вдоль нее течет Хельмский Ручей, а в просвете между кронами с неба светят золотые звезды. Только по сторонам дороги под деревьями залегла тьма, и сквозь нее ничего не было видно. Слышались какие-то шорохи, скрипы, шум ветвей, отдаленные крики, невнятный говор, гневное ворчание. Но ни одной души, никаких следов орков не было видно.
Леголас и Гимли сидели на одном коне и старались держаться поближе к Гэндальфу, ибо гном боялся леса.
— Тут жарко, — сказал Леголас Гэндальфу. — Гнев кипит вокруг нас. Чувствуешь?
— Чувствую, — ответил Гэндальф.
— Что стало с несчастными орками? — спросил Леголас.
— Этого, наверное, никто уже не узнает, — ответил Гэндальф.
Некоторое время все ехали молча. Леголас все время оглядывался и охотно бы остановился, чтобы послушать лесные голоса, но Гимли ему не разрешил.
— В жизни не видел таких странных деревьев, — говорил эльф. — А ведь я много их знал от желудя до глубокой старости. Хотел бы я здесь побродить свободно, — у этих деревьев есть голоса, и со временем я бы научился понимать их мысли.
— Нет, нет! — взмолился Гимли. — Давай скорее выезжать отсюда. Я уже понимаю их. Они ненавидят всех, ходящих на двух ногах, и говорят о том, что надо всех давить и душить!
— И совсем не всех, а только орков, — сказал Леголас. — Они не знают ни эльфов, ни людей, потому что они нездешние и сюда издалека пришли. Видишь ли, Гимли, я, кажется, догадался, откуда они, — они из диких глубин Фангорна.
— А Фангорн — самый опасный из всех лесов Средиземья, — сказал Гимли. — Я им благодарен за все, что они сделали, но я не могу их полюбить. Ты вот их считаешь удивительными, а я видел тут гораздо большее диво, получше всех лесов и рощ мира! У меня еще сердце полно впечатлений. Чудаки эти громадины! У них тут одно из чудес северного мира, а что они о нем говорят? — Пещеры! Для них это просто пещеры. Убежище на случай войны и зернохранилище в дни мира. Ты не видел, дорогой Леголас, какие огромные и удивительные пещеры в Хельмской Теснине! Да если бы мир об этом узнал, гномы ходили бы сюда толпами, чтобы только посмотреть, да-да, и платили бы за это чистым золотом!
— Я бы много заплатил, чтобы их не видеть, — сказал Леголас, — а если бы заблудился в них, заплатил бы двойную цену, чтобы мне помогли выбраться!
— Ты их не видел, поэтому я тебе шутки прощаю, — ответил Гимли. — Но ты говоришь глупости. Разве не красив дворец, в котором живет твой король под Лихолесским всхолмьем, который гномы много веков назад помогали вам строить? А он ведь попросту нищая конура по сравнению со здешними пещерами! Здесь есть огромные залы, звенящие вечной музыкой воды, которая каплями стекает в красивейшие озера, похожие на зеркальный Келед-Зарам в звездном свете! А когда люди зажгли факелы, Леголас, и шли по ровному полу под высокими гулкими сводами, драгоценные камни, кристаллы и золотые жилы засверкали в гладких стенах, свет пронизал мрамор, и он светился, как раковина, как жемчуг, как живая рука Владычицы Галадриэли! Леголас, там есть колонны белые, и шафранные, и розовые, как утро, причудливые, будто из снов. Они растут из разноцветных оснований и тянутся навстречу сверкающим сталактитам, которые висят под потолками, словно крылья, шнуры, змеи, тонкие щитки и нежные облака. Иногда они напоминают знамена, свисающие со стен в высоких замках. Все это отражается в тихих озерах. Из темных вод, покрытых стеклянным льдом, выступают очертания страны, которая не могла бы присниться даже самому Дарину! В глубину идут красивейшие галереи и кончаются там, где смыкаются каменные челюсти. Туда не доходит никакой свет. Вдруг — динь! — падает серебряная капля, и в кругах, бегущих по воде, отраженные колонны и башни гнутся и колеблются, как кораллы и водоросли в морских гротах. Свет факела озаряет следующую комнату, показывает следующий сон, а позади наступает вечер и все гаснет. А дальше — новые залы, галереи, купола, лестницы, крутые подъемы и спуски до самого сердца гор, Леголас! Пещеры! Сверкающие гроты Хельмской Теснины! Счастливая судьба привела меня в них. Я плакал, когда пришлось оттуда уходить.
— Раз это для тебя такая радость, друг Гимли, — сказал эльф, — то желаю тебе вернуться с войны невредимым и снова увидеть эти пещеры. Только не болтай о них своим соплеменникам! Судя по твоим прежним рассказам, им уже почти нечего стало делать в своих горах. Может быть, здешние люди поступают правильно, что не разглашают тайну своего чуда. Одно трудолюбивое гномье семейство, вооруженное молотками и долотами, наверное, может быстро разрушить то, что ими построено за века.
— Ты нас не понимаешь! — возмутился гном. — Нет в мире гнома, которого бы не тронула такая красота. Ни один из потомков Дарина не превратил бы такие пещеры в копи и каменоломни, даже если бы в них можно было добывать золото и алмазы. Разве ты перевел бы на дрова молодой и цветущий весенний лес? И это чудо из цветущего камня мы бы не разрушили, а наоборот, сохранили. Может быть, иногда очень осторожно стукнули бы молотком и отвалили плохо укрепленный камень в одном месте, потом в другом, — а на протяжении многих лет таким способом можно было бы открыть новые переходы и новые залы, которые сейчас прячутся во тьме; об их существовании едва можно догадываться, когда видишь пустоту через трещину в стене. А свет, Леголас! Мы бы сделали там освещение, поставили бы такие лампы, какие были когда-то в Казад-Думе. Если бы мы захотели, мы бы прогнали оттуда ночь, которая залегла со дня рождения гор.
— Ты растрогал меня, Гимли, — сказал Леголас. — Я еще ни разу не слышал от тебя подобных слов. Теперь я почти жалею, что не видел пещер в Хельмской Теснине. Послушай! Давай заключим договор. Если мы оба живыми выйдем из всех опасных приключений, поездим вместе по свету? Ты побываешь вместе со мной в Фангорне, а потом я с тобой поеду смотреть Хельмские подземелья.
— Если бы это зависело только от меня, я бы выбрал другую дорогу, — ответил Гимли. — Ну да ладно, постараюсь вытерпеть твой Фангорн, если ты обещаешь мне, что потом вернемся вместе смотреть пещеры!
— Обещаю, — произнес Леголас. — А сейчас, увы. Придется временно позабыть и о пещерах, и о лесе. Смотри! Мы выезжаем из-под деревьев. Гэндальф! Как далеко отсюда до Исенгарда?
— Для саруманового воронья около пятнадцати гонов, — ответил Гэндальф. — Пять до Брода, а потом еще десять до Исенгарда. Но нам нет надобности преодолевать все это расстояние за одну сегодняшнюю ночь.
— А что нас ждет у цели? — спросил Гимли. — Ты это, наверное, знаешь, а я напрасно ломаю голову.
— Я тоже наверняка не знаю, — ответил маг. — Я был там вчера вечером, за это время многое могло измениться. Но я все-таки надеюсь, что мы едем туда не зря… Хотя тебе и пришлось ради этого расстаться с Блистающими пещерами Агларонда.
Отряд выехал из-под деревьев, и все увидели, что находятся в самой нижней части Лощины, как раз в том месте, где дорога из Хельмской Теснины делилась на две, и одна вела на восток — в Эдорас, а другая — на север, к Броду через Исену. Прежде чем отъехать от леса, Леголас с сожалением оглянулся, придерживая коня, и вдруг вскрикнул:
— Там глаза! Они смотрят из-под ветвей, из темноты. Я таких глаз еще не видел!
Остальные всадники, остановленные его криком, тоже посмотрели назад, но, по-видимому, ничего не разглядели. Леголас повернул коня, собираясь ехать назад.
— Не надо! — закричал Гимли. — Если ты сошел с ума, делай что хочешь, но сначала я слезу с твоего коня. Я не хочу видеть никаких глаз!
— Остановись, Леголас! — удержал его Гэндальф. — Не надо сейчас возвращаться. Твой час еще не пробил.
В эту минуту из леса выступили три странные фигуры. Огромные, как тролли, не меньше двенадцати локтей в высоту, они казались крепкими и сильными, как молодые деревья, и были одеты в узкое платье серо-коричневого цвета, а может, это была кора. Руки и ноги у них были длинные, пальцев на руках много, волосы жесткие, бороды серо-зеленые, как мох. Они медленно обвели взглядом горизонт, будто не заметили всадников, — внимательные их глаза остановились на северном направлении. Потом они подняли длинные руки ладонями ко рту и стали не то говорить, не то гудеть звучными приятными голосами на разные лады. Это было похоже на отдаленные звуки рогов, но разнообразнее и красивее. Издали им будто бы ответили похожие голоса. Всадники тоже посмотрели на север и увидели, что по траве оттуда идут такие же фигуры. Приближались они быстро, шагали, как цапли, но великанские шаги были такими, что цапли их бы и на крыльях не догнали. Всадники закричали от удивления, некоторые из них схватились за мечи.
— Оружие нам сейчас не нужно, — сказал им Гэндальф. — Это всего лишь пастухи. Они нам не враги, они на нас просто не обратят внимания.
По-видимому, так и было, потому что великаны, даже не глянув на конных воинов, быстро вошли в лес и исчезли в нем, будто растворились.
— Пастухи? — недоверчиво спросил Феоден. — А где стадо? Кто они, Гэндальф? Говори, потому что из нас никто их раньше не встречал.
— Пастухи деревьев, — ответил маг. — Ты помнишь старые сказки, которые тебе рассказывали в детстве вечером у очага? Дети твоей земли должны бы легко извлечь ответ на этот вопрос из запутанных клубков старинных легенд. Ты видел перед собой энтов, Король, онодримов из Фангорнского Леса, который, кстати, на вашем языке зовется Лес Энтов. Думаешь, это выдумка? Тут все иначе, Феоден. Для энтов вы, рохирримы, являетесь случайной басней. Все долгие годы, прошедшие со времени Юного Эорла до правления Феодена Седого, им кажутся минутой, а все дела твоего рода — мелкой суетой.
Король молчал.
— Энты! — сказал он наконец. — В сумраке легенд для меня начинает проясняться загадка этих деревьев. Странные времена наступили на моем веку. Много лет мы разводили скот, возделывали поля, строили дома, изготавливали орудия, а когда надо было помогать гондорцам в их войнах, садились на коней. И это все казалось нам жизнью, человеческой жизнью. Нас мало заботило то, что происходило за пределами нашего края. Об этом пелось в песнях, но мы их забывали, а если наши дети их учили, то не задумывались о смысле. И вот песни ожили, пришли из своей таинственной страны и в видимом обличье ходят рядом с нами по земле средь бела дня.