Эдвард Дайер, самый старший из членов «Ареопага», был сыном сельского сквайра из графства Сомерсет и познакомился с Сидни, поступив на службу секретарем к графу Лестеру. К моменту создания «Ареопага» Дайер уже выработал собственную поэтическую манеру. Не стремясь подражать иностранцам, он ориентировался в своем творчестве на английские образцы, что позволило Харви назвать его «нашим единственным английским поэтом». До нас дошло чуть более десяти стихотворений Дайера, что не позволяет объективно оценить его творчество. Важно, однако, что поэзия Дайера высоко ценилась знавшими ее современниками и даже цитировалась в самой известной елизаветинской поэтике – «Искусстве английской поэзии», приписываемой Джорджу Патнэму. Ставя перед собой возвышенные цели, члены «Ареопага» относились к их достижению как к литературной игре, скрашивавшей их досуг. Следует отметить, что, вероятно, претенциозное название кружка Сидни было известно лишь очень узкому кругу лиц, а возможно, родилось в голове Спенсера, который приводит его в греческом начертании в письме к Харви, повторяющему его уже по-английски в ответном послании с эпитетом «новорожденный».
Литературные занятия заполняли лишь досуг членов «Ареопага» и отошли в сторону, когда в 1578 г., у протестантов появился веский повод для беспокойства по поводу возможного брака английской королевы с Франциском Валуа, герцогом Анжуйским и Алансонским.
В начале 1580 г. Филип Сидни отважился обратиться с письмом к Елизавете I, где прямо указывал на то, что один опрометчивый шаг государыни будет иметь трагические последствия для протестантов, связывающих с ней свои самые сокровенные надежды и полагающихся на ее защиту. Выдержанное в самых учтивых тонах, письмо-предупреждение абсолютной правительнице само по себе было величайшей дерзостью. Попавший в неизбежную немилость Сидни отделался довольно легко: ему просто было приказано покинуть двор.
Узнав о затруднениях, с которыми столкнулся Сидни, Ланге написал ему, предлагая поступить на службу к Вильгельму Молчаливому, однако его молодой друг предпочел остаться на родине и, покинув двор, удалился в Уилтон. Там им был создан ориентированный на со чинения известнейших европейских пасторалистов – итальянца Яко по Саннадзаро (1458–1530) и испанского писателя португало-еврейского происхождения Хорхе де Монтемайора (ум. ок. 1562) – пасторальный роман «Аркадия графини Пембрук» (он был опубликован в редакции графини Пембрук посмертно, в 1590 г., лондонским издателем Уильямом Понсонби). Выбор жанра пасторали, очевидно, был подсказан Сидни культом Вергилия, характерным для поэтов «Ареопага» и других поклонников античной культуры, а следование «вергилиеву канону» предполагало начало творческой деятельности именно с пасторали, поскольку слава великого древнеримского поэта начиналась с «Георгик» и «Буколик». Кроме того, пасторальная безмятежность должна была казаться особенно пленительной для тех, кто, как и Сидни, устал от городской и тем более придворной суеты. Практически одновременные эксперименты Сидни и Спенсера («Пастушеский календарь») ввели в Англии моду на пастораль, изначально воспринимавшуюся как условная, но изящная и сулящая душевное отдохновение форма искусства.
Внешне «Аркадия» Сидни и была увлекательной игрушкой, сочиненной для собственного удовольствия и развлечения любимой сестры, которая, возможно, приложила руку к ее созданию. Игровое начало романа позволяло распутывать хитросплетения интриги и блуждать по благословенным лесам, существующим как будто бы исключительно для того, чтобы в них собирали цветы. Однако описываемой Сидни пасторальной идиллии предшествовали драматические приключения фессалийского принца Мусидора и македонского принца Пирокла, которые потерпели кораблекрушение у берегов Спарты и после долгой разлуки и приключений неожиданно встретились в благословенной Аркадии.
В этой классической стране пастухов и пастушек, совсем не похожей на реальную Аркадию с ее иссушенными южным солнцем и сильными ветрами горными склонами, царят простые и приятные нравы, и царь Базилий, противник всяческой суетности, в полном уединении воспитывает своих дочерей, принцесс Памелу и Филоклею. Летние месяцы царское семейство проводит в прекрасном лесу. Увидев прелестных принцесс, принцы-странники немедленно воспылали любовью к достойным девушкам и вознамерились покорить их сердца. При этом не обошлось без комических недоразумений. Например, желая иметь возможность общаться со своей возлюбленной, юный Пирокл переодевается пастушкой и под именем Зельманы появляется при лесном царском дворе. Мнимая пастушка так хороша собой, что в нее влюбляются и царь Базилий, и его супруга, которая, в отличие от мужа, сразу догадывается, что перед ней переодетый юноша. В конце концов щекотливая ситуация разрешается ко всеобщему удовольствию: Мусидор женится на Памеле, а Пирокл – на Филоклее.
В «Аркадии» впервые появился литературный двойник Филипа Сидни, имя которого образовалось стяжением имени и фамилии автора – Филисид.
Новаторство Сидни как автора «Аркадии» не ограничивалось, как у Саннадзаро или Монтемайора, совмещением пасторальных и авантюрных мотивов, сочетанием прозы и поэзии в одном произведении.
Литературная игра стала предлогом для серьезных экспериментов, направленных на поиски путей совершенствования выразительных возможностей английского литературного языка и английской поэзии. Нереальность мира Аркадии подчеркивалась эвфуистической манерой повествования и речи персонажей. В этом есть и определенный урок: сопоставленное с обыденной речью, аркадийское красноречие лишний раз заставляло задуматься о несовершенстве реального мира, о его непохожести на идеальный мир, получивший отражение в конечном результате творческой фантазии автора.
Кроме того, в этом произведении Сидни осуществил выдающийся литературный эксперимент, продемонстрировав весьма широкие возможности английской поэзии, к которым в XVI в. многие его соотечественники относились скептически, делая акцент на несовершенстве английского языка. Украшением «Аркадии» стали многочисленные поэтические вставки, в которых, как и в экспериментальных по характеру эклогах «Пастушеского календаря» Спенсера, рождалась новая поэзия. Вероятно, многие из этих стихов были созданы еще в конце 1570-х годов. Собранные в один переплет, они поражают своим разнообразием. Достаточно сказать, что в «Аркадию» включен первый английский мадригал, в ней широко использованы итальянские формы – терцины, секстина, октава, сонет, а также сделана попытка приспособить к возможностям английского языка различные классические метры, что было не так-то просто в пределах силлаботонической системы стихосложения.
По крайней мере до середины XVII в. «Аркадия» Сидни оставалась стилистическим образцом, на который ориентировались английские писатели. Так, уже в 1588 г., еще до публикации романа, многочисленные цитаты из него появились в посвященной графине Пембрук книге Абрахама Фраунса «Аркадийское красноречие». Автор иллюстрирует разнообразные риторические фигуры примерами из классических произведений, и отрывки из «Аркадии» приводятся непосредственно после цитат из Гомера и Вергилия. Образцом хорошего стиля «Аркадия» оставалась и для риторов середины XVII в., что доказывают трактаты Томаса Блаунта «Академия красноречия» (1654) и Джона Смита «Раскрытая тайна риторики» (1657).
По-видимому, в тот же период, что и «Аркадия», был написан и трактат Сидни «Защита поэзии» (опубл. 1598). Можно предположить, что толчком к созданию этого произведения стали уничижительные суждения о возможностях английской поэзии, высказанные в 1579 г. Стивеном Госсоном в памфлете «Школа нечестия». Госсон был автором нескольких комедий, но затем ударился в религию, став воинствующим пуританином, порицающим всякое искусство в силу его греховной бесполезности. Анекдотичность ситуации, сложившейся благодаря узости взглядов Госсона, заключалась в том, что свой унижающий искусство и литературу опус автор посвятил… Сидни, видя в нем достойного поборника истинной веры. Тем самым Филип Сидни был втянут в полемику по поводу сущности искусства, в лаконичной и энергичной форме изложив свои взгляды в этой апологии поэзии.
Пафос трактата, одного из лучших манифестов литературно-критической мысли эпохи Возрождения, напоминает рыцарское стремление освободить из темницы заточенную в ней прекрасную принцессу-поэзию. Как допускает Сидни, поэзия в Англии еще не достигла того уровня, когда она уже не нуждалась бы в защитниках. Отстаивая достоинства поэзии, Сидни подчеркивает, что она не сводится к стихосложению: «Можно быть поэтом, но не стихотворцем, и стихотворцем, но не поэтом». Поэзия – это все то, что очищает и возвышает ум, придает жизни идеальный оттенок, а поэт – своего рода волшебник, способный постигнуть прекрасное: «Природа никогда не облачала землю в такие богатые шпалеры, как это делали многие поэты», и объяснение этому дается предельно простое: «мир природы – медный (brazen), и лишь поэты создают мир золотой».
В своих рассуждениях Сидни опирается не только на Платона и Горация, основных авторитетов для английских писателей XVI в., но и на Аристотеля, вслед за которым он определяет поэзию как «искусство подражания… то есть воспроизведение, подражание, преобразование, или метафорически говорящую картину, цель которой учить и доставлять удовольствие»[56].
Согласно учению Аристотеля о подражании (мимесисе), художественное творчество есть подражание природе, в процессе которого художник создает образы, воспроизводящие общие свойства природы. Противопоставляя поэзию истории, Аристотель отдавал ей предпочтение по причинам большей философичности, поскольку поэзия говорит «не о действительно случившемся, но о том, что могло бы случиться» и, следовательно, способна шире отразить все многообразие мира. Отталкиваясь от Аристотеля, Сидни приходит к умозаключению о том, что поэты, должным образом подражая природе, «подвластны лишь своему знанию и суждению», которое обретается ими в процессе «божественного размышления о том, что может быть или должно быть». Принимая подобную точку зрения, Сидни противоречит наиболее распространенной в XVI в. пл