С утра у Савина была назначена последняя встреча с Миллеровым и террористом, известным всем только под кличкой Семен Семеныч. Ожидая их в условленном месте, за столиком модной кондитерской Сиу (заодно хоть хороших пирожных поесть!), Савин заметил сквозь огромное стекло витрины, что за боевиками к дверям кондитерской притащились агенты. Кое-кого из филеров уже можно было узнать в лицо, настолько примелькались они за последние дни…
Савин только поморщился. Ну Миллеров, ну и конспиратор хренов! Внутренний голос ему, видите ли, подсказывает, что за ним слежка… А глаза на что? Ведет за собой «хвоста» на встречу, придурок, нет чтобы провериться и оторваться… Похоже, сегодняшнее покушение опять сорвалось! А так долго тянуть с казнью Дубасова просто уже неприлично… Товарищи решат, что Савин бездарный организатор, не по праву претендующий на особое положение в партии… И что скажет Азес? Он и так уже открыто выражает недовольство.
Хотя почему, собственно, нужно всю жизнь оглядываться на то, что скажет Азес? Савин не Фамусов, а Азес не Марья Алексеевна! Пусть-ка сам попробует приехать в Москву и займется организацией покушения на неуязвимого Дубасова! Теоретизировать издали каждый может, а вот пусть попробует на практике — легко ли шлепнуть генерал-губернатора… На Савине, в конце концов, висит еще министр Дурново, в Петербурге с этим делом тоже все застопорилось, и Татаринова нужно искать и добивать… И ведь всем приходится заниматься самому, чуть ослабишь внимание — или вообще ничего не сделают, или сделают кое-как…
Пришедший в кондитерскую Миллеров, «хвост» которого топтался на улице у дверей, рассказал, что «Катя» и Гноровский исчезли, причем Рашель даже не пришла в «Боярский двор», роскошную новую гостиницу на Старой площади, где снимала номер, за своими вещами. А среди ее вещей хранился запас динамита, приготовленного для теракта.
— Черт! — выругался Савин. — Ну это судьба! При таких обстоятельствах провести казнь Дубасова уже невозможно. Передай всем нашим, что покушение отменяется, и пусть каждый поодиночке скроется из Москвы. Общий сбор назначаю в Финляндии. Уже ясно, что наша организация на грани разгрома. Так не дадим охранке пресечь нашу благородную деятельность. Пусть Дубасов еще недолго поживет, все равно он обречен!
От кондитерской за Савиным, как и за Миллеровым, пошли филеры. Судя по их откровенной слежке, приказ об аресте Савина уже был. Во всяком случае, самому Савину это показалось совершенно очевидным. Наверное, решили немного потянуть с арестом только для того, чтобы выявить связи…
Сколько преследователей тащилось за ним по Кузнецкому мосту, Савин даже не мог понять — ему вдруг стало казаться, что каждый мужчина, идущий в уличной толпе у него за спиной, переодетый агент.
«Господи, какая тоска! — подумал он. — Как хочется хоть немного покоя! Если бы мы сделали дело, я чувствовал бы себя иначе, ощущение победы всегда придает бодрость. А так… Одна усталость проигравшегося игрока…»
Уйти от преследования оказалось нетрудно. Брат Бориса Гноровского, Владимир, переодетый извозчиком, должен был ожидать Савина в час дня в Долгоруковском переулке. Правда, Савин все же немного волновался, не сорвется ли что-нибудь, вдруг Володьку арестовали? Но, дойдя до Долгоруковского, он с облегчением увидел издали знакомую пролетку и серую в яблоках лошадку.
Неспешно, гуляющей походкой Савин прошелся по переулку и, только поровнявшись с Володькой, вскочил в экипаж и закричал не своим голосом: «Трогай! Гони, черт, гони!» Владимир хлестнул лошадь.
Обернувшись, Савин радостно смотрел, как филеры заметались по переулку — ни одного свободного извозчика, даже самого завалящего «ваньки», поблизости не было.
Отъехав подальше от Долгоруковского, Владимир, похожий в своем тулупчике на коренастого добродушного возницу, обернулся и сказал:
— Боря просил передать, что ждет вас в «Альпийской розе».
Очередное модное место, встреча в котором может оказаться небезопасной! Нет, Борис Гноровский все-таки верен себе, ничего другого, кроме «Альпийской розы», подобрать было невозможно! Дешевый пижон.
— Ладно, Володя. А ты немедленно продавай лошадь и экипаж и уезжай в Гельсингфорс. Придется сворачивать наши дела в Москве, за всеми нами следят.
— Да я вроде за собой слежки не замечал.
— Вот и не нужно ее дожидаться. Это общее задание всем — чтобы через день-два никого из наших в Москве не было. Нужно спасать организацию.
— А разве все так серьезно?
— А разве нет?
Борис Гноровский ожидал Савина, как и было условлено, в «Альпийской розе». Борис изо всех сил старался казаться спокойным, но было заметно, что он перепуган. Он в красках описал, как они с Рашелью всю ночь спасались от погони и только к утру им удалось скрыться. В гостиницу, где оставался динамит, Гноровский «Кате» возвращаться запретил и теперь совершенно не представлял себе, что делать дальше.
— Руководство операцией по устранению Дубасова возложено на меня, а я принял решение, что для спасения организации работу на данном этапе следует прекратить, — сказал ему Савин. — Всем членам боевой группы следует немедленно отправиться в Финляндию. Нам нужно немного покоя, потом вернемся и продолжим наши дела.
Гноровский облегченно вздохнул. Чувствовалось, что охотой на московского генерал-губернатора он уже сыт по горло.
— Вот только не знаю, как быть с устранением Татаринова. Федя его тогда не добил. По слухам, он оправился от ран и где-то скрывается. Скорее всего в Москве. У нас есть купленные люди в варшавской полиции, от них поступили сведения, что Николая перевезли в Москву. Нужно бы пустить кого-то по его следу, а наши все уже примелькались здесь. Всю группу, работавшую по Дубасову, каждая собака из охранки теперь знает в лицо. А ведь живого Татаринова товарищи нам не простят. Азес при каждой встрече только и спрашивает, когда мы его наконец уберем. Не знаю, что делать…
— А что, если попросить о помощи Медведя? Я слышал, он сейчас в Гельсингфорсе. Ты тоже туда собираешься. Разыщи его через Азеса, Евно поддерживает с Медведем связь.
Медведем называли Михаила Орлова, отличившегося на московских баррикадах в декабре 1905 года. Он был настоящим фанатиком террора. Несмотря на то, что с партийной программой эсеров Медведь соглашался не полностью, считая ее излишне мягкой, боевую организацию он ставил очень высоко и готов был работать с савинцами, несмотря на программные разногласия. Пожалуй, это был неплохой вариант — Орлов мог внести в дело казни предателя необходимую инициативу и энергию. Он вообще был парень инициативный…
— Да, Борис, я чуть не забыл, а что же все-таки с динамитом Кати?
Савин, мысленно уже строивший свою беседу с Медведем, даже не понял, о чем идет речь.
— Какой еще динамит?
— Ну тот, что она оставила в своем номере в «Боярском дворе»?
— А что?
— Я пойду получу ее вещи, а?
— Ты совсем рехнулся? Ее вещи могли уже обыскать и динамит этот нашли. Там наверняка устроена засада, и тебя арестуют. Что за ребячество! Нам не составит труда разжиться другим динамитом.
— Да я не об этом. Все-таки взрывчатка может попасть в руки случайного человека. А вдруг кто-нибудь погибнет?
— Слушай, прекрати эти интеллигентские штучки! Что для тебя важнее — казнить царского сановника или спасти никчемную жизнь гостиничного швейцара? Если какой-нибудь полудурок подорвется, неосторожно обращаясь с динамитом, может жаловаться сам на себя. Мы должны думать о главном — наше дело спасать Россию!
Глава 18
На Крещенье Павел Мефодьевич Антипов нанес следователю Колычеву визит. Дмитрий и Мура, побывавшие с утра на водосвятии, замерзшие и счастливые, уговорили Антипова остаться у них пообедать. Помявшись для приличия, сыщик согласился.
Будучи убежденным холостяком, сам он никакого хозяйства не держал и жил в меблированных комнатах, а обедал в трактирах, чтобы не портить себе жизнь бытовыми сложностями. Но, когда ему доводилось бывать в чужих домах с налаженным хозяйством, он не мог отказать себе в удовольствии съесть домашний обед или попить чаю с пирогом хозяйской выпечки. А праздничный домашний обед был для одинокого сыщика настоящим событием.
Мура была в этот день очень оживленной и очень-очень хорошенькой, более чем всегда. Дмитрий любовался ее лицом, ее блестящими глазами, ее красивыми пальчиками, порхающими над столом. Даже в своем скромном клетчатом платье Мура казалась королевой. В какой-то момент Митя ревниво заметил, что и Антипов приглядывается к ней с большим интересом.
Павел Мефодьевич так и застрял в этот вечер у Колычевых. После долгого праздничного обеда, за которым все позволили себе пропустить рюмочку-другую, настроение у всей компании сделалось исключительно добродушным.
Дмитрий достал гитару и подыграл Муре, исполнившей несколько старинных романсов. Потом все оделись и пошли прогуляться по морозцу. На Пречистенском бульваре Муре пришла в голову идея взять лихача, который с гиканьем помчал их в санях по заснеженным улицам. По пути Антипов уговорил Колычева и Муру заехать в какой-то трактир, в котором пел замечательный цыганский хор. После трактира вернулись на Остоженку к Колычеву пить чай…
— Замечательные у вас пироги, Дмитрий Степанович. Неужели мадемуазель Мари вас так побаловала?
— Ой, что вы! — засмеялась Мура. — Я печь не умею, даже не представляю, как делают тесто… У Мити есть замечательная прислуга по имени Дуся — вот она мастерица печь. Вы к нам на масленицу приезжайте — Дусины блины просто сказка.
Антипов любезно поблагодарил, но на лице его промелькнуло странное выражение: Колычев представил ему Муру как знакомую, просто знакомую, а фраза «Вы к нам на масленицу приезжайте…» прозвучала слишком уж по-семейному. Впрочем, Павел Мефодьевич проявил такт и ничего не заметил.
— С грибной начинкой пирожки такие, что язык проглотить можно. — От неловкости он вернулся к кулинарной теме. — И грибочки будто только вчера из лесу…