На следующий день я так поздно проснулся, что едва успел к завтраку, за которым меня уже ждал князь. Он сказал, что И. не будет дома раньше вечера, что вернётся он только вместе с Анной, прямо к музыке.
Я опечалился. В первый раз И. покидал меня так надолго, и я был предоставлен самому себе. Не то чтобы я не знал, чем себя занять, — я мог и в город пойти, и в магазин, и книг у меня было много… Но без И. какая-то неуверенность, даже тоска сжимала мне сердце.
"Боже мой! Как я по-детски привязчив и неопытен", — подумал я. Видя моё расстроенное лицо, князь предложил мне вместе пройтись по городу и заказать сласти на вечер. Но я возразил, что Анна вечером ничего, кроме фруктов, есть не будет, а потому и хлопотать о парадном столе не стоит. Но князь со мной не согласился и поехал один.
Я же уселся на диван в своей комнате и через несколько минут весь ушёл в книгу, что дал мне И., и оказался в другом мире.
Очнулся я от стука в дверь. Должно быть, я долго читал, так как руки и ноги у меня затекли, я с трудом распрямился.
Стучал ко мне капитан, среди дня случайно забежавший зачем-то домой. Он предложил пойти с ним, подождать его в одном месте минут десять, но зато потом пройтись по азиатской части города и поискать что-нибудь у антикваров…
Я согласился. Мне вдруг пришло в голову — тайно от всех — заказать для Ананды сладкое печенье «Багдад», как я его прозвал, у кондитера — приятеля капитана. И купить фруктов для него же и пирог и поставить всё завтра в его комнату.
Я поделился своим желанием с капитаном. Он весело кивнул головой, и мы отправились по его делу. Взглянув на загорелое лицо капитана, на весёлые тигриные огоньки в его глазах, я решил, что дела его поправляются. Он же признался, что ждёт игры Анны с огромным нетерпением и волнением, каких давно не испытывал.
Я хотел ему сказать, что он не получит того, чего ждёт, если ждёт только светского развлечения. Но вспомнил, как говорил И. о страдании и повороте, который должен в нём вскоре наступить, — и только вздохнул над бессилием каждого из нас перед грядущими бурями.
"Зачем все должны страдать, — думал я, протестуя. — Сейчас капитан весел, ему радостно. Неужели же он будет счастливее, если что-то новое сожжёт в его уме и сердце понятия и представления, которыми он жил до сих пор".
— Ну вот, Лёвушка, и кондитерская. Зайдём, я выпью чего-нибудь и оставлю тебя здесь на четверть часа. Не успеешь ты насладиться «Багдадом», как я снова буду с тобой, — прервал мои размышления капитан.
Быстро проглотив что-то со льдом, он скрылся, как метеор. Меня же совсем разморило от жары, и я сел в ожидании питья и соблазнительного печенья, от нечего делать рассматривая публику.
Сам хозяин подал мне еду, спрашивая, как понравились гостям его торты. Я рассказал, какой фурор они произвели, и прибавил, что у меня есть к нему личная просьба, которую я хочу сохранить в тайне от моих друзей.
Он лукаво улыбнулся и затянулся своей зловещей трубкой, ожидая, очевидно, услышать женское имя. Узнав, что я хочу заказать торт и печенье для мудреца, да ещё принца, — он даже привстал.
— Эта дела серьезна была, — сказал он. — Я тэбэ дэлаю, дэлаю карош.
Тут он сказал мне, что мудрецу нужно, чтобы на вид было просто, а как возьмёшь в рот — рай. А принц, — принцу надо, чтобы на вид тоже было просто, только чтобы лежало это на таких блюдах, до которых дотронуться — "не подходи".
Он советовал мне пройти в два антикварных магазина, где есть старинные фарфоровые блюда. За фруктами послал на базар к своему приятелю; но советовал заказать только дыню, груши и виноград. Ибо мудрец, по его мнению, — без дыни — невозможен, а персиков хороших пока нет.
Он просил прислать блюда и фрукты к нему, обещая всё уложить и вовремя доставить. Я дал ему адрес, точно условился о часе и сказал, что буду сам ждать посланца у калитки.
Вернувшемуся капитану я заявил, что хочу купить два антикварных блюда, чем немало его изумил.
Мы долго ходили, не находя ничего подходящего. Наконец, как бы случайно, я назвал адрес, данный мне кондитером. Мы направились туда, и пока капитан рассматривал какую-то вещь в ювелирном отделе, — я отдал хозяину записку моего волшебника-кондитера.
Он долго что-то обдумывал, потом повёл меня наверх и вытащил из особого шкафа блюдо.
Оно было фиолетовое, гладкое, с узким золотым ободком; и в середине его, на белом фоне, была нарисована женская фигура с младенцем на руках. Чёрные косы лежали по плечам на жёлтом хитоне; чёрные глаза, как живые, смотрели на меня. Дивные руки держали кудрявого, золотоволосого мальчика.
— Господи, да уж не с Анны ли это рисовано? — чуть не крикнул я.
Хозяин повернул блюдо обратной стороной, показал дату — 1699 г.
За вторым блюдом он полез куда-то ещё выше, прося меня подождать. Я был в восхищении и отчаянии. Какое-то благоговение наполняло меня, я так хотел подарить Ананде это блюдо, рисунок которого напоминал лучшую миниатюру с Анны. Но не будет ли дерзостью мой подарок? Будет ли он понят, как чистейший дар моей восхищённой души?
Возвращавшийся хозяин нёс хрустальное блюдо, переливавшееся всеми цветами радуги. Точно драгоценные опалы, сверкали его грани.
— Венеция, — сказал он, подавая блюдо мне. — Это старый принц куплено. А это — Флоренция, — ткнул он в фиолетовое блюдо. — Тоже старо. Кардинал покупал.
— Это, верно, очень дорого, — протянул я со страхом. Он усмехнулся и ответил:
— Пишет друг — с тебя взять сколько можно мала мала. Меньше сто рублей не будет. Если даришь принцу, как пишет здесь, — опять ткнул он в записку кондитера, — надо платить. Подожду, если сейчас нету.
Я радостно отдал ему половину суммы и обещал завтра занести остальное.
— Отдавай кондитерская, он перешлёт, а я ему отошлю блюда сегодня вечером. Пишет — надо молчать. Хорошо. Капитан уже искал меня внизу.
— Ну вот ты меня покинул, Лёвушка, я тебе и не покажу перл, нечто совершенно изумительное, что я здесь нашёл. И как кстати, — сказал воодушевлённый капитан.
— Вот хорошо-то! У каждого из нас будет своя тайна. Только чур! не выспрашивать! — отвечал я.
Должно быть, я сиял не меньше самого капитана, так как он вторично с удивлением на меня посмотрел, но ни о чём спрашивать не стал.
Мы вышли из магазина, капитан уносил свою тайну в кармане, мои же оставались в лавке, надо было только заказать к ним фруктов, что мы очень скоро и сделали, велев их доставить завтра к трём часам дня в кондитерскую.
По дороге домой я просил капитана ни слова никому не говорить о сластях и фруктах, так как они предназначались Ананде. Хочу поставить их в комнату к его приезду. Капитан, казалось, был очень разочарован.
— А я-то думал, что всё это для Анны. И моя тайна была согласована с едой, — огорчённо сказал он.
— Об Анне хлопочет князь; да и ест она как воробей. Не стоит и хлопотать, — утешал я его.
Он рассмеялся и спросил, не на львиный ли аппетит заказал я свои тайны для Ананды.
— Ну, ведь и львы бывают разные. Я ведь тоже Лев. Надеюсь, хватит и львам, и принцам, и мудрецам, и воробьям, — ответил я, снова думая о том, тактично ли я поступил и одобрил бы меня Флорентиец или нет.
— Как говорят у нас на флоте, ты занятный мальчишка, Лёвушка. Жаль, поздно ехать за город за цветами. Но всё же зайдём сюда, я вижу белую сирень, — сказал капитан, взяв меня под руку и проходя в огромную, прекрасную оранжерею.
Он выбрал два деревца белой сирени. Я пожалел, что беден и не могу купить такое же деревце тёмно-фиолетовой сирени, чтобы украсить ею комнату Ананды. Но я решил попросить об этом И. И тут же, вспомнив о деньгах Али молодого, собрался купить довольно большое деревце с огромными душистыми кистями, густо-фиолетовыми, с крупными махровыми цветами.
Капитан засмеялся, но чуть не выронил бумажник из рук, когда услышал просьбу прислать сирень завтра.
— Лёвушка, — сказал он, — я буду молчать обо всём. Но скажи мне, почему ты так чтишь этого человека?
— Я не сумею вам объяснить этого сейчас. Но если после игры Анны вы повторите свой вопрос, мне будет легче объяснить вам своё благоговение. Это не одно преклонение. Это путь его страданий и любви, претворённых им в свет для людей.
Уже смеркалось, когда мы подошли к дому. Вскоре мы втроём сошлись за обедом, и я снова ощутил, как мне недостаёт И. Я был рассеян, отвечал невпопад и всё думал, где И., чем он занят и скоро ли они приедут с Анной.
После обеда мы прошли в зал, передвинули рояль приблизительно так, как он стоял у Анны, поставили белую сирень с таким расчётом, чтобы Анне она не мешала, но вместе с тем пианистка могла бы ею любоваться. Принесли ещё немного роз; капитан с князем хлопотали, устраивая в другом конце зала чайный стол. Я ничего не хотел больше делать; я ждал И., ждал Анну, ждал музыку с таким напряжением, что не мог ни минуты оставаться на одном месте.
Наконец, раздался стук колёс, и я понёсся по комнатам, как пудель, почуявший любимого хозяина, грозя что-либо сокрушить на своём бегу.
Едва увидев И., я повис на его шее, забыв всё и вся. Он засмеялся, прижал меня к себе ласково, но сейчас же отвёл мои руки, поставив меня перед закутанной в чёрный плащ Анной.
— Первая твоя обязанность была приветствовать гостью, — тихо сказал он. Но глаза его были ласковы, лицо улыбалось, и выговор звучал совсем не сурово.
Я принял плащ Анны, который уже снимал с неё отец, поцеловал ей обе руки и отошёл в сторону, чтобы дать возможность поздороваться с ней князю и капитану.
Князь сиял и волновался, благодарил её за оказанную ему честь; а капитан — более чем когда-либо находясь в своей тигровой шкуре — рыцарски ей поклонился.
Анна отказалась от чая, сказала, что съест грушу, немного отдохнёт и будет играть.
На ней было платье тёмно-оранжевого матового цвета, на груди крупным алмазом приколото несколько наших фиалок, и косы лежали по плечам.
Я вздрогнул. На моём блюде красовалась женщина в оранжевом хитоне, с такими же косами… Что же я наделал? Не оскорбится ли Ананда?