Я подумал о глубочайшей развращённости, в какую впадает душа человека, испорченного бездельем, жадностью и сознанием своего — несуществующего нигде, кроме как в собственном воображении, — превосходства над другими.
— Быть крестьянкой я не смогу, — наконец выдавила из себя Ольга. — В деревне люди тёмные. Я привыкла к веселью. Мне и здесь-то всё опостылело за княгинину болезнь. Ни души не видишь! Я приёмы люблю. Народ чтоб приезжал, обеды, шумно, мужчин чтоб было много.
— В деревне жить не можете, — там люди тёмные? Я думаю, темнее вас самой — среди добрых и светлых людей — встретить трудно, — ответил ей, прожигая Ольгу глазами, Ананда. — Единственный для вас путь, на котором вы можете найти спасение, — это взять сирот, воспитать их и найти в себе к ним любовь. Если вы этого не желаете, — живите с козлами. Ананда поднялся, чтобы выйти из комнаты. — Нет, нет, доктор, не уходите, — вон они снова здесь! Я всё сделаю, только спасите от них, — вскричала Ольга.
— Это становится скучным, — грозно сказал Ананда. — Повторять одно и то же бессмысленно. Для вас есть один путь, путь любви и милосердия к вашим племянникам-сиротам. Вы за всю жизнь никого не полюбили, никого не приласкали. Только грабили, копили, лгали, сплетничали. Если не ухватитесь за единственный случай, где вам посылается возможность любовью победить всех ваших козлов, вызванных к жизни нечистой совестью, козлы эти вас затопчут, — продолжал он, и голос его зазвучал мягче. — Выбора у вас нет, вы всё время играли дурными страстями людей. Вы только и делали, что злились, раздражались и других вводили во всякие мерзкие дела. Теперь уже поздно. Или уезжайте отсюда, возьмите себе сирот, создайте для них чистую — слышите ли — чистую жизнь. Или ждите — в безумии и ужасе — когда вас растопчут порожденные вами козлы.
Молнии сверкали из глаз Ананды. Прекрасен он был, божественно прекрасен! Я — непонятным мне самому образом, когда знание чего-то, происходящего в другом, проскальзывало в меня, минуя логические ходы мыслей и открывало что-то невидимое и неведомое в душе другого, — понял, что Ананда сейчас ставил Ольге те узкие рамки вполне определённого послушания и дисциплины, которые он отвергал с другими. Я как бы видел, что он берёт руку И. и вводит его приём воспитания в свой круг действий.
Что творилось с Ольгой — трудно даже передать. Но, пожалуй, преобладающим выражением на её лице было изумление.
— Вот как можно довериться кому-нибудь Я только одному этому подлому швейцару и сказала о смерти сестры. Да и сказала-то потому, что знала его любопытство. Небось сам прочел раньше, чем мне подал. И телеграмма-то пришла ночью. Когда только он успел вам всё передать?
— Я вас в последний раз спрашиваю: пойдёте вы путём любви и милосердия? Или… нам здесь больше делать нечего, — сказал Ананда.
— Даже если бы я и не хотела благотворительствовать, всё равно ничего не могу поделать, — эти проклятые тут. Я согласна ехать. Но вдруг они побегут за мной? — с ужасом осматриваясь по сторонам, ответила Ольга.
— Если увезёте отсюда ворованные вещи, — побегут, и бежать будут до тех пор, пока вы не возвратите похищенное. Если будете злы и раздражительны, недобры с детьми, — козлы появятся. И как только злые мысли или старые замашки будут тянуть вас к подлым людям и делам, — снова попадёте в круг ваших козлов, — тихо, твёрдо прозвучал голос Ананды. — Идите, собирайтесь и помните, что я вам сказал о чужих вещах. Вечером уходит поезд. Мой знакомый едет в Петербург. Я попрошу его взять вас в качестве жены, чтобы не возиться с заграничным паспортом, что здесь довольно долго делается. Когда соберете всё, — придёте ко мне.
Ольга вышла. Мы проводили её по лестнице, но она всё ещё дрожала от страха и озиралась по сторонам, где ровно ничего, кроме обычных и знакомых ей предметов, не было.
Войдя к себе, Ананда написал записку Строганову и послал к нему одного из наших караульщиков.
Недолго мы оставались одни. К нам пришёл князь, извиняясь за всё причинённое нам беспокойство и говоря, что Ольга категорически заявила о своём немедленном уходе, чем он поставлен в ужасное положение, так как её некем заменить.
Ананда его успокоил, сказав, что сейчас приедет Строганов, у которого в семье много приживалок. И найдётся кому поухаживать за его женой, пока она сильно больна. А там видно будет.
Князь утешился, не зная как и благодарить Ананду, но вдруг схватился за голову.
— Господи, да ведь вы оба ещё ничего не ели! Да мне прощения нет!
— Не беспокойтесь, князь. Авось мы с Левушкой не умрём, ещё час-два поголодав. Как только я переговорю со Строгановым, мы поедем обедать.
— Никогда я этого не допущу! Сию минуту вам сюда подадут завтрак, а обедать, я надеюсь, вы не откажетесь со мной вечером.
И не дожидаясь ответа, князь почти выбежал из комнаты. Ананда сел к столу, читая какое-то письмо; я же был так разбит, что не мог даже сидеть, лег на диван, чувствуя, что силы меня оставляют.
— Мой бедный мальчик, выпей эту воду, — услышал я нежный голос, до того мягкий, гармоничный и любящий, что я еле признал в нём властный и металлический "звон мечей".
Вскоре мне стало лучше. Принесённый завтрак подкрепил мои силы, о чём хлопотал сам князь, собственноручно подкладывая мне всякой всячины. Когда спустя некоторое время вошёл Борис Федорович, я уже и забыл, что едва спасся от обморока заботами Ананды.
Сиделка у Строганова, конечно, нашлась; и он же взялся отвезти Ольгу к знакомому Ананды, уезжавшему сегодня в Петербург. Ананда на словах просил Строганова передать уезжавшему купцу, что Ольга — горничная княгини, которую смерть сестры заставляет спешить к сиротам. Самому же Борису Федоровичу он рассказал обо всём, что случилось сегодня. Строганов долго молчал, потом тихо сказал:
— Я думал бы, что Анне необходимо навестить княгиню, когда ей станет немного лучше.
— Я не могу принять от нее этого подвига, — в раздумье отвечал Ананда.
— Нет, Анна уже не та. Теперь ей многое легко из того, что прежде стояло перед нею непреодолимой стеной. Думаю, она сама придёт, лишь только узнает обо всём, — снова помолчав, сказал Строганов.
Вскоре он ушел от нас к купцу, и нам выпало, наконец, несколько мгновений отдыха и тишины. По задумчивому лицу Ананды, ставшему сейчас мягким и тихим, прошла неуловимая улыбка счастья. Точно он говорил с кем-то очень любимым, но далёким. Как много раз — при самых разнообразных обстоятельствах — я видел это прекрасное лицо и эти глаза-звёзды и, казалось, знал их. А сейчас увидел какого-то нового человека, от которого всё вокруг наполнилось миром и блаженством. И я понял, что видел до сих пор только кусочки истинного огромного Ананды, как и сейчас вижу только маленький кусочек Ананды-мудреца. Но ещё никогда не видел я Ананды-принца. Каков же он, когда бывает принцем? Я тут же стал "Лёвушкой-лови ворон" и опомнился от смеха Ананды, который говорил, похлопывая меня по плечу:
— Решишь в Индии этот важный вопрос. Я тебя там встречу и спрошу, какой раджа показался тебе восхитительнее меня? А сейчас вернётся Борис Федорович и придёт Ольга. Передай ей это письмо и скажи, чтобы подождала Строганова и ехала вместе с ним к купцу. Там ей всё скажут и покажут. И о чём бы она тебя ни просила, — передай ей только то, что я тебе сказал.
Строганов вернулся и объявил Ананде, что купец был очень рад хоть чем-нибудь выразить ему свою признательность. Что касается сиделки, то её привезёт сюда, прямо к князю, старший сын Строганова.
Моё прощальное свидание с Ольгой происходило в присутствии Бориса Федоровича. Ей, видимо, хотелось видеть Ананду, чего она всячески добивалась. Ни на один её вопрос я не отвечал, говоря, что передаю только то, что мне поручено, и больше ничего не знаю.
После ухода Строганова и Ольги, всё остальное время, вплоть до обеда, Ананда диктовал мне письма и деловые ответы в какие-то банки и велел внести в большую книгу пачку адресов. Во все углы земного шара летели письма Ананды. — Целый адресный стол, — невольно сказал я. — А я у тебя спрошу через десяток лет твои гроссбухи, тогда и сравним наши адресные столы, — ответил, смеясь, Ананда.
Князь сам пришёл звать нас обедать. Я был рад, что кончается этот сумбурный день, и нетерпеливо ждал возвращения И.
— Не знаю, как я буду и жить без вас, без И., без Левушки, — говорил печально князь, когда мы вышли на балкон.
— Я бы на вашем месте ставил вопрос совсем иначе, князь, и говорил бы: "Как я счастлив, что вы останетесь здесь, со мною, мудрец и принц Ананда", — засмеявшись, сказал я.
— Как я счастлив, каверза-философ, что тебя сейчас проберет за дурное поведение твой воспитатель.
Не успел Ананда докончить своей фразы, как я увидел И., идущего от калитки по аллее. Я бросился со всех ног ему навстречу и через минуту висел у него на шее, забыв вообще всё на свете, не только внешние приличия.
Глава 26. ПОСЛЕДНИЕ ДНИ В КОНСТАНТИНОПОЛЕ
Мой добрый и дорогой друг не сделал мне замечания за невыдержанность, напротив, он нежно прижал меня к себе, ласково погладил по голове и спросил, всё ли у нас благополучно.
Поспешившие навстречу Ананда и князь повели его прямо в комнаты Ананды. После первых же слов князя о жуликах и Ольге И. внимательно посмотрел на Ананду, потом на меня и, точно думая о чём-то другом, спросил князя: — А как сейчас княгиня?
Получив подробный отчёт о её состоянии от князя, И., как бы нехотя, сказал:
— Это, пожалуй, может нас задержать, а между тем уже время ехать.
От настойчивых предложений князя поесть И. отказался; и тот, побыв ещё немного с нами, ушёл к жене, заручившись обещанием навестить больную перед сном.
После ухода князя И. рассказал нам, как пытались ещё раз друзья Браццано проникнуть на пароход. Под разными предлогами, добираясь до Хавы и старшего турка, они пробовали и подкупить их, и застращать, но каждый раз были со срамом изгоняемы.
Что же касается самого злодея, то его психология, так резко изменившаяся при сэре Уоми, вернулась на круги своя, как только некоторые его уцелевшие приспешники насели на него, требуя возврата камня, составлявшего будто бы собственность не одного Браццано, но всей их тёмной шайки.