оловину эскадрона. Но о плохом в такие моменты не думается, особенно когда сошлось одно к одному: погода, постой в дружественно настроенном селе, продвижение по всему Южному фронту, предвещающее победу Мировой революции.
— Чем займем людей, Иван? — спросил Буцанов. — Соревнования были, учения постоянно идут, надо бы им праздник устроить…
— Самое время назначить банный день, — ответил Семенов. — Пусть ребята расслабятся и отдохнут — кто знает, сколько кому еще жизни отмерено…
Комиссар это решение одобрил. Впрочем, они жили душа в душу, и разногласий между командирской и партийной властью практически не было. Такое взаимопонимание случалось редко — чаще командир и комиссар грызлись, как кошка с собакой, писали друг на друга рапорта и ставили палки в колеса. И все ради того, чтобы доказать — кто главней…
— Мы тут с комиссаром посовещались и решили вечером устроить праздник по случаю наших побед над белой гидрой по всему фронту, — объявил комэск на утреннем построении.
— А также в честь храбрости, верности делу революции, соблюдения строгой воинской дисциплины и высокой сознательности бойцов «Беспощадного», — торжественно добавил Буцанов. — А сейчас — банный день!
— Ура-а-а-а! — раскатисто прокричал строй.
— А праздник с самогонкой? — звонко выкрикнул кто-то. Семенову показалось, что это Васька Сергеев — известный бузотер из третьего взвода.
Вопрос был справедливый: какой же праздник «насухую»?
Комэск и комиссар переглянулись. Буцанов кивнул: дескать, не возражаю.
— Раз комиссар согласен, то и я не против, — сказал Семенов.
По рядам пронёсся одобрительный гул.
— Но чтоб себя блюли и меру знали! — добавил он строго. — Под ответственность взводных командиров!
— За малейший проступок вводится сухой закон, — подытожил Буцанов.
— Правильно, комиссар, — кивнул Семенов. — Так что, гулять — гуляйте, а за порядком присматривайте!
— Товарищ командир! — раздалось из строя. — Разрешите обратиться?
— Разрешаю.
Строй расступился, вышел невысокий скуластый боец в стареньком, но чистом и отутюженном кителе.
— Мы тут с мужиками покумекали, — сказал боец. — Сейчас дичи в лесу много. Дозвольте… то есть, разрешите охоту снарядить.
Семенов улыбнулся.
— Сам с утра подумывал… да потом патронов жалко стало… Ну, так и быть, — махнул он рукой совсем уж по-свойски, будто с приятелями договаривался. Бойцам это нравится.
— Только не из винтовок шмаляйте, а то людей постреляете. Ружья возьмите, выберите самых метких: от взвода по два человека, не больше. И рыбалку заодно организуйте. Ушицы поедим.
Бань в Сосновке — чуть не в каждом дворе. Выбрали получше да почище, на каждый взвод, отрядили бойцов на заготовку дров и веников. Через пару часов над трубами курился дым, бойцы по очереди заходили в маленькие избушки, откуда выскакивали красные, распаренные, исхлестанные вениками, с криками обливались холодной водой из колодца и, одевшись, садились в тенек, расслабленно курили, травили байки и громко хохотали.
Охотники разошлись по окрестным перелескам бить фазанов и зайцев, рыбаки рассыпались по берегу удить рыбу. Трое самых заядлых, пользуясь всеобщим благостным настроем, отпросились на озеро в полутора верстах к северу, под самой линией фронта: местные раззадорили их байками про водящихся в озере гигантских сомов. Те, кто с купеческой жилкой, предались радостям свободного обмена: меняли у сосновцев гуталин на сало, муку на соль и чай, по курсу два к одному — сэкономленную перловку на выманенную из крестьянских запасов гречку.
Иван позвал к себе Сидора — посидеть, побалакать за жизнь. Поддавшись общей благодушной атмосфере отдыха, братья устроились возле штаба, под развесистой шелковицей, за столом с горячим самоваром и кусочками колотого сахара в расписной плошке. Душевно почаевничали и уже собирались идти париться, когда быстрым шагом во двор вошел Буцанов — в расстёгнутом кителе, хмурый и злой.
— Что случилось? — Семенов сразу догадался: комиссар пришёл с плохой вестью. — Докладывай!
Комиссар присел на колченогую табуретку, оглянулся — не слышит ли кто, повернулся к столу.
— Только что сообщили: в бане увидели у Федунова на шее золотую цепочку с крестиком, — сказал Буцанов. — Он ее сразу снял, но Петрищев заметил и сигнализировал. И знаешь, у него ведь всегда физиономия кислая, а тут прямо просиял весь!
— Так-так-так, — Семенов вздохнул, потёр ладонью лицо. — Не о Петрищеве речь… Это какой Федунов? Такой невзрачный, вроде как пришибленный? Молчит всегда?
— Ну да. Ты ещё ему сапоги с френчем отдал. Себе не взял, а этому…
— Точно… я и забыл… Так откуда у него золото, комиссар? Он же крестьянин, из бедноты, золото не то, что в руках не держал — даже не видел!
— Вот то-то и оно, — Буцанов посмотрел исподлобья на комэска. — Боюсь, дело тут нечистое…
Семенов отодвинул от себя недопитую кружку.
— Лукин!
Ординарец, поправляя на ходу ремень, подбежал к столу.
— Иди к Коломийцу, скажи, чтобы задержал Федунова из второго взвода.
— Понял, — кивнул Лукин. — И что с ним делать?
— Пусть дознается, откуда у него золотая цепочка с крестиком.
— Есть! — ординарец исчез.
Когда-то в эскадроне был свой особо уполномоченный ЧК, но потом его убили, а нового не прислали. С тех пор командир комендантского отделения Фёдор Коломиец выполнял его функции: и агентурную работу вел, и дознание, и приговоры в исполнении приводил, полностью оправдывая прозвище «Ангел Смерти».
Он, не раздеваясь, валялся после баньки на неразобранной кровати, мрачно глядя в потолок — то ли дремал с открытыми глазами, то ли думал какую-то невеселую думу. Впрочем, других дум у него и не бывало.
Выслушав принесённый Лукиным приказ, Коломиец поднялся, потянулся, вытащил из-под подушки наган, сунул в лежащую рядом на табуретке кобуру, перепоясался. Кивнул на сапоги, покрытые расправленными портянками, так делается на случай возможной тревоги: сунул ноги — и уже обут.
— Как знал, — хмуро сказал он. — Слишком всё было хорошо. Так не бывает.
Федунова, прямо из бани, краснолицего, с налипшим на лоб ошмётком берёзового листка, привели в дальний заброшенный сарай, который Коломиец давно уже присмотрел для таких случаев.
Один из «ангелят» подошёл к командиру, протянул улику, зажатую между большим пальцем и мизинцем. Остальные пальцы были отсечены, судя по тому, как выглядел срез — умелой хорошо наточенной шашкой. «Ангел Смерти» взглядом показал на перевёрнутую бочку: сюда клади. Крестик глухо стукнулся о дубовое днище, сверху золотой змейкой упала цепочка.
Второй конвойный, веснушчатый малый с перекинутой через плечо пулемётной лентой, подтолкнул застывшего у входа арестованного:
— Что встал, иди!
Федунов вышел на свет, падавший в расселину прохудившейся крыши. Всё такой же вялый, будто не осознающий до конца — во что вляпался.
— Рассказывай, — велел Коломиец.
Маленький, щуплый, невзрачный человечек поежился, подождал, не будет ли уточнений. Не дождался, но переспрашивать не стал. Пожал плечами, помолчал. Наконец, разжал слипшиеся губы.
— Бабкина цепочка, — сказал сиплым голосом и закашлялся.
Коломиец железной ладонью похлопал его по костлявой спине.
— Бабки Прасковьи, — продолжил Федунов. — Она из купеческих была. Мне завещала.
Конвойный с покалеченной рукой усмехнулся и вернулся к двери, стал рядом с товарищем. Тот тоже недобро улыбался.
Обойдя вокруг Федунова, «Ангел Смерти» остановился, смерил его бесстрастным, усталым взглядом с головы до ног.
— Померла, значит, бабка?
— Померла. Ещё в шестнадцатом годе.
— И ты, значит, хочешь мне втюхать, что ты в своей Нищебродовке не продал бабкино золото, не обменял на мешок муки… а хранишь в память о любимой бабке? И никто до сих пор этого золота на тебе не видел. Так?
Федунов кивнул.
Коломиец расстегнул кобуру, достал наган, спросил:
— Значит, ты голубых кровей? Из кровососов-эксплуататоров трудового народа? Может, ты дворянин?
«Ангелята» рассмеялись.
— Да нет, нет! — испуганно открестился Федунов. Он не знал, в чем лучше признаваться, но прекрасно понимал: если его отнесут к классовым врагам, то конец наступит быстрей и печальней, чем в любом другом случае.
— Знаешь, сколько я всякой контры допросил и в небесную канцелярию отправил? — зловеще процедил Коломиец.
— Знаю, — ответил допрашиваемый и на глазах сгорбился, уронил плечи.
— Все правду рассказали, все. Никто слова не утаил! А ты что мелешь? Ты себя-то в зеркале видел? Или меня дураком считаешь? Хочешь, чтобы я за тебя всерьез взялся?! Откуда золото, сука!
Облизав губы, Федунов попробовал ответить, но не смог произнести ни слова. Со второй попытки все-таки справился.
— В лесочке офицер… Убитый… землёй присыпанный… ну, я и снял с него… всё одно пропадать же…
— Где?
— Что где?
— Офицер твой, — Коломиец спрятал оружие в кобуру.
Федунов немного оживился.
— А, так там… если к реке идти по-над полем и, не доходя, свернуть в лес — вот как раз там в овражке небольшом… лежит…
— Сбегай, проверь, — бросил Коломиец веснушчатому конвоиру.
В овраге, на краю перелеска, действительно нашёлся полуразложившийся труп белого офицера. Следствие было закончено. За мародёрство красноармейцу Федунову полагался расстрел.
Выслушав доклад Коломийца, комэск раздосадовано повёл головой.
— Всё-таки так, — сказал он задумчиво. — Всё-таки так…
Прошёлся по комнате.
— Сюда его, — приказал. — Остальные свободны.
Сидор и ординарец вышли один за другим, не говоря ни слова. Всё было понятно и так — лучше отмолчаться, переждать нехорошее завершение этого дня, начинавшегося с белых облачков на небе и банных радостей.
Привели Федунова. Он стоял у двери, подавленный и насквозь усталый, даже лицом схуднул. Могло показаться — не спал несколько ночей.