ичия, приготовившийся за отдельным столиком строчить протокол допроса, нарушал привычную картину — все-таки у этих канцелярщины больше…
— Ну, садись, товарищ красный командир, Иван Семенов, — с издевкой пригласил немолодой грузный есаул, с побитым оспой лицом, который развалился за некрашеным щелястым столом под портретом Николая Второго и плакатом: «За веру, царя и Отечество!» Перед ним лежали вещи, вычищенные из карманов комэска.
— В ногах-то правды нет. Хотя, говорят, ее нигде нет.
— Что ж, товарищ безымянный, можно и посидеть, про правду потолковать, — сказал комэск, опускаясь на табуретку напротив офицера.
— Прости великодушно, дорогой товарищ, не представился. Харитон Никишкин, командир Второй сотни Первого конного полка Третьего Кубанского корпуса. Мы стоим напротив тебя.
— Ну, слыхал, — холодно кивнул комэск. Он чувствовал себя вконец разбитым и больше всего хотел лечь и отдохнуть. Но теперь отдыхать уже не придется. Разве что на том свете!
Никишкин потёр задумчиво подбородок.
— Что у вас там, в полку-то, много новых командиров?
— С чего бы это? — Семенов сделал удивлённое лицо. — Все те, кто и были! Сплошь стреляные да матёрые, дадут ещё вам жару в скором времени…
Есаул явно заскучал. Видно, почувствовал, что допрос успехом не увенчается. Пытать Семенова ему тоже не хотелось. Видимо, не любитель был Никишкин насчёт пыток: это ведь не от формы, а от человека зависит. Да и известно все наперед, выспрашивать особо и нечего. Но обязательную программу нужно было исполнить.
— А я слышал, вы сами своих в расход пускаете, да целыми эскадронами! — усмехнулся Никишкин. — Промеж собой уже воюете!
— Ты про Клюквина, что ли, вспомнил? — Семенов пожал плечами. — Так то бандит и мародёр. Какой же он свой! Он еще хуже вас! На его месте давно новый эскадрон сформировали, ребята воюют на совесть, дают вам жару, царские псы!
— Все мы чьи-то псы! Лучше царскими быть, чем псами немецкого шпиона! — презрительно бросил есаул. — Царь-батюшка — он помазанник божий. А твой Ленин кто?
— Владимир Ильич — вождь мирового пролетариата! К нему ходоки со всей Руси идут за помощью и советом, а он всех принимает, чаем напоит, хлебом последним поделится! А твой царь-кровопийца делился с рабочими?
— Ты на себя глянь — рожа трескается, сам в справных сапогах, а твои бойцы голодные, в обмотках да ботинках дырявых!
Семенов кивнул на конвоиров.
— А я в рванье ходил и последним в эскадроне сапоги надел, когда уже всех бойцов обул! Вот в чем разница между нами!
Есаул иронично покривил губу.
— Научился, сучий потрох! С такими гладкими речами хоть сейчас в Государственную Думу…
— Да нет её, вышла вся, твоя Дума. Хватит богачам да барам нами править! Теперь у нас своя власть, трудящихся. Сообща думаем, вместе все решаем, на съезде!
— Так это временно. Вот сковырнём твоих краснопузых самозванцев, вернётся нормальная жизнь, вернётся и Дума. Но это не нашего ума дело. Ты расскажи лучше, как дела в командовании полка? Ладят ли командиры с комиссарами?
— Беспокоишься?
— Беспокоюсь, как не беспокоиться. Слышал, раздрай там, уже начал каждый начальничек по эскадрону прибирать, под личную, значит, власть. Это тебе по наивности твоей не известно ничего.
— Только собака брешет о том, чего не знает. А ты, как-никак, есаул, — поморщился Семенов. — Я вот другое слышал. Что разбегаются от вас казачки кто куда. И к нашим переходят! Я-то их не беру, а в других эскадронах служат, с вами же и рубятся! Вот это настоящий раздрай!
Один из конвойных, белобрысый малый с веснушками во всё своё рязанское лицо, многозначительно покосился на стоявшего рядом товарища — мол, слухи-то были верные про дезертирство!
Никишкин перехватил этот взгляд, вспыхнул, треснул кулаком по столу:
— Ты тут агитацию не разводи!
— Это разве агитация? Что знал, то сказал. Если бы мой Буцанов у вас агитировать стал — вся бы сотня оружие сложила…
— Однорукий? Знаем этого гада, упертый…
Потянулась томительная пауза. Говорить врагам не о чем. Каждому было ясно, к чему идет дело.
Есаул вздохнул. Казалось, он с трудом заставляет себя поддерживать бессмысленный разговор, но слишком быстро закончить — показать подчиненным отсутствие должной настойчивости. Хотя настойчивость не поможет с пленником, который держится так, будто вовсе не ведает страха смерти.
— Со снабжением всё так же плохо? — продолжил всё-таки он. — И патроны на исходе, так?
— Опять брешешь, — Семенов пожал плечами. — Паштеты гусиные уже не лезут, собакам скармливаем. А вот позавчера осетров подвезли, так те пошли в охотку, под гречневую кашу. Да. И с патронами полный порядок, господин Никишкин. На каждого из вас хватит.
Есаул со вздохом поднялся, прошёлся по избе. Ясно, что и со жратвой, и с патронами плохо, как по ту сторону фронта, так и по эту. Противостоящие силы вымотаны до крайности, обескровлены, на чувстве долга держатся. Только у этого краснопузого долг, как железный штык вместо позвоночника. Его никак не переубедишь и с выбранного пути не собьешь… Да и остальные у него такие же. Выпестовал, воспитал, оболванил…
Остановился у окна, побарабанил в задумчивости по стеклу. Потом поставил свой табурет возле Семенова, сел рядышком.
— Послушай, — сказал он, переходя вдруг на доверительный тон. — Давай начистоту, по-простому, по-человечески?
— Валяй, — согласился Семенов.
— Покажи руки.
— Чего на них смотреть? Руки, как руки. Ну, погляди, ежели охота, — Семенов растопырил пальцы, покрутил ладони.
— Мозолистые. Работал много, сразу видно…
— Да уж, в постелю мне кофий не подавали!
— А мне, думаешь, подавали? На, глянь! — Никишкин показал свои руки. Они тоже были в мозолях.
— Я и землю пахал, и в кузне работал. Ты за трудовой народ? Значит, и за меня тоже. Потому, что мы оба жилы рвали всю жизнь! Если бы твой Ленин все не перебаламутил — так бы и трудились на земле… Да у меня почти вся сотня такая…
— А я думал, у тебя мозоли от шашки! Много моих товарищей порубал!
— Хватит, Иван, — Никишкин заговорил ещё тише и мягче. — Ты же не такой, как эти очкастые жиды, ты же наш, русак!
Комэск внимательно, с интересом, разглядывал есаула. Он впервые видел классового врага так близко и не мог зарубить.
— Бился ты лихо, наших положил без счета, за это многие хотят тебя конями разорвать… Но я понимаю — война есть война. Жиды и комиссары тебе мозги запудрили, вокруг пальца обвели. Гляди, что они с тобой сделали. Ты даже брата родного расстрелял! Разве это по-божески!
— Так я не верующий, — ответил Семенов беззаботно, в то время как в груди его полыхнуло, и кровь упруго ударила в виски.
— Это плохо, что не верующий. Плохо, Иван! Но воевал ты храбро, честно, с пленными не лютовал…
— На этом, стало быть, и разойдёмся? А я, само собой, обязуюсь и впредь воевать с вами храбро, честно, ну и с пленными не безобразничать.
Есаул снова вздохнул.
— Не разойдёмся, Иван. Но от тебя зависит, чем наша встреча закончится. Шлепнуть тебя — дело недолгое…
— И то верно, — перебил беляка Семенов. — Так чего ты ждёшь, в самом-то деле? Чего не положили рядом с дорогими моими товарищами? Зачем было через линию фронта тащить и спектакли устраивать?
— А затем, что нам такие командиры во как нужны! — есаул ткнул ладонью себе под горло. — Переходи к нам, получишь сотню для начала, особое снабжение, это я обещаю. По твоему примеру и другие красные к нам потянутся. Я знаю, что бойцы тебя безмерно уважают, глядишь, и весь «Беспощадный» на нашу сторону переметнется! А это серьезная сила, пожалуй, самая боеспособная часть на фронте!
— Эк ты хватанул, есаул! — комэск покачал головой. — Зачем чудить? Сам-то веришь в эту чушь? А ещё сотней командуешь…
Есаул и его пленник какое-то время молча смотрели друг другу в глаза. Никишкин явно ожидал чего-то еще.
— Хрен тебе с маком, а не «Беспощадный»! — лениво добавил комэск и заставил себя презрительно усмехнуться.
Белогвардеец нырнул волосатой рукой во внутренний карман кителя, вынул отобранный у Семенова партбилет. Покачал на весу картонной книжицей.
— Чего зря болтать и гадать: что будет, а что нет? Спали эту бумажку — и принимай сотню! Жизнь сама покажет, как оно дальше-то сложится…
В глазах комэска сверкнул стальной перелив.
— Это, глупый ты человек, не бумажка, — сказал он. — Это частица Пролетарского знамени. Кусочек Великой Большевистской идеи.
Никишкин раздражённо поморщился.
— Да какой такой «великой идеи»! Какая у вас идея? — вспылил, наконец, не сдержался. — Царя-батюшку с детишками поубивали, как последние ироды!
— Светлое будущее: свобода, равенство и братство — вот наша идея! — Семенов говорил ровно и убежденно. — А царь твой сам иродом был! Кровавое воскресенье забыл? Или Ленский расстрел? Сколько там рабочих положили, сколько осиротили детишек?!
Есаул встал. Разговор, судя по всему, был окончен.
— На земле никогда не будет свободы и равенства! — бросил он комэску. — Только в Царствии Небесном все сравняемся! Но вы, безбожники, туда никогда не попадёте: вам прямая дорога в геенну огненную!
Махнул рукой конвойным.
— Скажи, Филя, пусть этот башибузук готовит все! Только время тратить. Я так и знал, все они фанатики!
Белобрысый четко развернулся и выбежал наружу. Хлопнула дверь, плохо обутые ноги протопали по ступенькам крыльца.
— Эй, басурман! — донесся выкрик ломкого, мальчишеского голоса. — Готовь там! Выведем сейчас.
— Я тебе дам басурмана! — рявкнул кто-то в ответ. — Уши оторву, сопляк!
Кто-то весело засмеялся. Но Семенову было не до смеха. Он как будто воспарил над всем происходящим — над бедняцкой избой, превращенной в штаб белых, над есаулом и его подчиненными, над местным Ангелом Смерти, который выполнял здесь ту же работу, что Федор Коломиец в расположении родного эскадрона.
Смерть подошла совсем близко. И на этот раз её уж не миновать. Лучше бы, конечно, в горячке боя. Но в бою он столько раз сбивал Костлявую с панталыку: обманывал, опережал, уходил или заставлял ее отступить… Кто, интересно, помогал ему все это время? В ангела-хранителя он не верил, а кто еще мог отводить пули и шашки? Наверное, все-таки, был за спиной такой боевой ангел! Только вышли отведённые ему шансы, использованы подчистую. А может, у того ангела сила только на поле боя была, а в этой бедняцкой избе она не действовала? Как бы то ни было, но Костлявая улучила момент и сейчас совершит то, что не удавалось ей в сотне боев… Что же, смерть она и есть смерть — где ни приходится ее принимать…