— Угомонись, Цыбулин!
Но тот развернул Персика, легко отпихнув при этом подошедшего коленом.
В направлении комэска шёл Молчун. Что-то — возможно, неспешная походка Молчуна — подсказывало Семенову, что сейчас нужно молча дождаться финала разворачивающихся событий.
— Даёшь казачий круг! — крикнул Цыбулин. — Хватит сопли жевать!
Главное заняло минуты две — но комэск, как никто, знал, что главное очень часто укладывается в очень короткие промежутки времени.
— Я спрошу вас один раз, казаки, а вы ответьте так, как вам велит совесть, — продолжил Цыбулин. — Люб ли вам атаман Бережицкий, бюрократ и пьяница?
И строй выдохнул:
— Не люб! Долой! Меняем атамана!
Цыбулин выпрямил ноги в стременах.
— Любо ли вам позвать на атаманство героического краскома, комэска Семенова?
— Любо! — оглушительно ответил строй. — Любо!
Из-за пеших казаков неспешно выехали пятеро всадников. Выстраиваясь дугой, они стали теснить атамана со свитой.
— Геть!
— Проваливай!
— Долой!
Несколько взмахов нагайками, несколько пинков — и Бережицкий с охраной и ближайшим окружением под хохот и улюлюканье затрусили в сторону припаркованных в жиденькой тени лесопосадки машин.
Цыбулин снова спешился, подошёл к Семенову, ведя под уздцы коня и снимая на ходу фуражку.
— Не откажи, Иван Мокич, — сказал Цыбулин. — Любо нам тебя в атаманы.
И строй подхватил:
— Любо! Любо!
Когда возвращались обратно, Семенов сказал, как бы оправдываясь:
— Мне все равно надо делом заниматься, а это как раз по мне.
Молчун пожал плечами.
— Я свой эскадрон сформирую! — развивал мысль комэск. — Кони у ребят есть, шашки есть. Мне бы сто винтовок — можно это устроить?
Молчун глянул изумленно.
— Для чего тебе сто винтовок, Иван Мокич? — по его голосу комэск догадался, что винтовки — по крайней мере, в этот раз — он вряд ли получит. — С кем воевать собрался?
— Какой же эскадрон без оружия? Комиссара можете своего поставить, для порядка.
— И что будешь делать?
— Патриотический поход организую. В село Семеново-Изобильное, к примеру. Для пропаганды казачества и воспитания молодежи.
— А винтовки зачем?
— А какой казак без оружия?
Молчун вздохнул.
— Выбрось это из головы. Революция давно закончилась. Сейчас эскадроны частными лицами не создаются. А если кто такое учудит, то пойдет под суд. Но обещаю, что доложу наверх о твоём предложении.
Как и следовало ожидать, предложение не поддержали. Зато Семенову создали Фонд, название которому он придумал сам: «Шашка и подкова». В новом здании напротив парка выделили офис с приемной, табличкой «Семенов Иван Мокич» на двери и секретаршей Юлечкой — невысокой брюнеткой с аккуратной короткой стрижкой.
— Занимайся, Иван Мокич! — напутствовал Молчун. — Создавай казачье училище, учебный эскадрон формируй, только без всякого оружия!
Семенов мрачно кивнул.
— Это такая честь для меня, — щебетала Юля. — Иван Мокич, а можно просьбу небольшую… можно сэлфи?
— Что?!
Молчун, посмеиваясь, прикрыл рукой глаза.
— Я быстренько, — с этими словами Юля шагнула к комэску, приблизила свою голову к его голове и, выкинув вперёд руку с мобильным телефоном, замерла на секунду — чтобы в следующую секунду снова стать толковой деловитой секретаршей.
— Какие будут указания? Может, чай сделать, или кофе?
Иван Мокич смотрел недоуменно: как можно на работе чаи распивать?
— Сделай нам кофейку, Юлечка, — сказал Молчун, а когда девушка выпорхнула из кабинета, спросил:
— Ты что такой мрачный, Иван? Не нравится тебе все это? — он обвел рукой новый кабинет с новой мебелью и прекрасным видом из окна.
— Это нравится. А вот порядки не нравятся! Все думаю: зачем красные с белыми рубились? Можешь ты мне объяснить?! За что эскадроны в землю укладывали?! Голодали! Брат на брата шли и сын на отца!
— За сто лет, Иван Мокич, многое изменилось.
— Ёк-макарёк! — волновался комэск. — Да за сто-то лет должно было многое измениться! Школоте понятно. Прогресс! Не про то тебе толкую. А как же, скажи на милость, марксизм-ленинизм?! Ведь бедняки должны стоять у власти, а где там, — комэск ткнул большим пальцем за спину. — Где там бедняки?! Все сытые, ухоженные, нарядные, как купцы на церковном празднике!
Молчун посмотрел на него, как бы раздумывая, говорить ли то, что собирался. Сказал:
— Так нет теперь бедняков, Иван Мокич.
Семенов умолк, срезавшись на полуслове.
— Нету, говоришь? — спросил он, поразмышляв о чём-то.
— Нету. Бедняков в твоём понимании — нету. Ты и сам видишь.
Семенов вспомнил, что за всё время пребывания в Светлом Будущем он и впрямь не видел ни одного человека в ветхих нестиранных обносках — привычное зрелище его детства и юности — не встречал застарелого голодного блеска в глазах, не слышал ноющего голоса попрошаек.
— Нету бедняков… Ну-ну…
И комэск настороженно успокоился.
Клокочущая энергия стихала. Шашка не покидала ножен, маузер мирно дремал в кобуре. Постепенно он обживался в Москве. В сопровождении охраны выезжал на прогулки, много ходил пешком. С интересом посмотрел несколько фильмов, сходил в театры (очень понравился Чехов, но особенно Маяковский). Мешало только надоедливое внимание окружающих, вывернув шеи, разглядывавших его во время представления, да утомительное написание автографов, выматывавшее больше, чем лютая рубка. Зашёл однажды в ночной клуб под названием «Красный буй» и выбежал оттуда через полчаса, чертыхаясь.
— Белогвардейский бордель! — кинул в сердцах поспешавшему сзади охраннику.
— Да не, — ответил тот. — Бордель туда подальше, через дворы.
Однажды он забрел на Красную площадь и, как завороженный, двинулся прямиком к золотистой надписи «Ленин» на красном мраморе.
Группу китайских туристов вежливые молодые люди в одинаковых костюмах и галстуках оттеснили в сторону, знаками объясняя, что придётся немного подождать. Китайцы оказались люди понятливые, охотно кивали головами и на всякий случай бросились снимать на телефоны и камеры человека с шашкой на боку, завороженно проследовавшего внутрь усыпальницы вождя мирового пролетариата.
Стоя над телом товарища Ленина, комэск думал о своем. Но мысли непроизвольно вырвались вслух.
— Как же, — тихо произнес он. — Как же так, товарищ Ленин? Как так могло случиться?
По его щеке покатилась слеза. Он стёр её резким, остервенелым движением, как будто собирался вырвать вместе с куском плоти — и, развернувшись на скрипнувших каблуках, шагнул к выходу.
Цыбулин и другие казаки заходили в «Шашку и подкову» часто. Обсуждали насущные проблемы, но громадью планов не отвечало довольно скромное финансирование. Казаки предлагали разные варианты добывания денег, в основном, путем защиты торговых работников от неведомых преступников, они называли это «крышеванием». Но Семенову эти способы казались подозрительными.
— Надо на сознательность богатых людей воздействовать, — говорил он. — Разъяснять им революционную правду! Мы же их детишек научим — и на коне скакать, и шашкой рубить…
Цыбулин усмехнулся, переглянулся с товарищами.
— Детки олигархов за границами совсем другому учатся, кони да шашки им не нужны!
— А почему за границей? — удивился Семенов.
— Считают, что там лучше. Выучатся, а потом и жить остаются!
Комэск вздохнул.
— Олигархи-то кто такие?
— По-твоему — буржуи!
— А-а-а-а! Ну, тогда понятно! После революции они тоже за границы разбежались… Только тогда они от рабоче-крестьянской власти убегали. А сейчас от кого?
— Это надо у них спрашивать, — пожал плечами Цыбулин.
Провожая казаков, Семенов выходил в коридор и обговаривал планы поездки в Семеново-Изобильное. Он предлагал отправиться конным порядком, но его не поддержали.
— На машинах поедем. И проще, и быстрее, и внимания меньше…
Потом Семенов возвращался к себе, наивно полагая, что разговоры в коридоре не станут известны тем, кто контролирует его жизнь.
Он думал, что перехитрил их, когда выйдя через другой подъезд здания, вскочил в черный «Лэндровер».
— Здравия желаю! — крикнул сидящий за рулем Цыбулин. — Позвольте прокатить!
Машина рванула и, взвизгнув шинами на резком повороте, вылетела на проспект. Следом уже пристраивался чёрный джип «Шевроле».
— За нами моя охрана! — сказал Семенов.
— Нет, это наши, товарищ комэск! Похоже, мы оторвались!
Цыбулин был радостно возбужден, его глаза горели. Семенов лишь взглянул одобрительно — и тот расплылся в улыбке.
В небе над «Лэндровером» и «Шевроле», следовавшими в сторону федеральной трассы, параллельным с ними курсом, двигался военный вертолет. Впрочем, мало ли летает в небе летательных аппаратов — от гигантских лайнеров до полуигрушечных квадрокоптеров!
В Семеново-Изобильное добрались на рассвете.
Автомобили с погашенными фарами один за другим въехали на пятачок перед зданием сельского музея. Цыбулин, утомлённый быстрой многочасовой ездой, распахнул дверь и шагнул на утрамбованную грунтовку.
— Ох, сейчас бы баньку!
Он потянулся с хрустом, потер усталое лицо.
Из второго автомобиля высыпали еще четверо: тихие, собранные, в движениях экономные и аккуратные. Такими людей часто делает тюрьма или война.
Семенов оставался сидеть в машине. Странное чувство сковало, тугими сыромятными ремнями перехватило всё тело. Прямо перед ним, за покосившимся забором, возвышалось то самое дерево, на котором его в девятнадцатом повесили белые. Дуб разросся, раскинул богатырскую крону. В предрассветном голубоватом мареве он казался замысловатой трещиной, расползающейся по краю неба. Вспомнилось солнце, просвечивающее сквозь петлю, крики слетевшихся ворон…
— Что вы, товарищ комэск? — к окну наклонился Цыбулин. — Устали? Или нездоровится?
— Всё нормально, — ответил, преодолевая наваждение, комэск и, открыв дверь, вышел в прозрачные сумерки. Когда-то в таких сумерках они разгромили бандитов в хуторе Волчий.