Лэнгстон повернулся в сторону приближающегося острова.
– Вот тебе ответ: я не сжег ни его елку, ни его дом, ни его сердце. Я просто перестал с ним общаться. И исчез на Манхэттене. Мне представляется, как он нашел себе милого соседского паренька и их семьи устраивают по воскресеньям совместный ужин.
Конечно же, я не мог сдержаться и спросил:
– Это у вас семейная черта? Исчезать?
Лэнгстон повернулся ко мне:
– Да. Но ты должен уяснить одну вещь: Лили отличается от всех остальных. Она – самая лучшая из нас.
– Надеюсь, не обижу тебя тем, что полностью с этим согласен. Хотя, похоже, она тоже исчезла.
Статен-Айленд уже был отчетливо виден, и его холмы и дома резко контрастировали с покинутым нами берегом. Мне казалось, сюда дольше плыть. Пришлось напомнить себе, что мы все еще находимся в одном городе[12]. Если информация верна, Лили где-то рядом. И тем не менее она пропала.
– Это я виноват, – сказал я Лэнгстону.
Он прислонился к перилам, спрятав руки в карманы.
– С чего ты это решил?
– Я не смог достучаться до ее сердца. И если я не смог дотянуться до нее, то неудивительно, что она потерялась.
Громкий звуковой сигнал прервал любой возможный ответ. Паром замер, словно колеблясь, а потом причалил.
– Идем, – позвал меня Лэнгстон.
Мы сошли по трапу вниз и вошли в терминал.
– Что теперь? – спросил я у двери, ведущей на улицу.
– Если честно, понятия не имею.
Мне хотелось услышать другое. К примеру, что у Лэнгстона есть детальный план, включавший в себя координаты пунктов назначения, прочесывание местности и перекрестные допросы добрых самаритян.
– Где ее видели в последний раз? – уточнил я.
– Возле автомастерской моего дяди-отшельника. Но это было много часов назад. И Статен-Айленд намного больше, чем тебе кажется. Здесь у большинства есть машины.
– Машины?
– Да-да. Машины.
– И что же нам делать? Объехать остров на такси? Разделиться и пытаться найти ее пешком?
– Не знаю. Знать бы, зачем она приехала сюда, или хотя бы ее любимые места здесь. Но нам ничего не известно. А если мы разделимся и будем просто бродить по улицам, то сами потеряемся.
– Тогда что мы здесь делаем?
– Пытаемся найти душевное равновесие. Как все парни.
Я вздохнул. Чем больше думаю об этом, тем глупее кажется идея бродить по острову в поисках девушки. И проблема даже не в том, чтобы найти иголку в стоге сена, а в том, что для начала нужно отыскать этот самый стог.
– Она соберется в обратный путь, – продолжил Лэнгстон. – И для этого ей нужен паром. Может, будем кататься на нем туда-обратно? Тогда точно не упустим ее.
– А если ее похитили? Если ей нужна наша помощь?
– Ты когда в последний раз продлевал свою лицензию детектива, Шерлок? Мы с тобой не лучшие гончие для вынюхивания нашей собачки Баскервилей. К тому же мои братские инстинкты говорят, что Лили никто не похищал. По-моему, она решила проветриться. Не знаю, хочет ли она быть найденной, но думаю, ей будет приятно, что мы пытались ее найти. Поэтому продолжим начатое.
Объявили, что паром снова отчаливает.
– Все на борт, – сказал я.
Мы не разговаривали три четверти пути, но потом пресытились пребыванием на ветреной палубе и устроились на скамейке под крышей. Сначала я занял себя разглядыванием попутчиков. Люди, плывущие в Манхэттен, похоже, регулярно проделывали путь с острова в город и спокойно занимались рутинными делами. Они приурочивали к поездкам чтение газет и доедали свои жареные пирожки точно к тому времени, когда наставала пора подниматься с мест и выходить. По пути в Статен-Айленд люди больше походили на Лэнгстона и меня: слегка встревоженные, временно лишенные ориентиров путешественники.
Мужчина лет пятидесяти ездил туда-обратно вместе с нами, читая со скоростью улитки роман Джонатана Франзена. В какой-то момент он поднял взгляд и увидел, что я смотрю на него. Я поспешно отвел глаза, но опоздал. Опасаясь недобрых взглядов с его стороны, я уставился на кольцо Лэнгстона. Они с Бенни съезжаются, а это очень важный шаг в отношениях. Лэнгстон, заметив мой взгляд, выгнул бровь.
– Как ты понял? – спросил я его. – Ну, что готов сделать этот шаг?
Я почти ожидал от него слов: «не твое дело» или «тебе этого не понять».
Вместо этого он серьезно посмотрел на меня и ответил:
– Думаю, дело не в готовности – во всяком случае, не в абсолютной. Ты никогда не будешь полностью готов. Просто наступит момент, когда ты будешь достаточно готов. Что касается нас, как такового решения съехаться мы не принимали. Мы так часто оставались друг у друга на ночь, что практически вместе жили, и вдруг осознали, что гораздо удобнее будет и правда жить вместе.
– Но ты его любишь? Ну, я про кольца.
Улыбнувшись, Лэнгстон стал играться с кольцом – крутить его на мизинце, словно доказывая, что оно не слетит.
– Конечно, люблю. И, наверное, люблю его достаточно сильно, чтобы перестать бояться того, что с нами будет. Это выяснится само собой. И один из способов узнать это: просыпаться по утрам рядом друг с другом, начинать вместе каждый новый день, быть одним целым, даже когда все вокруг меняется, портится или рушится. В душе я знаю, что могу прожить без него, но также знаю и то, что этого не хочу. Неплохое начало, да?
Согласен. Но на этом не успокоился.
– Но как ты к этому пришел? Как достиг в отношениях этой стадии?
Лэнгстон отпустил кольцо и откинулся на спинку сиденья.
– Ты интересуешься этим из-за вас с Лили?
– Возможно.
– Возможно?
– Понимаешь, я чувствую, что мы тоже можем к этому прийти. Однажды. В какой-то момент. Но, приближаясь к нему, мы каждый раз робеем. Не друг с другом. А сами по себе. Меня смущают мысли не о том, достаточно ли мы с Лили хороши как пара, меня смущают мысли о том, достаточно ли я хорош для Лили. Я пытаюсь ярко блистать для нее. И иногда, когда мы вместе, у меня это получается. Но большую часть времени я лишь тускло отсвечиваю. Чувства такие большие и сильные, а я такой блеклый.
– И лишь изредка – яркий.
– Кхм, спасибо.
– Не, я в хорошем смысле. Когда слишком ярко, больно глазам.
Слабое утешение. Не знаю, зачем все это сказал. На душе неспокойно. Разговоры о Лили обычно приносят ощущение, будто она рядом, так же, как мысли о ней словно сближают меня с ней. Сейчас это не помогало.
– Все это ни к чему, – произнес я.
– Что именно?
Неужели это нужно объяснять? Неужели он не чувствует того же?
– Ожидание. Разговоры. Думы. Все это ни к чему. Лили сделает то, что захочет сделать, и вернется домой, когда захочет вернуться. И в перспективе – будет со мной, если захочет быть со мной.
– А ты хочешь быть с ней?
– Да!
– Она знает об этом?
– А ты как думаешь?
– Понятия не имею.
Зашибись. Вот это вообще не утешительно ни разу. Но я тут же почувствовал себя глупо за желание получить утешение, не заслуживая его.
– Парадокс, правда? – заговорил Лэнгстон. – Люди, которых мы знаем лучше всех, которых мы любим больше всех, порой заставляют нас чувствовать себя так, словно мы не знаем их совершенно. Я могу сказать тебе, какие Бенни ест каши, назвать тебе излюбленную пару его носков и указать момент в фильме – в любом, – который растрогает его до слез. Я знаю, как он завязывает галстук. Знаю прозвища, данные им всем его двоюродным братьям и сестрам. Знаю, когда ему разбили сердце в третий раз. И в седьмой. И в десятый, который и считать-то не стоит. Но иногда ему вдруг неожиданно нравится что-то или он хочет чего-то, что, как я думал, ему никогда не понравится и чего он никогда не захочет. Или наоборот, ему не нравится что-то или он не хочет чего-то, что, как я думал, ему обязательно понравится и он обязательно захочет. В такие мгновения приходят пугающие мысли: может, я совсем его не понимаю и ошибаюсь во всем, что касается его, включая и наши отношения?
– И что ты тогда делаешь? – спросил я. Мне действительно нужно было знать. Никто другой мне этого сказать не мог. Ни один из друзей еще не достиг в отношениях этой стадии, а родители, достигнув ее, рухнули вниз.
– Жду. Напоминаю себе, что мне необязательно знать и понимать все; что в наших сердцах всегда будут неизведанные уголки. Я перестаю цепляться за то, каким себе его представляю, и вновь его узнаю.
– Проблема не в том, что я Лили не узнаю. Просто ее… почти никогда нет рядом.
Лэнгстон вздохнул.
– У нее сейчас напряженная жизнь. Много всего происходит.
– Я это понимаю. Правда, понимаю.
– Я сказал это не для того, чтобы расстроить тебя, а для того, чтобы приободрить.
– Тебе не удалось ни того ни другого.
– Слушай, я тоже переживаю. Решение съехаться с Бенни далось мне тяжело именно из-за Лили. Как оставить ее? Если честно, я даже собирался отказать. Не мог вообразить себе, как это сделаю. Но Бенни задал мне по-настоящему хороший вопрос: «И кому ты поможешь, оставшись?» Он имел в виду, что Лили должна найти свой путь самостоятельно. Должна повзрослеть и выйти за пределы нашей квартиры, нашей семьи. Мне не понравится ее поиск своего пути точно так же, как ей не нравится мой. Но если мы не двинемся дальше, то так и застрянем на всю жизнь на одном месте.
В разговоре с Лэнгстоном я уже перестал принимать все его слова на свой счет и поэтому понимал: размышляя о пути Лили, он говорит не обо мне с ней, а о себе с ней.
– Мне пора в школу, – сказал я ему.
Хотелось, чтобы он возразил и чтобы не возражал.
– Неплохая идея, – отозвался он. – Тут, на пароме, хватит и одной пары глаз. Не волнуйся, когда найду Лили, расскажу ей о приложенных тобой усилиях.
Да, этот день многое изменил. Раньше бы я посчитал его слова насмешкой. Теперь я знал – они искренни.
Будет безумием, если, завоевав сердце брата Лили, я потеряю ее саму.