– Тогда почему сейчас он не здесь? – спросила я.
– Ему пора было в школу. Видимо, Дэш относится к занятиям серьезней, чем ты последние пару дней. – Лэнгстон лукаво посмотрел на меня: – Так где ты на самом деле была?
– На оргии в честь пряничных домиков.
– Сарказм не идет тебе, Лили. Не хочешь рассказывать, не рассказывай.
Мы вернулись домой. Родители спешно собирались в недельную поездку в Коннектикут: на школьную праздничную вечеринку и закрытие академического семестра на папиной работе. Еще они туда ехали для того, чтобы мама сама увидела и оценила жилье директора, на случай если в новом году они все-таки решат переехать жить на территорию частной школы.
Семейное собрание заняло одну нью-йоркскую минуту.
Школьное наказание: школьные правила запрещали учет выполненных заданий за пропущенные дни, а значит, я получу неуды и это скажется на моей успеваемости. Также меня отстранили от уроков на два следующих дня, до самых каникул. Что у меня не укладывалось в голове, потому как «наказание» больше смахивало на «подарок». Целых два выходных! Подумаешь, не сдам задания и не получу хорошие отметки. Зато смогу напечь печений, выгулять собак, приготовить рождественские подарки и заняться множеством других вещей, поинтереснее школы.
Родительское наказание: до Рождества я должна сидеть дома. Исключение – выгул собак.
Меня никогда не сажали под домашний арест. И в данном случае я вообще не видела в нем смысла. По-моему, родители – тоже. Они объявили о своем наказании прямо перед отъездом, практически признав его неосуществимым, так как сами уезжали и смотреть за мной было некому. Естественно, я благоразумно умолчала об этом.
Если честно, из-за бессонной ночи родителей совесть меня не мучила. Я – девчонка с Манхэттена. И сбегающие в Коннектикут дезертиры заслуживали беспокойства.
А вот дедушка не заслуживал.
– Я некоторое время поживу у сестры, – сказал он. – Тут у вас слишком волнительно и суматошно. И тебе больше не придется водить меня по врачам.
– Мне нравится это делать, деда!
Он приподнял тростью штанину, обнажая синяк на голени.
– Видишь? – указал на него тростью.
– Что случилось?
– Случилось то, что ты не пришла на свою смену в реабилитационный центр! Сэди из палаты 506 так разозлилась, оставшись без твоего чтения, что пнула меня ногой.
– Прости.
– И без своего счастливого амулета под рукой я проиграл в «Колесо фортуны».
– Прости.
– Я ненавижу эту игру! И могу терпеливо смотреть ее, строя догадки со всеми этими старыми перечниками и перечницами, только если ты со мной рядышком.
– Прости.
Ну что я за чудовище?
Дедушка отвел глаза.
– Будешь сидеть дома, – припечатал он. Поднялся, схватил свою трость и похромал прочь.
Провожать взглядом его удаляющуюся спину было самым худшим наказанием, какое я только могла себе вообразить. Наказанием, от которого сердце рвалось на части.
Воссоединившись со своим мобильным в своей новообретенной временной тюрьме под названием «моя комната», я увидела сообщение Дэша. «С возвращением. Я скучал по тебе».
«Я тоже скучала по тебе», – ответила я и уснула с телефоном в руках, пригревшись под боком у пса и дедушкиного кота. Жаль, тепло это шло не от сжимавшего меня в объятиях Дэша и не от его громких слов из сообщения, которые он никогда не произносит вслух.
18 декабря, четверг
Эдгар Тибо сидел за своим любимым столиком в Томпкинс-сквер, когда я проходила мимо со сворой собак на выгуле. Он играл в шахматы с чемпионом парка: пожилым джентльменом по имени Сирил с растафарианскими, помеченными сединой дредами, в берете, который он выиграл у Эдгара в турнире прошлой весной.
– Как дела, Лили? – спросил Эдгар. – Куда запропастилась? На этой неделе не видел тебя ни тут, ни в реабилитационном центре.
– Без тебя и твоих собак парк не тот, – сказал Сирил, задумчиво обозревая фигуры на шахматной доске.
– Зато тут дышится легче без собачьих каках, – заметил Эдгар и обвиняюще уставился на Бориса: – Ага, я это о тебе, приятель.
Эдгар всегда вызывает у меня двоякие чувства: мне хочется и придушить его, и перевоспитать одновременно.
– Попрошу не грубить моему псу.
Борис согласно гавкнул.
– Придешь сегодня на мою вечеринку? – спросил Эдгар.
– Какую еще вечеринку?
– На мою ежегодную вечеринку рождественских свитеров.
– Ты каждый год устраиваешь такие вечеринки?
– Ага. С этого года. Родители в Гонконге, дом в моем полном распоряжении, коллекция рождественских свитеров только что вернулась из химчистки. Вечеринка прямо напрашивается!
– Можно прийти с Дэшем?
– А надо?
– Вроде как.
Эдгар вздохнул.
– Ну приходи с Дэшем. Да вообще, приводи кого хочешь. Главное, себя не забудь, а уж прицеп твой… фиг с ним.
– Какой прицеп? – не поняла я.
– Бойфренд твой, – рассмеялся Сирил. – Только пусть с пивом приходит. Для себя.
– Вряд ли Дэш пьет пиво.
– Ну конечно, нет. Не дай бог ему вдруг станет весело.
– Она была такой паинькой до встречи с тобой, – заявил Лэнгстон Дэшу, который пришел к нам, чтобы сопроводить меня на вечеринку.
Я была наказана, но в отсутствие родителей за главного оставался брат. Когда же он оставался за главного, у нас по какой-то нерушимой традиции все шло кувырком. Плюс он задолжал мне за все те годы, когда, будучи школьником, удирал из дома в неположенный час или тайком приводил в свою спальню на ночь бойфрендов, а я его покрывала.
– Говорит человек, придумавший в прошлое Рождество игру с записной книжкой, дабы она привела Лили на путь падших женщин, – парировал Дэш.
Лэнгстон выразительно глянул на меня, указав на него:
– Вот это самый настоящий, высококачественный сарказм. – Брат перевел взгляд на Дэша. – Чтобы к полуночи она была дома. Захочешь, можешь у нас переночевать.
Наши с Дэшем лица вспыхнули, и мы поспешили к двери.
– Позаботься о Борисе, – бросила я брату.
На улице Дэш взял меня за руку.
– Вечеринка у Эдгара Тибо? Серьезно? – спросил он. Но не добавил: «У меня были планы получше. Сегодня я собирался сделать тебе сюрприз и наконец-то сводить тебя на «Корги и Бесс». Я арендовал весь зал, устлав центральные места лепестками роз, а еще заказал нам залитую шоколадом башню из пончиков. Только для нас одних! Целую башню из пончиков!»
– Эдгара заставили работать в реабилитационном центре. Выгуливая собак, я постоянно встречаюсь с ним. Он практически живет в парке.
– Вы с ним друзья?
– Можно и так сказать.
– Удивлен, что ты никогда об этом не упоминала.
Дэш не сказал: «Я взбешен, что ты никогда не упоминала о своей дружбе с Эдгаром! Мысль о том, что ты гуляешь с ним, сводит меня с ума. Всем известно, Эдгар Тибо отлично шарит в дизайнерской вязке ромбами. Видимо, мне придется вызвать его на дуэль!»
– Это важно? – спросила я. Пожалуйста, пусть это будет важно!
– Наверное, нет, – пожал плечами Дэш.
Парни никогда не говорят то, что ты хочешь от них услышать. Похоже, это единственный урок, который я выучила в своей жизни.
– Но мы могли бы пойти к твоей бабушке. Миссис Бэзил прислала мне сообщение. Она приглашает нас на ужин и игру «Карты против человечества» с дедушкой…
– Ты переписываешься с моей бабушкой?
– Да. Это важно?
– Наверное, нет, – пожала плечами я. – Это ужасная игра. – И миссис Бэзил никогда раньше не приглашала меня в нее играть.
– Знаю. Потому и люблю ее.
Прощай, Лили-Паинька. Наконец-то ее можно задвинуть назад.
Привет, Лили-Шалунья. Ты классная.
Лили-Шалунья надела короткую черную юбку с черными леггинсами, черными ботфортами до середины бедра и обрезанным – да, обрезанным! – рождественским свитером: красно-зелено-золотым, с вышитым блестящим орнаментом на облегающей груди.
– Лэнгстон видел, как ты оделась? – поинтересовался Дэш, когда я скинула пальто. А сделала я это, как только он позвонил в дверной звонок.
– Тебе нравится? – Мне хотелось, чтобы это прозвучало сексуально, но вышло визгливо. (Лили-Шалунье не помешает практика в достижении сексуальных интонаций. Внутренняя Визгля пока отказывается почить с миром.)
– Я рад, что ты все-таки почувствовала дух Рождества, – ответил Дэш.
– Какой свитер надел ты?
Он распахнул пальто, показывая… заурядный зеленый свитер с выглядывающей из-под воротника белой оксфордской рубашкой.
– Это не рождественский свитер, – заметила я.
– Ты невнимательно смотришь.
Дэш вытащил ворот рубашки. Я пригляделась и увидела цитату из «Рождественской песни в прозе», выведенную рукой Дэша красными и золотыми чернилами на внутренней стороне воротника: «Начать с того, что Марли был мертв»[14].
Когда дверь в квартиру Эдгара отворилась, я стояла, почти уткнувшись носом в шею Дэша.
– Влюбленные голубки уже дошли до публичных ласк? – раздался голос Эдгара. – Еще даже эгг-ног не подали!
Дэш отстранился и прикрыл полы пальто.
– Я против публичных ласк, Эдгар, – отозвался он.
– Ну конечно, – подмигнул ему тот. – Добро пожаловать, заядлый тусовщик. – Он обвел меня взглядом с ног до головы: – Чудесный свитерок, Лилс.
На нем самом был свитер с изображением Иисуса в праздничном колпаке в форме куска перевернутой пиццы-пеперони и словом «ИМЕНИННИК» поперек груди избранника божьего. В придачу к нему шли розово-серые ромбовидные штаны и черно-белые туфли. Сказать, что эти предметы одежды отвратительным образом не сочетались, это ничего не сказать. Впрочем, Эдгар тоже не сочетался с собственным домом.
Его родители из того малюсенького процента купающихся в деньгах биржевых брокеров, у которых нет времени на своего сына. Миссис Бэзил тоже живет в особняке, но ее дом дышит стариной и отличается тонким художественным вкусом. Он радушно принимает гостей. Дом Эдгара подобен образцу из архитектурного журнала со строгой, минималистичной обстановкой и дорогущими картинами на стенах. Он холоден и неприветлив.