«Ты все неправильно поняла».
Элвииин!
«Ты все неправильно поняла».
Элвииин!
Так мозги вскипят. ТИШЕ!
В раздражении я чуть не включила мобильный, чтобы напомнить Лэнгстону: у меня есть пес и собаки для выгула, и для них я никогда по своей воле не пропаду. Я могу игнорировать окружающих меня людей, но никогда не подведу своих четвероногих пушистиков. Спозаранку я не просто выгуляла Бориса, а отвезла его в собачий парк для игры без поводка – а тот, на минуточку, находится на Рандаллс-Айленд. Мне пришлось потратиться на две дорогущие поездки на такси, поскольку по правилам нью-йоркского метрополитена в общественном транспорте животных разрешается провозить только «в закрытых контейнерах, не доставляя неудобства другим пассажирам». Первая часть проблем не вызывала, а вот вторая… запросто. В общем, не повезло двум таксистам, чьи машины пропукал и обслюнявил Борис и кому я вручила влажные доллары из сумочки, на которой всю дорогу сидел пес. Борис настолько устал от нашей вылазки, что весь оставшийся день проспит и не заметит моего отсутствия. Так чего брат волнуется? Подумаешь, не сказала ему, куда ушла.
Вот серьезно, если бы родные списались или созвонились с моими клиентами, получившими от меня этим утром сообщения о том, что сегодня я недоступна, со списком надежных и ответственных выгульщиков собак, то знали бы: я не пропала. Пропажа человека подразумевает непреднамеренное исчезновение. Например, когда девушка нечаянно съедает галлюциногенных пряничных человечков и ее сознательный выходной оборачивается ночным исчезновением.
Так, может, в этом настоящая проблема? Не в том, что я потерялась, а в том, что, возможно, теперь одержима жаждой безумств. Диких приключений. Опасности. Риска. Больше Жанны, меньше Лили!
Я вздохнула, и в холодном воздухе вагона образовалось облачко пара. Холодная зима наконец-то пришла, но какая-то неприятная. Стылая, промозглая, из-за которой пассажиры в едва отапливаемом вагоне кутаются в длинные пальто, туго обматывают головы и шеи шарфами и потирают руки в перчатках, а поезд еле тащится из-за проблем с железнодорожными сигналами. Все молчат, стуча зубами и зябко дрожа.
В сердце ощущался тот же холод, что и в воздухе. Я выглянула в окно. Полуденное солнце ярко сияло, словно говоря: «Я повелитель света, такой большой и всесильный, что при желании не буду источать ни капли тепла! И из вредности не дам пробиться в эту холодрыгу ни единой снежинке. Так кто у нас тут владыка зимы? Я владыка зимы, вот кто. Выкусите, людишки северо-востока Атлантики!»
Мне хотелось плакать. Но, боюсь, слезы сосульками замерзнут на лице. Дэш прав. Я действительно все неправильно поняла. Я совершенно не могу его прочитать и даже не могу убедительно с ним расстаться, потому что я – бестолковая невротичка, которая слишком сильно любит его и не в силах настоять на том, чтобы он отпустил меня ради нашего обоюдного блага.
Поезд остановился. Сначала я подумала, что мне это привиделось, поэтому сняла очки, протерла их салфеткой и надела снова. Нет, знак на станции «Метро-Норт» и правда гласил: «Плезантвиль»[20]. Ничего себе местечко! Если оно такое приятное, то почему тогда на поезд садится целая армия шумных, злобных и пьяных Санта Клаусов? Причем удивительно разнообразных: мужчины и женщины; молодые и старые; толстые и тощие; облаченные в полные костюмы при белых бородах и почти обнаженные Санта-стриптизеры. А за ними – и это настораживало еще больше – следовала группка распевателей гимнов, перебрасывающаяся фляжкой со спиртным и поющая песенку, которая ну никак не соответствовала эпохе викторианских костюмов певцов.
Детишки горько плачут,
Олени пудрят мозг –
Никто не знает почему.
И Санта отморозил нос.
Хватит уже этой песни! Она хуже, чем «Элвииин!». Такая неуважительная. И такая приставучая!
Из-за толпы вынырнул проводник поезда и возвестил:
– Следующая остановка – «Чаппакуа»! – Рассаживающиеся пассажиры не обратили на него никакого внимания, и он повысил голос: – Любой, полагающий, что этот поезд направляется в Манхэттен, ошибается. Нужный ему поезд отходит с противоположной платформы. – Никто не вышел. Проводник попробовал еще раз: – Этот поезд не идет в Манхэттен. Если вам не за город, сойдите! Поезд идет до «Вассаика»!
Санты и воспеватели заняли места.
– Черт, – ругнулся проводник и покинул вагон.
Рядом со мной уселся распеватель гимнов в летах, облаченный в костюм викторианской эпохи, в цилиндре.
– Счастливого Рождества, милая! – пожелал он мне, приподняв шляпу. – Я – Вассэл из Вассаика. – От него пахло теннесси-виски «Джек Дэниэлс» (но не из роскошной лимитированной коллекции «Синатра Сенчери»).
Я не знала, прикололся ли он надо мной, назвавшись таким именем, но добиваться правдивого ответа у пьяного мужчины не стала – то еще удовольствие. И хотя проводник ясно объяснил, куда направляется поезд, я тоже решила внести свою лепту. Не настолько же я потерялась, чтобы не осознавать, какой сегодня день. Пытаясь помочь, я сказала Славе из Вассаика:
– Если вы едете на Санта-кон[21], то вам нужно пересесть на поезд, идущий в Манхэттен. Он на противоположной платформе.
Мой сосед по вагону фыркнул.
– Пару часов назад мы ехали на Центральный вокзал. Нас выставили из вагона в Маунт-Киско[22].
– Но это же «Плезантвиль».
– Ну да. Мы все еще хотели добраться до города и по пути немного прошлись по барам. Однако небольшая стычка между Сантами и воспевателями – к сожалению, разборок в этом году не счесть, – и главнокомандующий нашего вассаикского отряда решил, что лучше вообще отказаться от миссии.
– Лучше отоспаться в пригородном поезде, чем проснуться в городской тюрьме? – предположила я.
– Так точно. А ты, лапушка, не только красавица, но и умница, – протянул он, больше походя на распутного ирландского лепрекона, чем на благородного викторианского джентльмена.
Девушка-гот, занимавшая сиденье перед нами, в костюме Санты, с пирсингом в губе, тоннелями в ушах и черным ирокезом, вскинула голову и тыкнула пальцем в моего соседа:
– Не будь больным, Вассэл! Не клейся к ребенку!
– Я и не клеился! – возмутился тот.
– Клеился! – отозвался отряд Санта Клаусов вокруг нас.
– Я не ребенок, – пробормотала я.
Не желая новых разборок между Сантами и воспевателями, я выпустила на волю давнишнее Лили-дитя. Выйдя из ступора, введенного моим бунтарством, та со знанием дела вытащила себя из передряги рождественским песнопением:
– «Колядовать мы к вам пришли/Под зелень сей листвы!»
Санта-гот одарила меня злобным взглядом, но викторианские воспеватели тут же подхватили песню: «И здесь местечко мы нашли/Чтоб гимн услышали все вы».
Было невозможно не почувствовать изменение всеобщего настроения: от хмельного, холодного и тревожного до хмельного, холодного, но почти праздничного.
Полвагона – включая многих Санта – присоединилось к нам:
Любви и здравия всем вам,
И славным воспевателям,
Благословенья Божьего
И счастья новогоднего!
В конце припева Слава из Вассаика поднялся и поклонился, словно песня была написана в его честь.
На этом песнопения закончились. Былая Лили – по прозвищу Трехкуплетная Лили – возможно, и продолжила бы петь, но пораженно умолкла при виде того, как с головы женщины в викторианском наряде сорвали шляпку, а она в ответ отвесила смачную оплеуху краснощекому и дородному Санте с ангельскими крылышками на спине.
– Ну как, отошел у Санты нос? – провизжала Викторианка жирному Санте-ангелочку.
– Бей! Бей! – заскандировали пьянчужки.
Я ничего не имею против выпивох, но когда они веселятся, а не дерутся. Сразу захотелось к мамочке.
Я сошла с поезда на последней остановке, в Вассаике. За мной не последовали шумные воспеватели и Слава из Вассаика со своей невеселой бандой Санта Клаусов. Их вышвырнули из вагона в Катоне.
Мама ждала меня на автомобильной стоянке, дрожа от холода в арендованной машине.
– Твой поезд на час опоздал.
– Задержки из-за погоды. Плюс пьяных Санта Клаусов выпроваживали из поезда.
– Сегодня Санта-кон?
Я кивнула.
– Удачный день для того, чтобы удрать из города. В это время года и так на улицах яблоку негде упасть. Сначала все эти Санты забавляли, теперь напрягают.
Из-под маминого длинного тяжелого пальто выглядывал подол коктейльного платья, на ногах были шикарные туфли на шпильках. Ее ждали на важных мероприятиях, но у меня назрел экзистенциальный кризис. Я нуждалась в ней больше, чем кто-либо другой.
– Спасибо, что так быстро приехала. Ты не сказала ничего папе и Лэнгстону?
Мама покачала головой. Она не могла прямо ответить «нет» на мой вопрос, поскольку мы обе знали, что тогда бы она солгала. Как в тот раз, когда клялась мне, что не расскажет им о моем первом лифчике и моих первых месячных, а сама рассказала.
– У меня не больше часа. Папа сейчас развлекает спонсоров, поэтому мое присутствие не обязательно. Но я должна вернуться к началу преподавательской вечеринки, если хочу к концу ее все еще остаться замужней женщиной. Так что если ты не собираешься явиться туда вместе со мной в качестве директорской дочери, то мне нужно через час посадить тебя на поезд до Манхэттена.
– Понимаю. – В последнее время я и так напортачила немало, а теперь еще маме – такой красивой и нарядной – приходится торчать здесь в машине с унылой мной. – Прекрасно выглядишь.
Мамин любимый образ – леггинсы со свободными рубашками и нечесаные, стянутые в пучок волосы. Но стоит ей распустить волосы и слегка накраситься… Вау, ну и красотка же ты, мамуль!