– Не думаю, что я в них так уж наловчился. Просто когда я с Софией, то не думаю о том, правильно ли все делаю или нет, и мне хорошо и легко. Потом я возвращаюсь домой и начинаю переживать. Но затем опять возвращаюсь к Софии, и все опять хорошо. Наверное, у всех так.
У миссис Бэзил все уже собрались. Часть гостей была мне знакома, а часть – и немаленькая – нет. Я помахал рукой библиотекарям, и они приветственно подняли свои бокалы. Поскольку мне не хотелось тотчас занимать руки Лили противенями для выпечки, я спрятал их за статуей Дамы Джуди Денч.
Бумер заприметил Джонни и поскакал к нему здороваться. Я поискал взглядом Лили, но не нашел ее ни в общей комнате, ни в гостиной.
Глуповато было идти к миссис Бэзил с вопросом: «Вы не видели мою девушку?» К счастью, спрашивать не пришлось.
– Если ты ищешь ту, кто-не-хочет-больше-зваться-Медвежонком-но-навсегда-останется-им-в-наших-любящих-и-упрямых-сердцах, то она на кухне с моим братом. Пожалуйста, скажи им выйти пообщаться с гостями. Вечеринка, подобно человеческому организму, без должной циркуляции крови впадет в трупное окоченение.
Я направился в кухню, волнуясь, каким застану дедушку Лили после произошедшего. И пусть он не вскочил пожать мне руку, а остался сидеть, но я с облегчением увидел, как его глаза при виде меня привычно и радостно заблестели.
– Да неужели к нам пожаловал сам Длинноногий Дэш Сильвер![63] – засмеялся он. – Лили сказала, что с глазом беда, но… ничего себе, ты выглядишь так, будто проиграл битву с осьминогом. Надеюсь, хоть чуток его покромсал?
– Оставил его без нескольких щупалец. Как вы?
– Здоров как бык! Правда, на котором восемьдесят четыре года пахали. Но который все еще не боится плуга! – Дедушка Лили медленно, но уверенно поднялся. – Ну а теперь оставлю вас поболтать наедине. Инга там уже подает канапе, а ради ее канапе я готов в сам Канарси съездить.
Только когда он, шаркая, покинул кухню, Лили произнесла:
– Мне так от этого грустно.
– Знаю. Но так ему же будет лучше. И он сам на это согласен. Так что твоя грусть несколько неуместна.
На лице Лили отразился шок. Ее реакция заставила меня осознать, насколько ужасно прозвучали мои слова.
– Твой дедушка и миссис Бэзил мудрые люди, – поспешно добавил я. – Они знают, что делают.
– По-твоему, я не знаю, что делаю? – раздраженно бросила она.
– Нет! Я не о том!
Лили вскочила со стула.
– ПРОСТО ДАЙТЕ МНЕ ПОГРУСТИТЬ! Почему мне не дают погрустить?!
Я ответил, тщательно подбирая слова:
– Лили, тебе не нужно разрешение на грусть. Грусти. Радуйся. Досадуй. Веселись. Но не забывай о других. Ни в счастье, ни в печали.
– Что ж, прости, если ты чувствуешь себя оставленным без внимания…
– Я не о том!
– Ты не понимаешь. В моем доме больше никто не будет жить, Дэш. Никто!
– Но они будут жить в другом месте. Они все будут рядом.
– Знаю, но… – Лили не договорила.
– Но?.. – побудил я ее продолжить.
– Мне это не нравится, ясно? Мне не нравится то, как все меняется. Ребенком ты считаешь такие вещи, как праздники, особенными и неизменными, ведь ты празднуешь их из года в год. Но чем старше ты становишься, тем сильнее осознаешь, что да, подобные вещи связывают тебя с прошлым – ты поздравляешь теми же самыми словами и поешь те же самые песни, – но каждый раз что-то меняется, и ты должен примириться с этими изменениями. Каждый день ты можешь их не замечать, но в такие дни, как этот, обязательно заметишь. И я понимаю, что должна сейчас примириться с ними, но не уверена, что у меня это получится. Вот мы с тобой, Дэш. Посмотри на нас. Поначалу для нас не существовало такого понятия, как «время». Мы жили одним настоящим, не задумываясь о будущем. Жили узнаванием друг друга, но знали-то мало. Все было ярко, насыщенно и сиюминутно. И я думала: так всегда, когда ты влюблен. А потом: так всегда, когда любишь. Но затем стало сказываться время. И все стало не таким уж сиюминутным, не таким уж насыщенным, и почему-то возникло ощущение какой-то потери. Так случается, когда кто-то переезжает. Или его просто больше нет рядом. Может, тебя такая потеря не страшит, Дэш. Может, тебе все равно. Но мне не все равно, Дэш. Я ощущаю эту потерю всем сердцем. Мне очень больно, и я понятия не имею, что с этим делать.
– Как и я! Я месяцами пытался понять, как все исправить и улучшить. И единственное, что я могу тебе сейчас сказать: есть вещи, которые от нас не зависят, и время возглавляет их список. Под вторым номером идут действия других людей. Я был свидетелем того, как мой отец разрушал мою мать – в прямом смысле этого слова. И как они оба разрушали свой брак и то единение, что я в то время понимал под названием «семья». Знаю, мне тогда всего восемь было, но даже если бы было восемнадцать, то я никак бы не смог от этого защититься. Я готов был на все, лишь бы чем-то помочь, но со временем осознал – от меня тут ничего не зависит. Даже сейчас. Я не могу изменить отца. А хочу! Безумно хочу. И наконец признаюсь тебе: одна из причин, почему я так сильно хочу изменить отца, в том, что мне кажется, если я исправлю плохие черты в нем, то смогу исправить их и в себе. Пугающе желать этого, правда? Но также совершенно естественно.
– Ты никогда мне этого не говорил.
– Но говорю сейчас! Говорю тебе все это сейчас, поскольку знаю: ты никак не можешь изменить то, что кажется тебе неправильным. Ты не можешь остановить время. Не можешь сделать кого-то здоровым или заставить кого-то любить. Просто не можешь. Но мы можем повлиять на то, что происходит между нами, между мной и тобой. Ведь это как раз-таки зависит только от нас двоих. Иногда мне кажется, что все зависит только от тебя. И, я уверен, иногда тебе тоже кажется, что все зависит только от меня. Но мы должны двигаться вперед так, словно все зависит от нас двоих. Знаю, между нами все не настолько насыщенно и сиюминутно, как раньше, но это лишь означает то, что вместо одного настоящего у нас теперь одновременно есть прошлое, настоящее и будущее.
Лили смягчилась. Это видно. Она не сдалась. Лили не из тех, кто опускает руки. Но она поняла: я чувствую то же, что и она. Почему мы никогда не говорили об этом раньше?
Возможно, потому, что раньше не были готовы к этому разговору.
– Это несправедливо, – произнесла Лили и, подойдя, прильнула ко мне. – В любви нам больше всего не хватает времени, и мы отчаянно его желаем. Но нас также пугает то, что любовь со временем проходит. Получается, мы желаем и боимся одного и того же. Рано или поздно наше время истечет. Пока же… у нас его с лихвой.
Лили обняла меня, и я обнял ее в ответ. И мы бы, наверное, простояли так вечность, если бы в этот самый момент на кухню не вошла повар Инга.
– Клянусь, я не подслушивала, – сказала она, явно подслушивая. – Мне просто нужно достать из духовки сырные палочки до того, как они превратятся в сырные огарочки.
В коридоре, по дороге в гостиную, я объяснил Лили Бумеровскую Теорию Моргания. Она ей понравилась.
– Мы с тобой тоже моргнули.
– Ага.
– И теперь наши глаза открыты.
– Или глаз.
– Или глаз.
– И когда-нибудь мы непременно…
– Снова моргнем.
– И это хорошо.
– Поскольку после этого все лишь только прояснится.
– Точно.
Мы подошли к двери гостиной. Перед нами были друзья, родные и незнакомцы. Разговоры звучали музыкой – своеобразной симфонией прекрасной компании.
Я взял Лили за руку. Наши пальцы переплелись.
– Давай сделаем это, – сказал я. – Сделаем все возможное.
Глава 14. Лили
25 декабря, четверг
Какое странное чувство – щемящая грусть, которая еще долго не отпустит, смешанная с радостью от самого лучшего Рождества в моей жизни.
Все мои любимые люди собрались в моем любимом доме в мой самый любимый день в году. Они смеются. Болтают. Дарят подарки. Празднуют. Пьют эгг-ног.
Эдгар Тибо в углу возглавляет сидящую вокруг него группку и тасует колоду карт. Он увлеченно обучает малолетних гостей вечеринки покеру.
– Ты пригласила Эдгара Тибо? – удивился Дэш.
– Дедушка.
На самом деле точными словами дедули были: «Ты ведь не пригласила Эдгара Тибо? Этот разбойник в реабилитационном центре дал мне «пять», заявив, что мы увидимся с ним на рождественской вечеринке моей сестры, где соберемся вокруг очага и разделим фляжку какого-нибудь пойла с распутными мамашками».
Меня передернуло от воспоминания того, как дедушка повторил грубые слова Тибо. Однако лгать Дэшу я не могла, поэтому пришлось объяс- ниться:
– Ну, то есть пригласила-то я. Но по просьбе дедушки. Он пожалел Эдгара. Тому не с кем праздновать Рождество.
– По вполне понятной причине.
– Мы должны открывать сердца отверженным страдальцам. И пройдохам. – Я мягко сжала руку Дэша. – В Рождество.
– Вы ведь не вручили Эдгару Список?
Я открыла рот, чтобы возмутиться: «Нееет!», но Дэш не дал мне ответить. Он наклонился ко мне и шепнул:
– Мне стоит начать волноваться из-за твоего увлечения Эдгаром Тибо? Надеюсь, глядя на этого нелепого шута, ты не думаешь о том, каково бы было его поцеловать? – На губах Дэша играла легкая улыбка, не скрытая повязкой бровь изогнулась. Он меня поддразнивал.
– Думаю, – призналась я. – Примерно так же, как каково бы было целоваться с орангутангом, которого прихватила диарея.
– Ну спасибо. Теперь я потерял аппетит и не хочу канапе Инги.
Я на секунду накрыла его губы своими.
– Поцелуй же лучше всяких канапе?
– Слаще. Как имбирный пряник.
Умеет же мой парень взволновать меня словами. Я просто обязана обменяться словом-подарком с мужчиной, обожающим словесность:
– Эдгар – сикофантофил.
– Кто? – рассмеялся Дэш.
– Тот, кто любит окружать себя подхалимами и льстецами. Представляешь, он им платит за это. Игрокам в шахматы в парке. Корейцам-тусовщикам. Возможно даже, этим второклашкам, которых обучает здесь покеру.