всех федеральных военных средств в пределах своих границ, лишая тем самым Вашингтон возможности решить вопрос силой. Это был весьма ловкий гамбит и в военном, и в политическом смысле, поскольку к тому моменту ситуация уже напоминала падение в пропасть. С обеих сторон посыпались угрозы, конечным результатом которых стали Битва при Уичита Фоллз и Битва при Фресно, в которых огромное количество американских военных на земле и в воздухе выкинули «белое полотенце», сложили оружие и попросили об убежище. Таким образом, к середине октября того же года, получившего у последующих поколений название Год Зиро, государство под названием Соединенные Штаты Америки фактически перестало существовать.
Но тогда, ранним утром 9 июня, в безлунном небе над Айовой ОТГ «Пламя» еще представляла собой боевую силу, пользующуюся полной или почти полной поддержкой. В подтверждение ожиданий командования Тактической Группы большие количества Зараженных Людей собрались в четырех районах штата – Мэйсон Сити, Де-Мойн, Маршалтаун и у лагеря ФАЧС в Форт-Пауэлл. К двум часам ночи с первыми тремя было покончено, и главным призом стал Форт-Пауэлл. Начали атаку штурмовики А-10 «Бородавочник» и истребители-бомбардировщики Ф-16 с авиабазы Эдвардс, и вскоре из Пенсаколы вылетел С-130. В него загрузили взрывное устройство GBU/43-BMOAB, прозванное «Мать Всех Бомб». Снаряженная 8,4 тоннами взрывчатого вещества Н-6, МОАВ была самой большой и мощной неядерной бомбой в арсенале США. От ее взрыва образовывалась воронка в сто пятьдесят метров диаметром, взрывная волна была способна уничтожить девять городских кварталов, оставив после себя горящие не один день пожары.
В 4.55 С-130 подлетел к цели. Пилот, капитан авиации ВМС Лео Мерриуэзер, женатый мужчина, отец троих крепких мальчишек, вспоминал о том, как последний раз занимался любовью с женой Белиндой. Их любовь выдержала испытания рождением и воспитанием детей и частыми переездами с места на место, обычными в жизни военного. Интимная жизнь у них тоже была в полном порядке и в физическом, и в эмоциональном плане. Казалось, каждый раз, ложась в постель с Белиндой, капитан Мерриуэзер любил ее день ото дня больше, если такое вообще возможно. А по окончании первым его желанием всегда было рассмеяться – так громко, что он не раз будил младшего сына, который вскоре прибегал в комнату, протирая глаза крохотными ручками и прижимая к груди мягкую игрушку, тигра, совершенно уморительно. Однако в последний раз им было не до смеха. В последний раз, три дня назад, все протекало медленно и тихо, почти печально. Капитану Мерриуэзеру еще только предстояло узнать, что придется ему сделать в небесах Айовы, так что причина была не в этом. Мир, их мир, рассыпался на куски, развеивался по ветру, и любое выражение человеческой привязанности в эти дни не только в бунгало Мерриуэзеров во Флориде, но в спальнях, номерах отелей, на мучительно тесных задних сиденьях машин по всей стране проходило под знаком окончательности. Заниматься любовью с дорогим тебе человеком было все равно что прощаться с ним. Когда они разомкнули объятия, капитан Мерриуэзер понял, что не смеется, а плачет. И некоторое время он тихо плакал, а его жена, понимая причину этих слез, стирала их с его лица поцелуями.
Теперь, сидя в кабине С-130, наполненный этими печальными и сладостными воспоминаниями, капитан Лео Мерриуэзер вдруг понял, что больше никогда не сможет заниматься любовью с Белиндой. После того, что ему приказали сделать. Там внизу люди, мужчины, женщины и дети, чья любовь друг к другу столь же велика, как его любовь к Белинде и мальчишкам, а ему предстоит испепелить их, стереть с лица земли. Он не сомневался, что выполнит приказ, – его чувство долга, как офицера, было не менее сильным, чем его привязанность к родным. Но он больше не посмеет посмотреть в глаза Белинде. Сбросит бомбу, вернется на базу, достанет свой табельный пистолет и застрелится.
Нельсон наклонился, чтобы развязать ремни на Грее – ремни, уже ни к чему не прикрепленные, – и Грей бросился вперед, схватив мужчину за бицепсы и вцепившись зубами ему в горло. Стиснул челюсти и почувствовал, как ломается дыхательное горло Нельсона. Они скатились с койки, и Грей начал трясти Нельсона, как волк кролика. В рот Грею хлынул поток горячей крови. Они лежали на полу, Нельсон – лицом вверх, Грей – поверх него. Руки и ноги Нельсона в последний раз дернулись в судороге. Грей впивался все глубже в мягкое мясо.
И пил.
Интересно, подумал Грей, было ли это так же легко и приятно для Зиро? Его наполняла жизненная сила, невероятное наслаждение. В последний раз от души глотнув крови, Грей поднял лицо. Позволил себе пару секунд смотреть на труп, лежащий на полу. Плоть на лице Нельсона будто стянулась, облегая кости, его глаза, как глаза той девушки на стоянке у «Ред Руф», были выпучены, как у рептилии, глядя в сердце вечности. Грей попытался найти в себе приличествующие моменту эмоции – чувство вины, может, жалость или даже отвращение. Он убийца, тот, кто убил человека. Отнял чужую жизнь. Но он ничего такого не ощущал. Он сделал то, что должен был сделать.
Дверь в палату была открыта.
«Лайла, – подумал Грей, – я иду, чтобы спасти тебя, все случившееся предопределено».
Он двинулся вперед.
Вышедшее из-за двери существо было человеком. Свет падал на него сзади, спереди же его окутывал мрак. Он приблизился, и на его лицо упали лучи аварийных фонарей. Его больничная рубашка была залита кровью.
– Лоуренс?
– Нет, – сказал человек с пистолетом, оттаскивая Лайлу назад и еще сильнее вдавливая дуло ей в ребра. Его шаги были неуверенными и отрывистыми, все его тело дрожало, будто лист на ветру. Казалось, он в любую секунду может упасть. – Не подходи.
Грей жалобно протянул вперед окровавленные руки.
– Лайла, это я.
Ужас, омерзение, ступор, как защитная реакция мозга на головокружительную череду событий – все это смешалось в сознании Лайлы, ее охватил безотчетный ужас, такой, что она едва чувствовала связь между сознанием и телом. Будто сквозь туман она осознала, что означал крик в палате. Если судить по его больничной рубашке, Лоуренс не только убил мужчину, того, что поменьше, он его на клочки порвал. В своем роде логично, Лайла могла бы догадаться, что это произойдет. Она вспомнила танк. Вспомнила лицо Лоуренса, покрытое кровью и слизью, будто маска на Хэллоуин, вспомнила, как оно появилось из люка, вспомнила, как он разбил стекло «Вольво». Лоуренс стал чудовищем. Стал одним из этих… созданий. (Бедный Роско.) Но тем не менее было в его глазах нечто, что не давало ей отвести взгляд, то, что убеждало ее не бояться. Его глаза будто видели ее насквозь, и они сияли почти что священным светом.
– Ты понимаешь, что происходит? – сказал мужчина. – Нам надо убираться отсюда.
– Отпусти ее.
Снова взрыв наверху, снова волна сотрясения по полу. Падало стекло, все начало рушиться. Дуло пистолета, впившееся ей в ребра, будто ледяной палец, указывающий на ее сердце. Мужчина дернул головой в сторону.
– Поднимайся по лестнице. Там вертолет ждет.
– Опусти пистолет, тогда пойду с тобой.
– Будь оно все проклято, на это времени нет!
С ней что-то происходит. Будто она пробуждается, и дело не только в пистолете. Будто она приходит в сознание после многих лет сна. Какая же она была глупая! Детскую покрасить, ради всего святого! Делать вид, что они просто едут на природу, будто это что-то может изменить! Дэвид мертв, и Ева мертва, и Брэд, которому она разбила сердце. Она убедила себя в том, что это не конец света, потому что на самом деле он уже случился. Вот этот мужчина, этот Лоуренс Грей, тот, кто явился к ней, как избавитель, как ангел, который приведет ее к спасению, будто ребенок, которого она носит – его собственный. Она поняла, что она должна сказать.
– Лоуренс, прошу. Сделай то, что он говорит. Подумай о нашем ребенке.
Повисло неловкое молчание, будто мгновение, выпавшее из потока времени. Лайла увидела на лице Лоуренса раздумья. Сможет ли он добраться до пистолета прежде, чем этот мужчина выстрелит? А если сможет, что тогда?
– О’кей, – сказал он. – Выводи нас отсюда.
К тому времени, когда они выбрались на крышу, лопасти винта вертолета уже крутились, вихрем обдувая крышу. Небо светилось зловещим изумрудно-зеленым светом, живым, будто огромный парник. Казалось, что сейчас вертолет улетит без них, последняя гримаса судьбы, но Лайла увидела, как пилот в кабине машет им руками. Они забрались внутрь, и Гилдер захлопнул дверь.
Вверх.
Китридж понял, что лежит ничком в грязи. Ощутил во рту вкус крови. Попытался подняться на ноги, но понял, что у него осталась только одна нога. Протез слетел с культи. Приподняв голову, увидел «Хамви», лежащий на боку метрах в ста от него, будто выброшенное на берег морское животное. Лобовое стекло разбито, из-под капота идет пар. Толпа набросилась на машину, будто стая зверей, некоторые пытались раскачивать ее, пытаясь поставить обратно на колеса, но усилия были беспорядочными. Другие стояли на машине, отталкивая конкурентов руками и ногами, защищая свое место, будто одно это обеспечит им какую-то защиту.
Китридж пополз к Тиму. Мальчишка дышал, но потерял сознание. Последняя милость. Его тело было изогнуто под неестественным углом, а на волосах была кровь. Кровь шла у него изо рта и носа. Китридж вдруг понял, что стрельба прекратилась. Мимо побежали солдаты, но бежать было некуда. На колючей проволоке висели груды Зараженных, сраженных пулями, но, приглядевшись, Китридж понял, что первая атака была пробной, что это был авангард, который должен был истощить силы обороняющихся. Собиралась новая стая, еще больше, намного больше. Она ринулась на них, заливая пространство вокруг лагеря, будто море зеленого света. Последняя атака шла со всех направлений.
Китридж приподнял Тима с земли и прижал к груди. Они оказались посреди хаоса, люди бегали, орали, падали бомбы, а они лежали в грязи, будто маленький очаг безмолвия отгородил их, защитил от уничтожения. Китридж поглядел на восток. На мгновение ему показалось, что он видит автобус Дэнни, устремившийся в темноту, но это иллюзия, понял он. Они уже уехали так далеко, что вряд ли он бы их увидел.