Бог в помощь, Дэнни Чейс. Его охватило оцепенение, а вместе с ним – память о прошлом, будто дежавю. Он был здесь, и в то же время не здесь, он был мальчиком, играющим в игры, мужчиной на войне и кем-то третьим, кем он стал теперь. Перед мысленным взором проходили образы. Зараженная в свадебном платье, вцепившаяся в капот «Феррари». Вода, искрящаяся в лучах солнца, на реке, куда он не один год ходил рыбачить. Эйприл, в ту ночь, когда они сидели на подоконнике в школе, глядя в окно на звезды. Умиротворение на ее лице, после того, как они занимались любовью. Мальчик в машине, его глаза, наполненные ужасом осознания, его рука – маленькая рука ребенка – отчаянно тянущаяся, а потом исчезающая. Все это и многое другое. Он вспомнил мать, поющую ему колыбельную. Тепло ее дыхания, которое он ощущал кожей лица, ощущение себя, совсем маленького, нового обитателя этого мира. «Этот мир мне не дом, – пела она нежным голосом. – Я лишь странник в нем, а сокровища там, в голубых небесах. И зовут меня ангелы в эти врата, не смогу больше жить на земле никогда».
Тим начал кашлять, его веки задрожали, он попытался открыть глаза и замер. Зараженные, завершив окружение лагеря, ринулись на ограждение. Китридж вдруг понял, что стало тихо. Битва окончена, самолеты улетели. И тут услышал гул моторов тяжелого самолета, высоко в небе. Повернул голову. С-130, грузовой, летит с юга. Когда самолет пролетал над ними, из его чрева что-то вывалилось, и мгновенно замедлило падение, когда раскрылся парашют. Самолет улетал, набирая высоту.
Китридж закрыл глаза. Все, это конец. Все произойдет мгновенно, смерть будет безболезненной, быстрее мысли. Он в последний раз осознал ощущения своего тела – вкус воздуха, шум крови в ушах, барабанные удары сердца. Бомба падала на них.
– Я нашел тебя, – сказал он, яростно сжимая Тима в объятиях, снова и снова, будто мальчик мог услышать его слова. – Нашел тебя, нашел тебя, нашел тебя.
Ударная волна от МОАВ так тряхнула вертолет, что Грей и Лайла едва не полетели через кабину. Ослепительная вспышка, за которой последовала оглушительная волна грохота и жара. Вертолет дернулся, опустив нос под сорок пять градусов к земле, его подбросило, а потом закружило, будто фигуриста на льду. Кружило и кружило, а пилот упал на бок, свернув себе шею от удара о лобовое стекло. Зазвучал резкий сигнал тревоги, их кружило все сильнее, прижимая к бортам центробежной силой, и они были не в состоянии осознать происходящее. Та сила, что удерживала их в воздухе, исчезла, и уже больше ничего не случится, пока они не достигнут земли.
Лоуренс Грей ощутил удар, как разрыв в течении времени. Одно мгновение он ощущал, как его прижимает к стенке вертолета, летящего к земле в своей смертельной спирали, а в следующее мгновение он уже лежал среди обломков. Он ощутил момент удара, не осознавая его, осталось лишь звенящее ощущение в теле, будто в колокол ударили. Чувствовал запах разлившегося топлива, горячей изоляции, слышал треск разрядов. На нем лежало что-то тяжелое и неподвижное. Это был Гилдер. Дышит, но без сознания. Вертолет, то, что от него осталось, лежал на боку, дверь оказалась сверху.
– Лоуренс, помоги мне!
Голос раздался сзади. Сбросив с себя тело Гилдера, Грей пополз в заднюю часть вертолета на ощупь, будто огромное слепое животное. Одна из скамей слетела с креплений и придавила Лайлу, лежа поперек ее живота. Обнаженные ноги, тонкая ткань больничной рубашки – все блестело, покрытое темной кровью.
– Помоги мне, – прохрипела она. Ее глаза были закрыты, а из уголков струились слезы. – Боже, помилуй меня. Кровь идет, кровь идет.
Он попытался потянуть ее за ноги, но Лайла вскрикнула от боли. Другого выхода нет, надо попытаться убрать скамейку. Схватившись за ее каркас, Грей начал поворачивать ее в сторону. Раздался скрежет, удар, и скамейка окончательно слетела с креплений.
Лайла плакала и стонала от боли. Грей понимал, что ее сейчас нельзя шевелить, но выбора не было. Поставив скамейку прямо под открытой дверью, он взвалил ее на плечо и поднял наверх. Потом вылез сам, на другую сторону борта. Сполз по корпусу вертолета на землю, обошел его кругом и протянул руки, осторожно стаскивая ее вниз.
– О боже. Умоляю, не дай мне потерять ее. Не дай мне потерять мою малышку.
Грей осторожно опустил Лайлу на землю, усыпанную обломками уничтоженной лаборатории. Искореженные балки, мелкие осколки бетона и стекла. Он тоже плакал. Поздно, понял он. Ребенка не стало. Между ног Лайлы струилась кровь с черными сгустками, безостановочно. В любое мгновение она может уйти во тьму, следом за своим ребенком. Грей вдруг понял, что повторяет молитву, которую выучил в детстве.
– Дева Мария, Матерь Божия, молись за нас, грешных, ныне и в час наш смертный, аминь. Дева Мария, Матерь Божия, молись за нас, грешных, ныне и в час наш смертный, аминь…
Спаси ее, Грей.
Ты знаешь, что надо сделать.
Да. Он знал. Он всегда знал ответ. Со времен «Ред Руф», Игнасио, «Хоум Депо», Проекта НОЙ и задолго до этого.
Ты понимаешь, Грей?
Он поднял взгляд, чтобы узреть их. Зараженные. Они были повсюду, они появлялись из тьмы и пламени, плоть от плоти его, нечестивые, привлеченные кровью, окружающие его, демонический хор, наполняющий его уши. Он стал перед ними на колени, с мокрым от слез лицом. Не чувствовал страха, лишь ошеломление.
Они твои, Грей. Они те, кого я даю тебе.
– Да. Они мои.
Спаси ее. Сделай это.
Нужно что-то острое. Он слепо ощупал землю вокруг, нашел кусок металла, осколок от разбитого ныне на мелкие части мира. Восемь дюймов длиной, края зазубренные, как пила. Приложив его к предплечью вдоль, он закрыл глаза и сделал глубокий разрез. Хлынула кровь, темным ручьем наполняя его ладонь. Кровь Грея, Освободившего Ночь, Фамильяра Того, кого называли Зиро. Лайла стонала, умирая. Любой ее вздох может стать последним. Мгновение раздумья – последний огонек человеческого света, гаснущий внутри его – и Грей приложил ладонь к ее губам, нежно, будто мать, дающая грудь новорожденному.
– Пей, – сказал он.
У Грея не было никакого шанса увидеть это. Огромный кусок бетона, двадцать килограмм крепкого камня, который из последних сил поднял над головой Гилдер и обрушил на его голову.
21
Они добрались до Чикаго, когда солнце уже садилось, наполняя небеса золотым светом. Сначала внешнее кольцо пригородов, пустое и неподвижное, потом очертания города, вставшие перед ними, будто последняя надежда. Единственные выжившие, связанные мистической связью того, что остались в живых. Они ехали молча, сновидцы в забытой всеми земле, и единственным звуком, говорящим, что они еще движутся, были рокот мотора автобуса и гипнотизирующий шелест колес по асфальту. Меж них сидели призраки, те, кого они потеряли.
Когда впереди показался город, Пастор Дон, сидевший позади Дэнни, наклонился вперед. Над городом кружили вертолеты, меж небоскребов, будто пчелы вокруг ульев. Высоко в небе, будто ленты кишок, протянулись полосы следов от самолетов, яркие, на фоне темнеющего голубого неба. Зона безопасности, похоже, но это ненадолго. В глубине души они понимали, что безопасно теперь не будет нигде.
– Давай-ка на минуту остановимся.
Дэнни свернул к обочине. Пастор Дон встал, чтобы обратиться ко всем сидящим. Решать нам, сказал он. Остановиться или ехать дальше? У них есть автобус, вода, еда, топливо. Никто не знает, что ждет их впереди. Давайте решим, сказал Пастор Дон.
Люди начали переговариваться, соглашаясь с ним. Потом все подняли руки. Решение было принято единогласно.
– О’кей, Дэнни.
Они объехали город с юга и поехали дальше, по сельской асфальтовой дороге. На мир опустилась ночь, мгновенно накрыв его темным куполом. К рассвету они ехали уже где-то в Огайо. Совершенно безликий ландшафт, не поймешь, где они. Время томительно тянулось. Поля, деревья, дома, почтовые ящики – все проносилось мимо, а впереди виднелся все так же недостижимый горизонт. В небольших городках еще сохранилось подобие жизни, люди понятия не имели, что им делать и куда им бежать. На шоссе заторы, говорят. Когда они остановились у мини-маркета, чтобы купить еды, кассирша посмотрела в окно на автобус и спросила, нельзя ли ей уехать с ними. На экране телевизора позади нее был объятый пламенем город. Она говорила шепотом, так, чтобы никто не подслушал. Даже не спросила, куда они едут. Они просто ехали прочь. Короткий телефонный звонок, и спустя несколько минут пришли ее муж и двое сыновей-подростков с чемоданами.
К ним присоединялись другие. Мужчина в комбинезоне, с винтовкой на плече, который в одиночестве шел вдоль шоссе. Пожилая пара, одетые торжественно, как для визита в церковь, у которых сломалась машина. Она стояла на обочине, с поднятым капотом, из треснувшего радиатора шел пар. Двое велосипедистов, французы, которые катались в сельской местности, когда все началось. В автобус втискивались целыми семьями. Совершенно сломленные, плачущие от счастья, что их взяли. Будто рыбы, прибившиеся к косяку, они становились частью остальных. Они проезжали большие города один за другим. Коламбус, Экрон, Янгстаун, Питтсбург. Сами названия уже ощущались, как нечто из прошлого, будто города исчезнувшей империи. Гиза, Карфаген, Помпеи. Стали вырабатываться обычаи, будто в некоем городе на колесах. Одни вопросы было можно задавать, другие – нельзя. Что слышно насчет Солт-Лейк-Сити, Талсы, Сент-Луиса? Не знает ли кто, что вообще творится, нашли ли решение проблемы? Спасение было лишь в движении, любая остановка воспринималась, как повод для беспокойства. Иногда они пели, хором. «Муравьи маршируют», «Спагетти», «Сотня бутылок пива».
Они миновали холмы и долины, среди зелени. Пенсильвания, Бескрайние Горы. Жилье здесь встречалось редко, это были остатки давно ушедшей эпохи. Рушащиеся города у угольных шахт, всеми забытые деревушки с единственным заводом, уже многие годы закрытым, дымоходы красного кирпича, одиноко возвышающиеся там и сям в летнее небо. Сильно пахло хвоей. Их уже было больше семидесяти, люди сидели в проходах, детей держали на коленях, а они смотрели в окна, прижимаясь лицами к ст