Плотные брезентовые рукавицы, широкополые шляпы и куртки с длинным рукавом, застегнутые на запястьях. Пока они оделись, с них уже пот градом катил. Ворхис бросил взгляд на дозорную башню, где уже расположился Тифти, оглядывая посадку в оптический прицел. Крук был прав. Тифти там на своем месте. Что бы там еще ни говорили про Тифти Лэмонта, его мастерство снайпера неоспоримо. Однако, даже слыша его имя пусть и столько лет спустя, Ворхис начинал злиться. Будто с течением времени это чувство лишь усиливалось, с каждым годом, еще одним годом, который не прожил Боз. Почему Тифти вырос и стал мужчиной, а Боз – нет? В других обстоятельствах Ворхис отбросил бы эти мысли как иррациональные. Пусть Тифти и спровоцировал события той роковой ночи, но любой из них мог бы сказать «нет», и Боз остался бы в живых. Какая разница, что там Ди и Крук говорят или сам Тифти. Который даже теперь, оглядывая в прицел деревья, чтобы охранять детей Ворхиса, не стал для него лучше. Ничто не сможет заставить его перестать думать, что Тифти во всем виноват. Ворхису пришлось признаться самому себе, что это в его характере дело, и держать мысли при себе.
Он разделил рабочих на три группы, каждая должна была работать на четырех рядах. Потом они подошли к тенту, чтобы попрощаться. На открытом поле дети уже в кикбол играли, с дальней стороны дозорной башни слышался звон копыт в яме. Ди сидела в тени, с Салли и Люси Мартинес, играя в червы. Играли они с размахом, иногда по нескольку дней. На столе уже накрыли для ланча. Фарфоровые тарелки с паутиной трещин, глиняные кружки и даже скатерть.
– Похоже, мы собрались.
Она положила карты и поглядела на него.
– Хорошо. Подойди.
Сняв шляпу, он подошел и наклонился к ней. Жена поцеловала его.
– Боже, ты уже воняешь, – рассмеялась она, морща нос. – Боюсь, на сегодня это последний.
Она помолчала.
– Надо ли тебе говорить, чтобы ты был осторожен?
Она всегда так говорила.
– Если пожелаешь, – как обычно, ответил он.
– Ладно. Будь осторожен.
Нит и Сири зашли под тент. В волосах и в ткани вязаных кофт у них застряли травинки. Будто у щенков, которые в грязи извалялись.
– Папу обнимите, девочки.
Ворхис присел и обнял обеих сразу.
– Маму слушайтесь, ладно? Вернусь к ланчу.
– Мы друг другу пара, – заявила Сири.
Он стряхнул траву с их волос, уже пропитавшихся потом. Иногда ему было достаточно просто поглядеть на них, чтобы ощутить всю глубину любви, буквально до слез.
– Конечно. Не забывайте, что дядя Крук говорил. Будьте там, где мама вас видеть будет.
– Карсон говорит, что в поле чудовища, – сказала Сири. – Чудовища, которые кровь пьют.
Ворхис бросил взгляд на Ди, та пожала плечами. Не первый раз об этом речь заходила.
– Ну, он не прав, – сказал он. – Шутит, пытается вас напугать.
– Тогда почему нам нельзя на поле?
– Потому, что такие правила.
– Честно?
Ворхис постарался улыбнуться. Он и Ди давно договорились не рассказывать детям о ситуации, чем дольше, тем лучше. Однако оба они понимали, что не смогут держать их в неведении вечно.
– Честно.
Он снова обнял их, по очереди каждую, потом обеих сразу и пошел следом за остальными рабочими, к краю поля. Зеленая стена, под два метра высотой, ряды выросшей кукурузы, словно длинные коридоры, до самой ветрозащитной посадки. Солнце будто пересекло невидимую границу, отделяющую рассвет от полудня. Ворхис снова посмотрел на часы. Следи за временем. Не забывай, где ближайшее убежище. Если в чем-то сомневаешься, беги.
– Ладно, хорошо, – сказал он, натягивая рукавицы. – За дело.
И с этими словами они вышли в поле.
В каком-то смысле все они стали теми, кем стали, после единственной ночи, той, которая стала последней ночью их детства. Крук, Ворхис, Боз, Ди. Они все время держались вместе, ограниченные лишь стенами города и зоркими глазами Сестер, которые заведовали школой, да людьми из Внутренней Службы, которые заведовали всем остальным. Болтовня, слухи, сплетни, грязь. Грязные лица, грязные руки. В тот раз все четверо торчали в переулке позади дома после школы. Что такое мир? Где этот мир, и когда они его увидят? Куда отправляются их отцы, а иногда и матери, откуда возвращаются, когда от них пахнет работой, о чем они так тревожатся? Снаружи, это да, но что снаружи отличается от того, что внутри города? На вид, на запах, на вкус? Почему время от времени кто-нибудь, чей-нибудь отец или мать, уходит, но не возвращается, будто незримый мир за пределами стен наделен силой поглотить их? Нарики, драки, вампиры, прыгуны. Они знали все эти слова, но не понимали их значения. Драки – худшие из всех, но они – то же самое, что прыгуны или вампиры (этим словом их называли только старые люди). А еще были нарики, вроде похожие, но не совсем. Опасные, но не настолько, ничтожества на уровне скорпионов и змей. Некоторые говорили, что нарики – это драки, которые слишком долго прожили, другие – что это вообще другой вид. Что они вообще не были людьми изначально.
Это ставило следующий вопрос. Если Зараженные раньше были людьми, такими же, как они, почему они стали тем, чем стали?
Однако самой чудесной из историй была история Найлза Коффи. Полковника Коффи, основателя Экспедиционного Отряда, бесстрашных людей, путешествующих по миру, чтобы биться и погибать. О том, откуда происходил Коффи, толком никто не знал, это было окутано легендами, как и все насчет него. Подкидыш, выросший в приюте у Сестер. Потерявший родителей в Пасхальное Вторжение 38-го года, видевший, как погибли его родители. Бродяга, как-то раз появившийся у ворот, мальчик-воин, одетый в шкуры и с головой Зараженного на острие копья. Он в одиночку убил сотню Зараженных, тысячу, десять тысяч, с каждым годом это число росло. Никогда его нога не ступала на землю Города. Он ходил среди них неузнанным, одетый, как простой полевой рабочий. Его вообще никогда не существовало. Говорили, что его люди давали клятву – клятву на крови – не перед Богом, но друг перед другом, и что они брили голову в знак этого обета, обета умереть. Уходили далеко от стен города, даже за пределы Техаса. Оклахома. Уичита в Канзасе. Розуэлл в Нью-Мексико. На стене над койкой у Боза висела карта Старых Соединенных Штатов, прямоугольники выцветшей бумаги, скрепленные между собой как кусочки пазла. Обозначая каждое новое место, он втыкал одну из булавок их матери, а булавки соединял ниткой, обозначая маршруты, по которым прошел Коффи. В школе они спросили Сестру Пег, брат которой работал на Нефтяной Дороге, что она слышала, что она знает? Правда ли, что Экспедиционные находили других выживших, селения и даже города, полные людей? На это Сестра ничего не ответила, но в блеске ее глаз, когда она услышала его имя, они увидели свет надежды. Вот главное, чем был для всех Коффи: откуда бы он ни пришел, ему это удалось. Коффи был причиной тому, чтобы надеяться.
Пришло время, много лет спустя, когда Боза уже не было, как и их матери, когда Ворхис задумался. Почему он и его брат никогда не говорили о таком с родителями? Это было бы совершенно естественно. Но, хорошенько поразмыслив, он не припомнил ни одного случая, как и не вспомнил, чтобы мать или отец хоть слово сказали насчет карты Боза. Почему так случилось? И что стало с картой, которая, как помнил Ворхис, исчезла внезапно, была и сплыла? Как будто все рассказы о Коффи и Экспедиционном Отряде были частью некоего тайного мира – мальчишеского мира, который однажды ушел навсегда. Неделю за неделей эти вопросы снедали его так сильно, что как-то утром за завтраком он наконец набрался смелости и спросил отца. «Шутишь», – рассмеялся отец. Тэд Ворхис еще не был стар, но выглядел старым – половины волос и зубов уже нет, постоянно влажная кожа, руки, будто связки костей, лежащие на кухонном столе. «Ты серьезно? Ладно, ты, – с тобой еще все не так плохо, но Боз – просто умолкнуть не мог. Коффи, Коффи, Коффи, весь день. Не помнишь?» Он закрыл глаза во внезапно нахлынувшей печали. «Дурацкая эта карта. Если по правде, у меня духу не хватало сорвать ее со стены, но ты меня тогда удивил. Никогда в жизни не видел, чтобы ты так плакал. Наверное, ты все-таки понял, что все это чушь. Коффи и все они, остальные. Что это ничего не даст в конечном счете».
Но это не было ерундой. Никогда не было, не могло быть. Как это могло быть ерундой, если они так любили Боза?
Все дело было в Тифти, конечно. Тифти-лжец, Тифти-болтун, Тифти, который так хотел быть нужным хоть кому-нибудь, что готов был ляпнуть любую глупость – так, что клялся, что видел Коффи своими глазами. «Тифти, – смеялись они, – ты охренел, Тифти, ты ни Коффи не видел, ни кого-то еще». Однако пока они смеялись, эта мысль укоренилась в их головах. У мальчишки был талант, заставить тебя поверить ему, одновременно выведав нечто нужное ему самому. Он совершенно незаметно втерся в их компанию, так быстро, что никто и не понял, как это произошло. Вот его еще не было, и вот он уже есть. Совершенно обычный день был – церковь, потом школа, время мучительно тянется до трех часов, звонок, внезапная свобода, двести человек детей бегут по коридору и лестнице, на улицу. Идут по улице, по домам, их все меньше, одноклассники сворачивают каждый к своему дому, и вот их снова четверо.
Не совсем, если быть точным. Они пошли в переулок, заваленный старыми магазинными тележками и промокшими матрасами, сломанными стульями. Люди всегда выбрасывают мусор на задний двор, что бы там квартальный ни говорил. И поняли, что за ними следят. Следом шел мальчишка, тощий, как палка, с узким лицом и шапкой светло-рыжих волос, выглядевших так, будто они ему на голову с большой высоты упали. Хотя на дворе был январь, в воздухе висела сырость, на нем не было пальто, только свитер, джинсы и пластиковые шлепки. Он шел со стороны школы, но они были уверены, что никогда там его не видели. Дистанция, на которой он шел за ними, была достаточно мала, чтобы вызвать их любопытство, но и достаточно велика, чтобы не счесть его поведение вызывающим. Пробная дистанция. Будто он хотел сказать: я могу быть вам интересен. Быть может, вы дадите мне шанс.