Братья мои, новый дом ждет. Они склонятся перед вами, вы будете жить, как цари.
Эта мысль нравилась Мартинесу.
Он избавился от них без колебаний. Его Легион числом в миллионы. Он созвал их отовсюду, где они укрывались. Умрите, приказал он им. Рассвет простер свои багровые длани над горизонтом. И они устремили к нему свои невидящие взгляды. Они не проявили нерешительности, они исполнили все, что он повелел. Солнце надвигалось на них, освещая землю, будто клинок света. Упокойтесь, сыны и дочери мои, упокойтесь пред лицом солнца и умрите.
А затем были крики.
Ночь за ночью он двигался на восток, по изнуренной земле. Его инстинкты не подводили его. Мир был наполнен ощущениями, он ласкал его звуками и запахами. Трава. Ветер. Еле заметное шевеление деревьев. Он пробовал все на вкус. Так долго его здесь не было. Он взывал к своим собратьям, и их голоса пронизывали тьму. Они устремились со всех сторон, устремились к месту их обновления.
– Мы Моррисон-Чавес-Баффс-Тьюрелл-Уинстон-Соуза-Эколз-Лэмбрайт-Мартинес-Рейнхардт-Картер. Одиннадцать из Двенадцати, потерявшие одного брата.
И Зиро отвечал им.
О братья мои, велика боль моя, как и ваша. Но скоро снова станете вы Двенадцатью. Ибо сотворил я другого, того, кто будет хранить вас в месте покоя.
– Кого? – спросили они, каждый из них, а затем вместе. – Кто тот другой, которого создал ты?
И ответил Зиро из тьмы.
Сестру нашу.
VI. Восставший
Все, что рассеет заря, собираешь ты, Геспер, обратно:
Коз собираешь, овец, – а у матери дочь отнимаешь.
Форт-Пауэлл, Айова
Поп. 69, 172
Граждане Хоумленда! Среди нас предатели!
Бесчестные методы так называемого сопротивления стали еще более низки. Десятки ваших сограждан, в том числе невинные женщины и дети, были хладнокровно убиты трусливыми заговорщиками, не ведающими пощады.
Мы должны защитить себя!
Поддержите нашего Председателя!
Покончим с разгулом насилия!
Мы призываем всех граждан помочь нам призвать к ответу этих омерзительных предателей. На карту поставлена безопасность нашего Хоумленда.
Каждый должен внести свой вклад!
• Будьте бдительны. Стоящий рядом с вами в этот самый момент может планировать заговор, в результате которого погибнут сотни.
• Сразу же докладывайте обо всех подозрительных действиях сотрудникам Службы Человеческих Ресурсов.
• На рабочем месте и по месту жительства соблюдайте дисциплину.
• Будьте начеку. В любой момент ваша помощь может потребоваться для защиты окружающих.
• Любой, оказывающий содействие бунтовщикам или препятствующий исполнению обязанностей сотрудниками Властей Хоумленда, будет рассматриваться в качестве врага государства.
Смотрите! Слушайте! Будьте настороже!
Вместе мы сумеем восстановить мир и порядок в нашем возлюбленном Хоумленде!
35
Все везде шептались. Еще один взрыв на рынке.
Ноябрьское утро было серым и холодным, чувствовалась надвигающаяся зима. Сара проснулась от громкого звука гудка, за которым последовали хоровой кашель и хруст суставов неохотно пробуждающихся к жизни людей. Глаза и рот пересохли, будто бумага. В помещении пахло немытой кожей и несвежим дыханием, и порошком от вшей. Запахи человеческой деградации, которые Сара уже едва замечала. Отчасти этот запах исходил и от нее самой.
Еще одно беспощадное утро, подумала она. Еще одно утро в качестве гражданина Хоумленда.
Она уже привыкла не разлеживаться на койке. На минуту опоздаешь к раздаче пайка, и весь день проведешь с пустым желудком, волоча ноги. Чашка кукурузной каши за пару мучительных минут в полусне каждый раз. В животе урчало. Откинув тканое одеяло, она развернулась, пригибая голову и ставя на пол ноги в кроссовках. Она всегда спала в кроссовках – старых «Рибоках», которые унаследовала от соседа, который умер. Потому что обувь всегда воровали. «Кто спер мои ботинки!» Вопль, с которым жертва срывалась с места, умоляя, ругаясь, а потом оседая на пол со слезами бессилия. «Я без них помру! Помогите мне, прошу!»
Чистая правда. Без обуви помрешь. Хотя она и работала на фабрике по производству биодизеля, уже разошелся слух о том, что Сара – бывшая медсестра. И она уже много раз видела почерневшие култышки обмороженных пальцев, в которых уже копошились черви. Прижимала ухо к впалой груди человека и слышала булькающие хрипы в легких, пораженных пневмонией. Ощупывала пальцами тугие, как барабан, животы людей с аппендицитом, перешедшим в перитонит, со злокачественными опухолями, просто опухших от голода. Касалась ладонью горящих в лихорадке лбов, перевязывала гноящиеся раны, пожирающие тело. И каждому Сара говорила, не в силах не чувствовать вкус лжи на своем языке: «С тобой все будет хорошо. Не беспокойся. Еще пара дней, и будешь как огурчик, обещаю». Она даровала этим людям не медицинскую помощь, но что-то вроде последнего благословения. Ты умрешь, это будет больно, но ты сделаешь это здесь, среди своих, и последнее прикосновение, которое ты ощутишь, будет добрым, поскольку это будет мое прикосновение.
Потому что тебе не надо, чтобы посы узнали, что ты болен, не говоря уже о красноглазых. Этого никогда не говорили вслух, но люди на плоскоземье не питали никаких иллюзий насчет того, зачем здесь нужна больница. Мужчина, женщина, молодой, старый, без разницы. Ты уходил за эти двери, и тебя больше никто не видел. Уходил на корм.
Койки стояли в четыре этажа, по двадцать в длину, в десять рядов. Восемь сотен человек, набитые, будто груз, в помещение размером с хлев. Люди вставали, нахлобучивали шапки на головы детей, что-то бормотали себе под нос, шевелясь с тяжкой покорностью живого скота, и шли к двери.
Быстро оглядевшись, чтобы убедиться, что за ней не следят, Сара присела рядом со своей койкой, приподняла одной рукой матрас и просунула под него вторую. Достала из тайника аккуратно свернутый лист бумаги и тут же спрятала в карман туники. И встала.
– Джеки, – тихо сказала Сара. – Вставай.
Старая женщина лежала на койке в позе эмбриона, подтянув одеяло к подбородку. Ее слезящиеся глаза тупо смотрели на серый свет, нисходящий из высоко расположенных окон. Сара всю ночь прислушивалась к ее кашлю.
– Свет, – сказала Джеки. – На зиму похоже.
Сара пощупала ее лоб. Лихорадки нет, скорее, холодный. Сложно сказать, сколько Джеки лет. Она родилась здесь, но ее родители пришли сюда из другого места. Джеки не любила говорить о прошлом, но Сара знала, что она пережила мужа и троих детей. Мужа отправили на корм за преступление. Он вступился за друга, которого пос бил дубинкой.
Помещение быстро пустело.
– Джеки, прошу тебя, – сказала Сара, тряся ее за плечо. – Я понимаю, что тебе тяжело, но нам правда надо идти.
Глаза женщины сфокусировались на лице Сары. Она дернулась и сухо кашлянула.
– Прости, милая, – с трудом сказала она, когда кашель кончился. – Я не хочу выглядеть несговорчивой.
– Я просто не хочу пропустить завтрак. И тебе тоже надо поесть.
– Вот так вот, ты все за мной ухаживаешь, как всегда. Помоги старухе слезть, а?
Сара подставила Джеки плечо и опустила ее на пол. Тело почти невесомое, будто одна кожа да кости. Джеки снова сотряс кашель, звук, будто камешки в мешке перекатываются. Затем она медленно выпрямилась.
– Ну вот.
Джеки сглотнула. Ее лицо покраснело, на лбу выступили капельки пота.
– Все лучше.
Сара сняла одеяло с ее койки и накинула ей на спину.
– День холодный будет. Держись ко мне поближе, о’кей?
Губы Джеки разошлись в беззубой улыбке.
– А где мне еще быть, милая?
Свое пленение Сара едва помнила. Предчувствие неминуемой смерти, того, что все кончено, а потом немыслимая сила, безжалостная и мощная, схватила ее и понесла. Земля, улетевшая вдаль, когда Зараженный подбросил ее в воздух. Почему он просто не убил ее? Снова сильный рывок, когда другой Зараженный поймал ее, потом третий, и еще, с каждым полетом она оказывалась все дальше от стен форта и света, все глубже во тьме. Ее перекидывали, будто мяч в детской игре, игре за пределами ее понимания. Последний рывок и удар, который из нее едва мозги не вышиб, когда ее швырнули в фургон грузовика. Возвращение в сознание, ужасающее, будто она карабкалась по лестнице из ада лишь для того, чтобы попасть в другой ад. Дни без воды и еды. Бесконечные часы в тряске, вопросы без ответа, которые произносили шепотом. Куда их везут? Что с ними происходит? Почти все пленники были женщинами, из гражданских служащих Розуэлла, но были среди них и несколько солдат. Крики покалеченных и перепуганных. Обволакивающая тьма.
Сара так до конца и не пришла в себя, пока они не приехали. Будто на время дороги течение времени изменилось и стало прежним лишь вместе с грохотом открывающейся двери и хлынувшим внутрь дневным светом. Осветившим… что? Больше половины человеческого груза пропало – пара человек умерли в самом начале, другие умерли от ран в дороге, кто-то умер от сочетания голода, жажды и удушающей безнадежности. Сара лежала на полу, как и все, живые и мертвые, недвижимая, с распухшим языком, прижатая спиной к блестящей внутренней стене фургона. Ее глаза с трудом привыкали к дневному свету, будто у младенца, только что покинувшего утробу матери. Казалось, изменились пропорции ее тела, так, будто основной его вес сосредоточился в ее голове. Она много раз видела, как умирают люди, но лежать посреди них ей пришлось впервые. Граница, отделяющая ее от них, была не толще полупрозрачной ткани. Сквозь щелочки едва открытых глаз, которые жалил свет, она увидела с полдюжины людей с ничего не выражающими лицами, одетых в потрепанные комбинезоны цвета хаки и массивные ботинки. Они с грохотом забрались в кузов и принялись небрежно вытаскивать умерших. Сара осознала, что инертная масса мертвого тела была для них чем-то привычным, будто это некие бессмысленные совокупности, заслуживающие не больше внимания, чем любой другой неудобный груз, который надо перетащить. Они выкидывали тело за телом совершенно бесцеремонно. Когда подошли к ней, Сара с трудом подняла руку. Возможно, что-то сказала, типа «прошу» или «подождите», или «вы не можете так поступать». Но ее бесплодные попытки были сразу же прерваны хлесткой пощечиной, за которой последовал удар ботинком, пришедшийся бы ей в ребра, если бы Сара не успела сжаться в комок.