Однако, когда она проснулась утром, все вновь изменилось.
– Дани, гляди! Снег!
В комнату хлынул сверкающий свет. Маленькая девочка в ночной рубашке залезла на стул, раздвинув шторы, и прижалась носом к стеклу, изукрашенному морозным узором. Сара быстро встала с дивана и задернула шторы.
– Но я хочу посмотреть!
Из другой комнаты донесся голос:
– Дани! Ты где? Ты мне нужна!
– Секунду! – ответила Сара, глядя в умоляющие глаза девочки: – Прости, милая. Ты знаешь правила.
– Но она может в постели полежать!
– Дани!
Сара тяжело вздохнула. Утром с Лайлой было тяжелее всего, когда ее одолевали беспричинная тревога и безымянный страх. Это усиливалось с каждым днем, прошедшим с момента ее последнего кормления. Когда ее силы были восстановлены свежей кровью, она становилась радостной и ласковой, к ним обеим, даже немного легкомысленной, однако ее интерес к Кейт выглядел скорее абстрактным, чем личным. Казалось, она не вполне осознавала возраст ребенка, часто разговаривая с ней, как с младенцем. В эти дни, хорошие дни, она была совершенно уверена, что живет в некоем месте под названием Черри Крик, замужем за мужчиной по имени Дэвид – хотя иногда она говорила и о другом, по имени Брэд, казалось, они с легкостью меняются в ее сознании. Сара была у нее домработницей, которую прислала «служба», что бы это ни было такое. Но когда эффект от крови начинал слабеть, что продолжалось от четырех до пяти дней, она становилась непредсказуемой и перепуганной, как будто ее буйные фантазии становилось все труднее удерживать в голове.
– Позволь мне отвести ее в ванную, – тихо сказала она Кейт. – А потом посмотрю, может, сможем погулять выйти. Договорились?
Маленькая девочка радостно закивала.
– Тогда одевайся.
Сара пришла к Лайле и увидела, что та сидит на кровати, вцепившись руками в тонкую ткань ночной рубашки на груди. Если бы Сару попросили угадать ее возраст, она сказала бы, что Лайле лет пятьдесят. Завтра ей будет еще больше, морщины на лице станут глубже, мышцы станут дряблыми, волосы – более седыми и редкими. Иногда перемены были настолько стремительными, что происходили буквально на глазах у Сары. И тогда Гилдер приносил кровь, а Сару выгоняли из комнаты, к Кейт. К их возвращению Лайла снова превращалась в молодую женщину лет двадцати пяти, с роскошными волосами и гладкой кожей. Цикл начинался заново.
– Почему ты не ответила мне? Я забеспокоилась.
– Извините, проспала.
– Где Ева?
Сара объяснила, что девочка одевается, а затем извинилась, сказав, что пойдет готовить ванну. Как и туалетный столик, ванна для этой женщины была священным, тотемным местом. В этом глубоком коконе, на фигурных ножках в виде львиных лап, она могла мокнуть часами. Сара открыла кран и принялась раскладывать мыла и ароматические масла, небольшие баночки с кремом, а затем достала два толстых свежевыстиранных полотенца. Лайле нравилось принимать ванну при свечах, так что Сара взяла с трюмо коробок спичек и зажгла свечи в канделябре. К тому времени как Лайла появилась в дверях, в воздухе уже висел густой пар. Сара в плотном халате горничной начала потеть. Лайла заперла дверь и отвернулась, снимая халат, который повесила на крючок на двери. Верхняя часть ее тела стала худой, пусть и не такой худой, какой станет очень скоро. Масса перераспределялась вниз, с каждым днем, переходя на бедра.
Она повернулась к Саре и опасливо поглядела на ванну.
– Дани, я себя сегодня не слишком хорошо чувствую. Не поможешь мне залезть?
Сара взяла Лайлу за руку, и та осторожно перешагнула через край, одной ногой, другой, и опустилась в воду, от которой шел пар. Как только она погрузилась в воду, ее лицо смягчилось, напряжение на нем исчезло. Погрузившись ниже, до подбородка, она радостно и протяжно выдохнула, а затем начала грести руками, гоняя воду вдоль своего тела. Откинула голову, чтобы намочить волосы, а потом сдвинулась назад, прижимаясь спиной к стенке ванны. Свободные от силы тяготения, ее груди плавали над ее грудной клеткой, будто карикатура на возвращающуюся молодость.
– Как я люблю принимать ванну, – тихо сказала она.
Сара села на табурет рядом с ванной.
– Сначала волосы?
– М-м-м-м.
Лайла закрыла глаза.
– Будь любезна.
Сара начала мыть ей волосы. Как и во всем, у Лайлы были строго определенные привычки, как и что делать. Сначала темя, которое Сара хорошенько промассировала, потом вниз от темени, чтобы расправить длинные пряди волос, пропуская их между пальцев. Мыло, потом ополаскиватель, а потом все снова, с благовонным маслом. Иногда она просила Сару сделать это не один раз.
– Ночью снег шел, – осторожно начала Сара.
– Хм-м-м.
Лицо Лайлы было расслабленным, глаза – закрытыми.
– Ну, это же Денвер, вот и все. Если погода не нравится, подожди минуту, и она изменится. Как-то так мой отец всегда говорил.
Любимые фразы отца Лайлы, подобные этой, были заметной частью всех их разговоров. Сара взяла кувшин и набрала воды из ванны, чтобы смыть мыло со лба Лайлы, а затем начала втирать масло.
– Значит, все закрыто будет, надо думать, – продолжила Лайла. – На самом деле на рынок сходить хотела. У нас почти ничего нет.
И какая разница, что, насколько поняла Сара, Лайла вообще никогда не выходила из своих комнат.
– Знаешь, Дани, чего бы мне хотелось? Хорошего вкусного ланча. В каком-нибудь особенном месте. Чтобы скатерти на столах, фарфор, цветы в вазе.
Сара уже привыкла к такому.
– Да, выглядит заманчиво.
Лайла медленно выдохнула, погружаясь в ванну и в воспоминания.
– Даже сказать тебе не могу, как давно я последний раз выбиралась на ланч, хороший, вкусный.
Миновала пара минут. Сара продолжала втирать масло в кожу на голове Лайлы.
– Думаю, Ева тоже хотела бы выйти на улицу.
Само это имя звучало для Сары чудовищной ложью, но иногда такого не избежать.
– Полагаю, да, – уклончиво ответила Лайла.
– Мне вот интересно, нет тут других детей, с кем ей поиграть?
– Других детей?
– Да, ее возраста. Я подумала, что ей было бы хорошо, если бы у нее были друзья.
Лайла недовольно нахмурилась.
«Интересно, не зашла ли я слишком далеко», – подумала Сара.
– Ну, – начала Лайла таким тоном, будто уступала, – есть соседская девочка, маленькая, не помню, как ее зовут. С темными волосами. Но я ее едва видела. Большинство семей вокруг только ради себя живут. Кучка эгоистов, если хочешь знать мое мнение. Но ты же ей хороший друг, Дани, не так ли? – спросила Лайла после паузы.
Друг. Какая болезненная ирония.
– Я стараюсь.
– Нет, тут что-то другое, – сказала Лайла, сонно улыбаясь Саре. – С тобой все как-то иначе, я вижу. Я думаю, что просто чудесно, что у Евы такой друг, как ты.
– Так, значит, я могу вывести ее погулять, – сказала Сара.
– Чуть позже, – ответила Лайла, снова закрывая глаза. – Я надеялась, что ты мне почитаешь. Так люблю, когда мне читают в ванной.
К тому времени, когда им удалось улизнуть, уже наступил день. Сара одела Еву в пальто, натянула на руки перчатки и обула девочку в резиновые галоши. На голову надела шерстяную шапочку, надвинув пониже, чтобы прикрыть уши. Самой ей надеть было нечего, только одежду горничной и драные кроссовки да шерстяные носки. Плевать. Ногам холодно, ну и что? Они спустились по лестнице во двор и вышли в мир, изменившийся настолько, что он выглядел совершенно другим. Холодный свежий воздух, слепящие лучи солнца, отражающиеся от снега. После многих дней, вынужденно проведенных в полумраке комнат, Сара невольно остановилась на пороге, чтобы дать глазам приспособиться. А вот у Кейт таких проблем не было. Наполненная жизненной силой, она бросила руку Сары и рванула вперед, через весь двор. К тому времени как Сара с трудом подошла к ней – насчет ног она явно заблуждалась, это оказалось проблемой, – девочка уже горстями совала пушистый снег в рот.
– Он на вкус… холодный, – радостно заявила она, сияя от счастья. – Попробуй.
Сара сделала то, что ей сказали.
– Ням, – сказала она.
Показала девочке, как лепить снеговика. Ее наполнила сладостная ностальгия. Будто она снова стала маленькой и играла во дворе Убежища. Но теперь все иначе. Теперь Сара была матерью. Время двигалось вперед со всей неизбежностью. Как это здорово – ощущать эту заразительную радость, исходящую от ее дочери, переживать вместе с ней это ощущение чуда, напрямую передающееся ей, будто ток. Впервые за долгое время все горести покинули Сару. Они могли находиться где угодно. Они двое.
Сара подумала об Эми впервые за годы. Эми, которая никогда не была маленькой девочкой, по крайней мере так это выглядело, и в то же время всегда оставалась Эми, Девочкой Из Ниоткуда, той, для которой время не двигалось, а будто застыло на месте, будто целое столетие уместилось в горсть ладони. Саре неожиданно вдруг стало очень жалко ее. Она задумалась о том, почему же Эми уничтожила флаконы с вирусом. Той ночью на Ферме, когда бросила их в огонь. У Сары они вызывали ненависть не только потому, чем они были по сути, в силу самого факта их существования. Ненависть, глубоко личную и инстинктивную. Однако она понимала, что они являются и чем-то иным – надеждой на спасение, оружием, достаточно мощным, чтобы использовать их против Двенадцати. Двенадцати, подумала она. Как долго она не вспоминала это слово? Сара так до конца и не поняла, почему Эми так решила. А теперь она нашла ответ. Эми знала, что жизнь, которой лишили ее эти флаконы, – единственная истинная реальность для человека. В лице дочери Сары, столь триумфально живой маленькой девочки, сотворенной телом Сары, она увидела ответ на величайшую загадку – загадку смерти и того, что случается после нее. Каким же очевидным оказался этот ответ. Смерть ничто, поскольку смерти нет. Самим фактом существования Кейт Сара стала едина с чем-то вечным. Родить ребенка – значит, обрести дар истинного бессмертия. Не остановить время, как остановилось оно в Эми, а жить в его вечном течении.