Офицер с загорелым лицом в сопровождении нескольких лихих десантников держались чуть в стороне, презрительно поглядывая на призывников, бледных и сутулых.
Женя Аврамеев пил свой компот, мечтательно глядя в окно, где в небо один за другим взлетали самолеты.
В дверях бара появился вдруг Аврамеев, сопровождаемый адъютантом. Офицер и десантники вскочили, как ошпаренные, и отдали Аврамееву честь. Все призывники притихли, глядя на Аврамеева при полном генеральском параде.
- Вот, сынок, - сказал Аврамеев сдавленным голосом, подойдя к сыну, - Прости старика. Все ж таки провожу тебя. Не на курорт ведь уезжаешь.
- Ну зачем ты, пап, - недовольно сказал Женя.
Аврамеев провел сына до самолета.
Когда последний призывник уже скрылся в самолете, и когда уже убрали трап, Аврамеев все еще стоял на летном поле.
Роту десантников бросили в самое пекло.
Бои за село Мартын Мартан продолжались уже месяц.
Рота прибыла к границам села утром и застала страшную картину. Прошлой ночью был бой, своей жестокостью превосходивший всю предыдущую осаду.
В огромном, развернутом прямо в поле, госпитале шла работа – четыре хирургических стола не успевали обработать сотни искалеченных тел. Здесь было множество стонущих, искаженных ужасными страданиями молодых лиц.
Женя Аврамеев смотрел и глазам своим не верил.
Он видел, как убитых складывали на земле, причем в несколько слоев – слой убитых солдат, потом слой накрывают черной целлофановой пленкой, потом еще слой, опять пленка, и еще слой.
Он видел, как привозят целые самолеты цинковых гробов, в них быстро, не разбираясь особо, закидывают изуродованные останки, а порой просто связки из двух-трех рук, двух-трех ног, потом сваривают – и отправляют самолет, доверху забитый гробами, а потом этот же самолет, вечером, привозит солдат, бодрых, страстно желающих отличиться, а утром следующего дня этих же солдат уже снова складывают в гробы.
Все это пугало, ужасало Женю Аврамеева.
Роту десантников «уткинского призыва» пока придерживали. Для решающего штурма, как важно объяснил командир, молодой капитан.
Наконец, день решающего штурма настал.
Роте быстро объяснили задачу. Ворваться в село и зачистить четыре крайних дома – там самые острые огневые точки противника, снайперы и пулеметы. Подходы к домам заминированы. Действовать решительно. Такая задача.
По команде бросилась вперед вся рота, тихо, без крика «ура».
На полпути к селу, прямо на середине поля, началось. Огонь враг открыл такой плотный, что в воздухе стоял сплошной свист.
Женя видел, как каждую секунду падает на землю солдат. Очередь из крупнокалиберного пулемета прошила двоих солдат в шаге от Жени – сам Женя не был ранен, но был весь обрызган кровью, горячей, липкой. Женя, крича от ужаса, вытирал со своего лица кровь.
Пробежали еще метров пятьдесят, и началось минное заграждение. На глазах Жени в воздух на трехметровую высоту начали взлетать вопящие что-то части его товарищей.
Женя упал на землю и, не глядя, начал поливать из автомата в сторону села. Так же от ужаса поступили многие другие десантники.
В этот момент, в грохоте канонады и хаосе, как во сне, возникли откуда-то из-за спины Жени три здоровенных спецназовских офицера. Они были экипированы не так, как десантники – на них были черно-зеленые комбинезоны, черные пуленепробиваемые шлемы, рации прямо на шлемах, в руках не «калаши», а короткие толстые автоматы. Они что-то деловито орали друг другу, Женя что-то орал им, но никто друг друга в грохоте боя не слышал. Потом спецназовцы, коротко посовещавшись, скрутили Женю, один из них накрыл его собой. Женю быстро и ловко оттащили назад, к расположению частей.
Потом Жене что-то орал капитан, командир десантников. Он был весь в крови, был ранен в голову и выглядел обезумевшим. Потом он обнял Женю, перевязанными и окровавленными руками, сунул Жене в карман какое-то письмо, и что-то шептал Жене на ухо взволнованно, и снова обнимал его. Потом Женю снова схватили за руки офицеры в черных комбинезонах и повлекли за собой.
Офицеры-спецназовцы резво, бегом, заволокли ничего не понимающего Женю в небольшой военный самолет.
В самолете Жене дал выпить спирта один из пилотов, снисходительно похлопав его по плечу.
Женя выпил. Сразу опьянел, разулыбался, стал глупо разглядывать бесчисленные лампочки и тумблеры на приборной панели самолета. А потом вдруг вспомнил – и полез в карман. Там нашел смятый конверт, перепачканный кровью. Письмо было наспех запечатано, и на нем было написано крупными неровными буквами: «Президенту Уткину от капитана Матюхина».
Самолет приземлился в Москве.
К самолету быстро поехал трап, за которым бежали, сломя голову, помощники начальника аэропорта, придерживая синие фуражки на бегу.
За ними медленно ехал черный бронированный «600-ый» «Мерседес» Минобороны.
…Шел снег.
У мавзолея Ленина сменился караул.
Двое часовых Почетного караула, гулко щелкнув каблуками, встали у дверей Мавзолея.
Туристы-японцы защелкали фотоаппаратами, восторженно разглядывая рослых румяных часовых.
Часовой – Женя Аврамеев, боковым зрением посматривал, что происходит на Площади.
В кабинете Президента Уткина закончилось совещание.
Как обычно, последним остался Аврамеев.
- Посоветоваться хочу с тобой, Алеша, - сказал Уткин, доставая военную карту.
Уткин быстро взглянул на Аврамеева – генерал в этот момент по-мальчишески мечтательно смотрел в окно.
Проницательный Уткин незаметно, одними уголками губ, как это умеют делать чекисты, улыбнулся.
- Как сын, Алеша? - тепло спросил Уткин, - Служит?
История шестая
«Урод»
Эта история произошла в легендарной тюрьме – Бутырке.
Под самый Новый год в тюрьму поступил новый заключенный, авторитетный вор по кличке Шухер.
За Шухером тянулся шлейф громких дел – в основном, это были налеты на торговцев.
Шухер никогда не работал, с роду не подчинялся государственным порядкам, с тринадцати лет встречал Новый год в тюрьме – в общем, был законченным рецидивистом. Также у Шухера была слава вора, свято следовавшего воровским законам – старым «понятиям», многим молодым уголовникам вообще незнакомым.
Шухер быстро становился «отцом» в любой камере, так случилось и в этот раз. В общей камере сидело пятнадцать зэков – все они быстро и безоговорочно признали Шухера авторитетом и главой криминального сообщества.
Каждый вечер Шухера слушали, раскрыв рты, его сокамерники – Шухер был прирожденным рассказчиком, он повествовал о старых добрых временах, когда «все было правильно». В его образных байках, приправленных чифиром, оживали легендарные воры.
Ближе всего держался к Шухеру молодой вор по кличке Урод. Кличку свою он получил из-за лица, сплошь изрезанного шрамами. Выглядел Урод угрожающе, но был при этом вором душевным. С воли его многочисленные родичи часто слали ему передачи, и он тут же делил на всех эти тюремные «богатства» – чай и сигареты.
Урод внимательнее других слушал рассказы Шухера, и стал во всем внедрять услышанные «понятия». В разговоре с Шухером однажды Урод признается, что сам мечтает стать вором в законе, настоящим, таким, как в рассказах Шухера, и вернуться домой, в Ростов, где у него большая нищая семья, вернуться при деньгах и в «авторитете».
Скоро воры уж не знали, куда от Урода деваться – только тянется кто к сигарете первым, Урод кричит:
- Западло!
Кто норовит чифир пригубить, не дождавшись, пока все воры усядутся, он снова:
- Западло!
Таким криком Урод теперь отмечал каждое нарушение понятий.
Шухер одобрительно относился к ревностной службе Урода во благо «понятий», а когда Урода сгоряча порезали за слишком большое рвение, он вылечил его и взял под свою защиту – теперь ударить или порезать Урода означало оскорбить Шухера, а на это никто не мог решиться.
Был только один человек, которому все больше не нравились воцарившиеся в тюрьме с появлением Шухера порядки.
Это был вор в законе, по кличке Святой. Он был верующим, даже набожным, за что и получил давно такую кличку.
Окружением Святого тоже были воры. Святой сидел в соседней общей камере, и до появления Шухера был главным вором на Бутырке. Он ревностно отнесся к появлению Шухера – но возразить ничем не мог, о Шухере еще до его появления на Бутырке гремели легенды.
Окружение Святого, как и он сам, неодобрительно наблюдало за всеми изменениями, происходившими в тюрьме с момента появления Шухера.
Скоро между Святым и Шухером происходит ссора – случилось это из-за истории с карточным долгом.
Игра в карты на деньги – одно из основных развлечений в тюрьме. Каждый уважающий себя и уважаемый другими уголовник режется в карты – азартно, часами. В карты никогда не играют на интерес – только на деньги. Карточный долг – дело святое, подлежит обязательному возврату.
Однажды Шухер попросил своих приближенных посчитать, кто сколько денег ему должен. После тщательных придирчивых подсчетов, произведенных педантичным Уродом, выяснилось, что больше всех Шухеру должен Басмач – вор, таджик из соседней камеры, в которой сидел Святой.
На прогулке Басмач был вызван на разговор к Шухеру. Ему было сказано, что пора отдать карточный долг – он был огромный. Страшно азартный, жадный до денег, но при этом наивный и глупый Басмач однажды проиграл фантастическую сумму – десять тысяч долларов, Шухеру. Причем одолжил эту сумму в ходе игры у Святого. Теперь ему предстояло отдать эти деньги. И тогда Басмач взмолился о пощаде – у него не было ни малейшего шанса отдать долг.
Он был должен, с одной стороны, Святому, у которого взял эти деньги, с другой стороны, Шухеру, которому он их проиграл. У него оставался один выход – покончить с собой, чтобы избавиться от долгов вместе с жизнью. На воле у Басмача была мать и дочь – их именем он попросил Шухера дать ему отсрочку долга.