е, глядел в вышину сквозь ее дрожащие листья.
А потом, внезапно, он заговорил – голос его был очень чист и при этом необычайно тих, Кэй даже странно было, что она слышит, тем более – что понимает.
– Итак, ты здесь – наконец-то. – Он долго молчал, все еще выхватывая лоскуты весенней небесной голубизны из ее рассыпной, волнуемой ветром листвы. – Я еще не родился, а эту песню уже пели в моем роду тысячу лет или больше. Ее передавали из поколения в поколение, старшие учили младших. Моя мать пела ее мне, когда кормила меня грудью, я впитал ее с молоком. Когда я мальчиком бегал босиком по плодородным полям Ассирии, я воображал, что если научусь бегать с быстротой ветра, то, может быть, увижу Невесту; что если научусь гореть так же жарко, как огонь, то она придет ко мне; что если научусь стучать по крышам, как осенний дождь, то она убаюкает меня в своих объятиях. Больше всего на свете я хотел стать рассказчиком, певцом историй. Что ж. Тридцать лет понадобилось, чтобы я смог спеть эту песню: возраст мужчины. Возраст мужчины, чтобы стать мужчиной; возраст мужчины, чтобы узнать, что я должен сидеть неподвижно – и тогда приду в движение; должен закрыть глаза – и тогда увижу; должен отказаться от себя – и тогда пойму, кто я есть. И вот сейчас – в этот детский век, в эту эпоху взрослых детей, утративших самое старое из искусств, не способных просто посидеть, не способных закрыть глаза, не способных даже на секунду поступиться своим драгоценным «я», – в такую-то эпоху ребенок поет мне эту песню.
Он снова стал смотреть на нее. Чуть раньше Кэй почесала нос, но теперь, неплотно сплетя перед собой пальцы согнутых рук, стояла смирно.
– Назови мне свое имя, – тихо промолвил он.
– Кэтрин, – сказала Кэй. – Меня зовут Кэтрин Д’Ос-Тойна.
Старик широко улыбнулся, явив взгляду тысячу морщин – на худых щеках, над глазами, между ртом и подбородком.
– Да. Кэтрин, – отозвался он. Он налег на шест, и лодка медленно двинулась к берегу – туда, где стояла Кэй. – А я Фантастес, последний из фантазеров, – сказал он, когда тупой нос длинной плоскодонки зашуршал по каменистой земле у ног Кэй. – Или почти последний.
Часть втораяУто́к
9Интеграция
Ведя плоскодонку по подземному озеру, Фантастес направил ее к расселине в скале, где с большой высоты беспрерывным каскадом струилась вода. Это был чистый, прозрачный поток, отведенный, сказал старый дух, от резервуара. Кэй ополоснула волосы, умыла руки и лицо, после чего Фантастес повел лодку через озеро в сторону дальнего берега.
Взбодрившись, слегка подрагивая, Кэй зорко огляделась и увидела островок – такой маленький, подумалось ей, что на нем и пять человек не уместятся. Посреди него массивно возвышалось, вскидывая к потолку безжизненные обломки веток, то, что некогда было огромным деревом.
– Что это такое? – спросила она. – Как оно сюда попало?
Фантастес, мягко отталкиваясь шестом, продвигал лодку к островку.
– Когда это дерево тут появилось, когда оно было юным саженцем, оно стояло посреди низменной лагуны: каналы, отведенные от Нила, затопили пресной водой обширный заболоченный участок. За тысячелетия ил, который постоянно тут накапливался, окружил это место, а потом и похоронил под собой. Но задолго до того был возведен колоссальный купол, которого… – тут он, опираясь на длинный шест, поднял лицо кверху и обвел широким жестом все подземелье, – ты не видишь. Один из грандиознейших и красивейших храмов на земле, наивысшее архитектурное достижение великого общества. Разумеется, никто не знает сейчас, что он здесь, что тут скрыта такая старина. Один я знаю.
Кэй наклонила голову вбок.
– Как они могут не знать? Я спустилась сюда через канализацию – по желобу из туннеля. Кто-то ведь проложил это русло.
Лодка прикоснулась к берегу островка совершенно беззвучно. Фантастес протянул руку, помогая Кэй выйти на берег. В их тихих движениях было что-то благоговейное.
– Ты решила, что это канализация? – отозвался старый дух с улыбкой, садясь на один из шишковатых корней, отходивших от древнего ствола. – Нет, тебя не канализационный сток сюда привел. Этот желоб иного рода. В храмовую лагуну по нему стекает более чистая вода. Я прорыл этот канал сам, прорыл и выложил камнем, скрепляя раствором. На это ушло много лет. – Он помолчал, глядя на свои иссохшие ладони, мягко покоившиеся одна поверх другой у него на коленях. – Но я рад, что ты приняла его за канализацию. До того, как ты по нему съехала, никто его не замечал.
Стоя на краю крохотного островка примерно в шаге от Фантастеса, Кэй пристально рассматривала его лицо. От старости кожа под глазами была вся в морщинах, они расходились от внутренних уголков глаз, от переносицы крючковатого носа и спускались по щекам дряблыми складками, которые углублялись, когда он улыбался. В полумгле цвет его лица был где-то между коричневым и серым. Иные из маленьких волосков вокруг рта слегка колыхались при дыхании. Даже хмурясь он выглядел добрым, как будто хмурый вид был запятой меж двух улыбок.
– Но зачем вам понадобилось его прорывать? – задала она наконец вопрос, который был у нее на уме, пока она разглядывала старого духа. – Вы столько времени потратили…
– Затем, что, когда я здесь появился, – тут он опять выпрямился и обвел весь подземный зал круговым жестом, – все было сухо. Тысячи лет до того эта заболоченная низина получала воду – даже под куполом великого храма – от разливов Нила; но потом ил, который скапливался вокруг потаенного храма, перекрыл воду наглухо. А когда город наверху, а за ним и другие города выше по течению принялись забирать воду в таких количествах – да еще поля со всеми их проектами искусственного орошения, да мало ли что еще – жилища, бассейны, – тогда болото погибло совсем. И если бы не я, – он похлопал по корню, на котором сидел, – тут тоже все умерло бы.
– А разве не умерло? – спросила Кэй. – Ведь это сухой, обломанный старый ствол.
Фантастес устремил на нее острый взгляд, лицо вокруг рта вдруг отвердело. Потом он смягчился, из глаз ушло недовольство, вновь возникла улыбка, и он сказал, вставая:
– Пошли, поглядим.
По противоположной от них стороне ствола, там, где не видно было с лодки, от его верха и почти до земли неровным, зазубренным, заостренным книзу клином шла глубокая трещина. Непрочная, высохшая оболочка старого дерева составляла в толщину два дюйма с лишним, а под ней, подумала Кэй, было пусто.
– Загляни-ка внутрь, – тихо промолвил Фантастес и отступил, чтобы она могла забраться на один из боковых корней и просунуть голову между двумя наклонными соединяющимися краями трещины. Вначале ей показалось так темно, что почудилось, будто она смотрит в колодец или прямо-таки в недра земли; но немного погодя глаза привыкли к почти полному мраку, и она сумела смутно разглядеть пять овальных листьев размером с ладонь, вероятно, зеленых, выросших на центральном стебле высотой дюймов в двенадцать или побольше. Стебель рос вертикально вверх из какой-то трещины, его окружало полое нутро омертвелого ствола. Кэй торопливо вытащила голову наружу, при этом больно ударилась ухом, потому что повернулась слишком рано.
– Но как же так – здесь? В такой темноте – зеленые листья?
– Колодец глубже – вода свежее. Подожди чуть-чуть, – сказал Фантастес, – и увидишь еще одно мое маленькое нововведение в великом храме Осириса.
Кэй стояла, прислонясь к расщепленному стволу, и ее сердце билось учащенно. Осирис. Не один год она слушала перед сном эти истории, все до единой: о вражде между Осирисом и его братом Сетом, об убийстве и расчленении Осириса, о том, как долго и терпеливо искала Исида останки мужа, о том, как сотни храмов были воздвигнуты по всему Египту. О том, как она обнаружила тело мужа в кедровом коробе внутри могучего дерева. Но это дерево росло в…
– В Библе, – сказал Фантастес. – Да, я знаю, что дерево росло в Библе. Но жрецы Осириса взяли от того дерева черенок и посадили здесь, в самом центре храма, посреди болота, где богиня потом похоронила его тело. И корни вросли в его плоть, и дерево вознеслось внутри храма, кончики веток скреблись о высокий каменный купол.
– Но как? – спросила Кэй, начав ощущать святость этого места. – Как могло дерево вырасти внутри храма? Разве ему не нужен свет? Разве этому деревцу не нужен свет? – Она помолчала, глядя на Фантастеса. Он ничего не отвечал. – Дерево не может расти в подземелье.
– Погляди туда, – промолвил он наконец, вскинув подбородок вверх, в сторону купола.
Она проследила за его взглядом. По какой-то необъяснимой причине сердце в ее груди колотилось. В подземелье делалось чуточку светлее, и купол впервые был ей целиком виден. Но к тому, что произошло дальше, она совершенно не была готова. Сквозь отверстие в крыше внезапно ударил узкий вертикальный луч, свет, пройдя от купола, упал в самую сердцевину раскрытого сверху огромного старого ствола и озарил крохотное растеньице внутри. Кэй завороженно смотрела, как свет в луче набирал силу, преобразуя темную внутренность пустого дерева, где рос стебель, в кусочек яркого дня. Все пять минут или около того, пока это длилось, она силилась остановить время, задержать его, чтобы как можно дольше не расставаться с густой, лесной зеленью маленького растения, с нежностью волосков на нижней стороне его пяти колышущихся листьев, с гладким блеском плотного стебля.
Красивее я ничего в жизни не видела.
Так же внезапно, как возникло, все исчезло – снова воцарился сумрак. У Кэй потемнело и помутнело в глазах, они налились слезами. Вид этого борющегося крохотного ростка с его нежными детскими листочками – озаренного светом, – а потом опять брошенного во тьму – это было слишком.
– Пять минут в день – большего я не смог добиться, – тихо сказал Фантастес, опуская руку ей на голову. – Не плачь. Этого достаточно.
Кэй повернулась и тяжело опустилась на один из корней. Даже пяти минут, ей казалось, не набралось.