– Челнок, значит, принадлежит Вилли?
– Полагаю, ни он, ни этот никчемный Филип не сказали тебе, кто такой Вилли, – промолвил Фантастес, растягивая в улыбке резкие линии лица, впитывавшие чернильный свет.
– Не сказали, – ответила Кэй.
– Пусть тогда сделает это сам, своими собственными словами. Следующий вопрос.
– Как вы узнали, что Гадд забрал мою сестру и папу?
– Не все рыскуны верны Гадду: даже из тех, кому он доверяет больше других, иные скрытно отчитываются передо мной. Порой вопреки себе. Я довольно давно и регулярно получаю о нем сведения – и о тебе тоже.
Фантастес опять улыбнулся ей – на сей раз так широко и шаловливо, что искривились даже уши.
– Посмотри на крышку этого футляра, – он показал себе под ноги, где лежала деревянная коробка с челноком, – и, может быть, тогда ты кое о чем догадаешься.
Кэй посмотрела. На темном дереве крышки было вырезано изображение, которое она должна была ощупать пальцем, прежде чем смогла воспринять полностью: худая змея, обвившая меч. Ей была знакома эта эмблема. Она мгновенно подняла глаза:
– Рекс, старый привратник у папы на работе!
– Вот, значит, как он замаскировался? – Фантастес ухмыльнулся. – Да, он один из моих. Хорошо схитрил, ничего не скажешь. Я послал его взять из кабинета твоего папы несколько очень важных предметов, в том числе этот челнок. Следующий вопрос.
– Куда Гадд забрал папу и сестру? И как мы будем их возвращать?
Фантастес молчал. Они уже почти достигли берега, и широким движением шеста он элегантно поставил плоскодонку параллельно длинной каменной плите, на которую они оба сразу же и вышли. Кэй повернулась к нему, когда он привязывал лодку, и обратилась к его сгорбленной спине:
– Я не шучу. Где они?
– Первым делом нам надо найти Вилли и Филипа, – сказал он, не оборачиваясь и не глядя на нее. – У меня есть ощущение, что они будут ждать нас там, наверху. Мне необходимо узнать кое-что, прежде чем можно будет начать подготовку к интеграции. – Тут он повернулся и, присев, положил ладони на землю перед собой. Посмотрел Кэй прямо в глаза. – Мы отыщем их, отыщем, все с ними будет хорошо.
Кэй улыбнулась. Если Вилли вселял надежду, то Фантастес давал ей чувство безопасности.
Старый дух поднялся и торопливо двинулся к невысокой двери; за ней начинался проход, который вел от пристани. Кэй следовала за Фантастесом почти вприпрыжку. Теплые ветерки, продувавшие подземелье, почти высушили ее одежду, и она вдруг стала ощущать какую-то легкость. Они поднимались по слегка наклонным туннелям, миновали пару открытых ворот.
– А слив… – начала Кэй.
– Сегодня уже не будет, – отозвался Фантастес через плечо. – И в любом случае эти проходы не соединены с источниками воды и канализацией. Это древние коридоры храмовых зданий, я их откопал и восстановил. А совсем скоро ты увидишь мое самое грандиозное творение.
После нескольких крутых поворотов они внезапно, через низенькую дверь, вступили в огромный открытый атриум; по его периметру шла спиральная лестница, поднимаясь высоко – сколько хватал глаз.
– Должен признать, я немного слукавил, – сказал он. – На самом деле мы в старой башне – как и все остальное, ее занесло илом, и я ее раскопал или, скорее, промыл. Сажем так: раскопал и промыл. Весь осадок, который ее наполнял, теперь в озере – где ему и следует быть. Лестница, – (они как раз начали по ней подниматься), – большей частью уже была. Я кое-где подремонтировал, кое-где улучшил. Не лестница, а чудо-магистраль, – добавил он со смехом, глядя через плечо, как она старается не отстать, взбираясь следом за ним к самому верху, от более темного воздуха к более светлому. Чем выше, тем атриум, казалось, делался уже, под конец он, по сути дела, превратился в круглый каменный лестничный колодец. Свет падал из центра крыши – до нее очень близко было уже, – и Кэй поняла, что это солнечные лучи, проникающие через световой люк, и что они поднялись на уровень земли. Под самым люком показалась закрытая дверь; вытащив из-под балахона кольцо с ключами, висевшее там на ремне, Фантастес быстро ее отпер. За массивной деревянной дверью была обыкновенная комната с белеными стенами, куда через два открытых окна с левой стороны вливался солнечный свет. Глаза Кэй слепило с непривычки, и, сощурясь, она увидела деревянный стол на козлах, стоявший посередине, а на нем ворох чего-то похожего на сухие листья. Вдоль стен стояли высокие книжные шкафы, полки гнулись от томов всевозможных размеров. Потолок был выкрашен в небесно-голубой цвет.
– Добро пожаловать в мое жилище, – сказал Фантастес.
Он закрыл и запер за ними дверь. Едва он повесил ключи обратно на свой ремень, как в другую дверь, напротив первой, торопливо вошел малорослый, изрядно лысый, морщинистый дух и, сдвинув сухие листья в сторону, положил на стол и открыл две тяжелые книги с полок. Фантастес, присоединившись к нему у стола, склонился над большими фолиантами, чьи страницы, плотно наполненные жирно напечатанными готическими буквами, малорослый стал пробегать глазами, помогая себе маленькой линеечкой.
– Отыскалось что-нибудь? – спросил Фантастес негромко, но властно и настойчиво.
Кэй пристально смотрела на смуглую, почти безволосую голову, нависшую над книгами. Маленький дух некоторое время не отвечал, его проворные пальцы продолжали бегать туда-сюда по строчкам, он что-то тихо приговаривал себе под нос. Когда наконец поднял голову, он несколько раз мигнул таким манером, каким люди откашливаются. А затем и откашлялся.
– Пока ничего, но творец по-прежнему в фонтане. Похоже, я не все вспомнил, что требуется.
– Продолжай слушать его, – сказал Фантастес, кладя ладонь на худую руку духа. – К нему придет, дай срок. – Затем он повернулся и, показав локтем на Кэй, произнес: – Дочь молодого человека. Зодчего.
Сморщенный маленький дух поклонился с великим почтением. Фантастес обратился к Кэй:
– Кэй, это Эвмнестес, наш хронист. Его память вмещает все за последние сорок тысяч лет. А припоминание – первая часть интеграции.
Сделав то, что было необходимо, маленький дух зажал книги под мышками и поспешно вышел вон.
– Сядь, – мягко сказал Фантастес, пододвигая один из четырех деревянных стульев с высокими спинками, стоявших вокруг стола. – Тебе Вилли рассказал что-нибудь про интеграцию?
Кэй покачала головой.
– Ничего не рассказал.
– Тогда надо начать с самого начала, – промолвил дух. Кэй кивнула. – Трудность в том, – продолжил он, – чтобы понять, где оно, это начало. Думаю, ты слышала про Тантала. – Кэй снова кивнула. – В каком-то смысле его история начинается с начала, хотя даже к тому времени она уже рассказывалась многократно. Ну да ладно.
Фантастес повернулся, и его палец мигом затанцевал по высоким полкам на противоположной стене. Он что-то искал. Когда нашел и вытащил, Кэй увидела, что это большая книга, переплетенная в кожу, с золотым тиснением на обложке и корешке. Толком разглядеть обложку она, впрочем, не успела: положив перед ней книгу, он тут же принялся листать старинные пожелтевшие страницы, что-то бормоча при этом. Кэй увидела рукописный английский текст, обрамляющий красивые иллюстрации, расцвеченные красным, пурпурным, голубым и золотым. Наконец Фантастес нашел, что искал, и его руки замерли.
– Вот, – сказал он. – Читай здесь.
Кэй начала читать.
– Вслух, – сказал Фантастес.
– Тантал был очень набожным человеком, и, когда он начал царствовать, его набожность, которую неизменно признавали даже те, кто считал религию парадом пустых ритуалов, прославилась по всему изведанному миру. У него был единственный сын, красавец Пелоп. Уже не ребенок, но еще не зрелый муж, Пелоп был полон обещаний – обещаний великого будущего. Тантал слышал отзывы о доброте сына, о его щедрости и отваге, о быстроте ума, да он и сам мог во всем этом убедиться, наблюдая за Пелопом как подле конюшен, во время воинских упражнений, так и в трудах не столь потных, но по-своему не менее тяжелых, к которым его побуждали наставники по арифметике, сочинительству, музыке и астрономии. Тантал был горд сыном до чрезвычайности и, что ни день, оплакивал случайную гибель жены во время охоты, лишившую его надежд на других детей. Все его упования и вся будущность его трона сосредоточились из-за ее смерти в этом мальчике; и, глядя на него, когда он беседовал с царскими советниками или, весь в предвкушении охоты, отправлялся в путь со сворой собак, Тантал часто дивился тому, что его отцовское сердце еще не разорвалось от гордости на куски.
Тем больнее и тягостнее ему было получить, когда сыну сравнялось четырнадцать лет, предписание оракула: ради блага всего царства и ради его собственной славы и чести ему надлежит принести сына в жертву богам Олимпа. Тантал посылал к оракулу каждый год, и многократно в прошлом то, что он получал, тревожило или смущало его; но набожность всякий раз заставляла его послушаться, и, терпя предписанные тяготы и лишения, он считал их справедливой платой за благополучное царствование. На сей раз, однако, он мучительно раздумывал над повелением оракула. Способна ли его набожность подняться на такую высоту? В конце концов, после бессонной ночи, он пришел к мысли, что боги испытывают его не на шутку и что жертва, которой они от него требуют, потому так велика и трудна, что олимпийцы готовы вознаградить его преданность чем-то не менее ценным. Наутро он сам обагрил нож кровью сына, излившейся в священные сосуды в храме Зевса Громовержца.
Не исключено, что боги и правда испытывали его; дано ли человеку знать, что у них на уме? Определенно можно сказать только, что ожидания Тантала не оправдались: не прошло и года, как в стране разразился голод, чума выкосила каждую третью семью, ужасающий вихрь и ураган разрушил много величественных общественных зданий, в том числе храм Зевса Громовержца – и сам Тантал, чья вера в богов не просто поколебалась, но истребилась начисто, увял и умер от горя. Его советники, видя, в какое злое неустройство ввергнута немалая часть греческого мира, вновь послали к оракулу и получили ответ: в Эпидавре живет юноша, сын Аполлона, который может исцелить Пелопа, вдохнуть жизнь в его тело; если же они не привезут его для этого свершения, то всю Лидию, всю Грецию и весь Крит ждут сто лет бедствий и их собственные имена будут стерты из памяти человечества. За Асклепием – так звали юношу – тут же послали, и через несколько дней он явился, сойдя с корабля Тантала и ведя за собой процессию из сотни мулов. На каждого мула были навьючены две корзины, а в каждой корзине было по два десятка змей всевозможных пород, собранных по всему изведанному миру. Многие из сильнейших на свете ядов могут при определенных обстоятельствах оказывать целебное и животворящее действие, и Асклепий как никто преуспел в этом змеином искусстве. Спешившись со своими змеями у разрушенного храма Зевса, этот сын Аполлона потребовал как можно скорей принести ему части разрубленного тела Пелопа; после этого он скрылся с глаз, исчезнув в недоступной глубине святилища. Все, кто там был, видели, что змеи были выпущены на волю. Они свободно ползали вокруг храма во множестве, ужасая местных жителей, уверенных, что они расползутся из окрестностей храма по всему городу. Но этого не случилось; и на третий день люди увидели, как Пелоп выходит из храма своими собственными ногами, пересекает агору и идет к себе в царский дом. Он правил Лидией, Фригией, Пафлагонией и большей частью Греции шестьдесят лет; Асклепий же, которому охранная грамота от царя позволял