– Ты.
Внезапное появление еще одной долговязой фигуры после стольких часов одиночества, когда так ненастно снаружи и такие думы внутри, удивило его. Этот не был ни ласков, ни угодлив. Серый рассвет обволакивал его каблуки, с которых на каменный пол натекала вода.
– Ойдос отдала им ребенка. Автора. Которая сны видит.
– Я знаю, кто она такая, – прошипел он.
– И рог отдала.
– Что еще?
– Мы разгромили сюжетчика окончательно.
– Согласно моему указанию. Ничего другого я и не ждал.
– Я думал, вы выше по реке, где болота…
– А я здесь.
Молчание. Что-то, Гадд знал, оставалось несказанным. Его мысль драла это, когтила, но лицо было каменным, как прежде. Он не опустится до вопросов подчиненному, который все должен сообщать сам.
– Фантазер с ними.
Вот как. Жив. Его решимость на миг дала слабину, затем снова окрепла. На лице ни один мускул не дрогнул.
– Это ничего не значит сейчас. Я подготовил письма о созыве Тканья.
– Я их доставлю…
– В Париж.
Не пройдет и часа, как барка двинется по реке дальше. Многие уже отправились вперед, чтобы подготовить вифинский чертог к его прибытию.
– Мы теперь поплывем вдвое быстрее, – сказал он. – Времени осталось очень мало.
Отдавая пакет с письмами Огнезмею, Гадд позволил взгляду остановиться на кровати позади него. И все же краем глаза успел заметить, как по лицу духа пробежала тень, что-то вроде мимолетной гримасы отвращения. Свет был ровный; глаз не мог его обмануть. Не бессильна она, выходит, эта девчонка-сновидица.
Не имеет значения. В улей заложена приманка, и пчелы полетят на нее.
Часть третьяТкань
16Спарагмос
Под стук и толчки вагонных колес, под шум движения Кэй барахталась между сном и явью. Ей что-то снилось, и в неспокойном потоке этих снов картины перемешивались с разговорами. Она была впереди себя самой и, оглядываясь на тяжелые события раннего утра, испытывала глубочайшую растерянность. И суток не прошло.
Почему он так с ними поступил? Черный дым в рассветном небе…
За окном одно поле сменялось другим, она дремала, привалившись головой к спинке сиденья, и порой что-то шептала протестующе. Поезд, она чувствовала, набирал ход, он ехал на северо-запад, отдаляясь от Рима и от Дома Двух Ладов, оставляя позади эти лужайки, почерневшие от огненной жертвы, покидая широкие речные долины и устремляясь к горам, к их прозрачному чистому воздуху. Просыпаясь от толчков, Кэй ощущала скорость и вспоминала, где она. Наконец-то я на верном пути.
Из катакомб выбрались благополучно, и миновать рыскунов оказалось легче, чем они ожидали, – незаслуженно легко. Когда спускались по винтовой лестнице с возвышения Онтоса, Кэй охватило чувство, что они суровые капитаны, обреченно уходящие с палубы внутрь корабля, который вот-вот затонет; но в туннелях они задвигались намного быстрее и целеустремленнее. Через эти могильные коридоры пронеслись пулей, выбросив вперед фонари, атакуя темноту их светом. Кэй как могла старалась не отставать от духов с их длинными, размашистыми шагами, пригнувшихся, но не сдавшихся; они решительно направлялись к малозаметному южному выходу из туннелей. Там темный каменный коридор заканчивался древней аркой на склоне небольшого холма; шагах в двадцати, не больше, начиналось обширное скопление высоких деревьев, зимой почти безлиственных, но все же обещавших укрытие благодаря вечнозеленым зарослям по краю.
Под аркой их дожидались Флип и Элл. Когда они приблизились, Флип жестом дал знать, что надо двигаться осторожно, мягко и очень тихо.
– Двое рыскунов. – Кэй вспомнилось сейчас, в поезде, как он произнес это беззвучно, одними губами. Он показал рукой сквозь открытую арку – сначала влево, потом почти прямо. Заглянув за угол, Кэй заметила краем глаза какое-то перемещение слева, впереди же виднелось только что-то неподвижное, лежащее в траве, – казалось, всего-навсего мешок или куртка; в серебристом бледном свете раннего-раннего утра все выглядело не тем, чем было на самом деле.
Минуты напряженного выжидания дались нелегко. Флип шепотом сообщил, что почти все рыскуны ушли, переместились к северу, куда полетели воздушные шары, здесь остались только эти двое. Он, Вилли, Фантастес и Рацио, несомненно, могли с ними справиться, пусть даже они вооружены, но все зависело от двадцати шагов между аркой и лесом: позовут ли эти двое подмогу? И если позовут, то сумеют ли Элл и Кэй бежать так быстро, чтобы успеть нырнуть в лес? Элл била неостановимая дрожь, несколько суток беспрерывного сна сказались на ее мышцах. Флип достал из мешка и раздал еду, остальные тем временем смотрели, ждали, тревожились.
И тут произошло необъяснимое. В лесу заухала сова – раз, другой, третий. Рыскун, прятавшийся слева в зарослях папоротника, тихо поднялся и растаял в ложбине, которая шла на восток мимо Дома Двух Ладов. Другая же фигура продолжала лежать без всякого движения.
– Пора. – Флип толкнул их вперед. Некогда было ни взвалить мешки на плечи, ни осмотреться. Пригнув головы, они гуськом рванулись прямо к безмолвной фигуре в траве.
– Живой, – лихорадочно прошептал Вилли, когда девочки поравнялись с Фантастесом. – Но тот, кто ударил, знал, куда метить.
На виске рыскуна виднелась ссадина дюйма в три длиной. Вокруг нее формировался продолговатый синяк.
– Кто-то хочет, чтобы мы спаслись. – Фантастес, сев на корточки, потрогал ушиб и получше закутал лежащего в сползший балахон. – Уверен, ему окажут помощь, и скоро.
Без лишних слов они все проследовали в лес, где, продравшись через густой колючий кустарник на опушке, погрузились в плотный туман, все еще лежавший там.
Путь к центру города среди деревьев, холмов и домов, пешком и на автобусах, по бесконечным улицам вдоль ровной бурой реки занял целый день. Кэй думала, что они наверняка привлекут внимание, но духи в своих балахонах и плащах идеально вписывались в окружение, особенно когда маленькая группа, двигаясь хоть и устало, но быстро, добралась до древнего сердца Рима. Элоиза повисла на широкой спине Вилли, и так они шли, минуя церковь за церковью, минуя одряхлевшие, порой полуразрушенные античные святилища и памятники, и повсюду множество доброжелательных лиц – казалось, тут рады всему, никакого скепсиса не вызывали ни Фантастес с его морщинистой умудренностью, ни Рацио с его мрачной отчаянностью, ни Флип с его тревожной наэлектризованностью, ни Вилли…
Кто ты там ни есть, невозможно увидеть тебя и не полюбить.
Кэй пошевелилась на сиденье. Сев в поезд на закате, они нашли тихое купе на шестерых, и сиденья показались Кэй прямо-таки роскошными. После долгого ожидания в здании вокзала с его сумраком, с обилием магазинов и киосков, с неумолкающей дробью и шарканьем шагов, с запахом пота и резкими голосами бесчисленных чужаков, с ползущим холодом от неподвижного сидения на месте – после всего этого мирная атмосфера замкнутого купе стала для ее изнуренного тела чем-то вроде теплой ванны. Справа от нее Элл, уставшая от римских улиц, уютно привалилась к боку Вилли; напротив нее дремали Фантастес, Рацио и Флип.
Кэй повернулась к окну, поглядела в него сквозь свое тусклое отражение – и внезапно, толчком пробудилась от дремоты и судорожно глотнула воздух: во сне она то ли натянула воротник куртки на лицо, то ли позволила лицу съехать в его складки. Мимо окна во мраке проносились силуэты – должно быть, деревья, – и долго, вернувшись в настоящее, Кэй завороженно смотрела на них спросонья. Еще возникали более крупные промежутки черной пустоты, но вдруг все это сменилось ясной многозвездной ночью, и она сообразила, что поезд, вероятно, едет среди гор, через Альпы. Она напрягла зрение, чтобы разглядеть как можно больше, но без луны мало что можно было увидеть. Все дороги, какие они пересекали, были совершенно пусты.
А потом это произошло. Открылись грандиозные ночные дали, горные кряжи и перевалы, и поезд среди этого великолепия двигался и быстро, и – если перевести взгляд на дальнюю панораму – очень медленно. Все близкое к путям – здания, деревья, улицы, дорожные знаки, припаркованные машины, перроны, заборы, туннели – промахивало мгновенно, черное и размытое, лишь кое-где, пятнами, тускло подсвеченное; но небо, полное звезд, горные склоны и пики – все это, объятое тьмой, казалось, висело в недостижимой, насыщенной неизменности, похожее – она искала, с чем сравнить, – на загадки, на тайны, на все, что трудно, но истинно. Прижавшись щекой к стеклу, чтобы не отвлекаться на свое мутное отражение, Кэй так пристально, как только могла, вглядывалась во все за окном одним глазом – и тут поезд, вырвавшись из очередного туннеля, неожиданно очутился в просторной долине, громадной, гладко-раскатистой и почти пустой, почти девственной. Звездный свет, который в других местах был неярок, тут накапливался на заснеженных краях чаши, на зубцах утесов и, устремляясь с высоты, изливался, как молоко из блюда, на то, что было внизу, – на одинокий дом, на единственное темное строение, твердо поставленное в самую середину, на самое дно, помещенное в фокус всего спящего великолепия вокруг, в укромную сердцевину гигантской зимней розы. И там, на те короткие секунды, за какие они проехали долину, Кэй увидела свет, золотыми пятнами падающий на землю от дома, от фонарей на стене, – теплый свет, плотный, густой, насыщенный, точно янтарь. Свет комнат, полных смеха и песен, комнат с шепотом тесных объятий, с неспешным смакованием радостей, комнат, где царят любовь, доброта, терпение, уважение и порядочность. Словно совсем ненадолго, на пять-шесть ударов ее собственного сердца, ей открылось неумирающее сердце всего прекрасного на земле.
Жаркие слезы наполнили ее глаза, и она отпрянула от окна как укушенная.
– Что ты там увидела в темноте?